Небо вдруг стало красным. Красное стадо лошадей галопом пустилось к лесу.

Элеа горела. Задыхающаяся, нетерпеливая, она обняла голову Пайкана, его мягкие волосы цвета пшеницы, которые ока не видела, не могла видеть, потом ее руки спустились вниз, взяли любимое дерево, приблизившееся и отвергнутое, и повели его к долине, открытой до самых глубин. Когда он вошел, она закричала, умерла, растаяла, распласталась в лесах, в озерах, на всем теле земли. Он был в ней, он заполнял все пространство вокруг нее и звал ее долгими мощными призывами, доводящими ее до края земли. Пайкан звал ее, привлекал к себе, присоединял к себе, сжимал, пока в центре ее живота, пронзенном многочисленными огнями, не взорвалась чудесная радость, радость, несказанная, божественная, обжигающая все ее тело и мельчайшую его частичку.

Их умиротворенные лица были прижаты друг к другу. Лицо Элеа было повернуто к красному небу. Лицо Пайкана купалось в свежей траве. Он не хотел уходить из нее. Он лежал на ней, только прикасаясь, чтобы чувствовать ее вдоль всего своего тела. Когда он ее покинет, это будет навсегда. Завтрашнего дня не существует. Ничто не начнется снова. Он чуть было не поддался отчаянию и не начал выть от бессилия помешать этой абсурдной, ужасной, невыносимой разлуке. Мысль о близкой смерти успокоила его.

От тяжелого взрыва задрожала земля. Одним ударом снесло часть леса. Пайкан поднял голову и в танцующем свете посмотрел на лицо Элеа. Оно было омыто великой нежностью, великой умиротворенностью, знакомой только женщинам, которые в любви все отдают и все получают. Она неподвижно лежала на траве и едва дышала, находясь на грани бодрствования и сна. Не открывая глаза, она очень нежно спросила: "Ты смотришь на меня?" Он ответил: "Ты прекрасна…" Очень медленно ее рот и закрытые глаза превратились в улыбку.

Небо вздрогнуло и ярко осветилось. Над зажженной ночью появились тучи воющих полуголых, раскрашенных в красный цвет енисорских солдат, которые скакали на лошадях, сидя в железных седлах, и текли над озером прямо к Зеву. Из всех труб стреляли оборонительные пушки. Воздушная армия была разбита, сметена, отброшена тысячами трупов, падающих в озеро и лес. Животные мчались во всех направлениях, бросались в воду, выбегали оттуда, кружили вокруг людей. Устрашающие взрывы вновь потрясли объятый пламенем лес. Загоревшаяся ветка упала на лань, она сделала фантастический прыжок и нырнула в озеро. Горящие лошади неслись во весь опор и падали. С неба спускались новые и новые отряды воинов.

Пайкан хотел выйти из Элеа. Она его остановила, открыла глаза и посмотрела на него: "Мы умрем вместе".

Он надел на руку оружие, валявшееся в траве, вышел из нее и встал. Элеа увидела, что оружие направлено на нее, и в ужасе закричала: "Что ты делаешь!"

— Ты будешь жить, — сказал он.

Он ударил.

То, что последовало за этим, Элеа узнала одновременно с учеными МПЭ. Оружие оглушило ее, но мозг продолжал фиксировать впечатления, а подсознательная память их записывала. Ее уши слышали, ее приоткрытые глаза видели, ее тело чувствовало, как Пайкан одевает ее, берет на руки и направляется к одному из лифтов посреди разыгравшегося ада. Он вставил свой Ключ в пульт, но кабина не поднималась. Он крикнул: "Кобан! Я вас зову! Я Пайкан! Я несу вам Элеа!.."

Наступила тишина. Он снова прокричал имя Кобана и имя Элеа. Над дверыо замигала зеленая лампочка, и раздался приглушенный, размытый, едва различимый голос Кобана: "…поздно… очень поздно… враг… проник в Гонда… ваша группа лифтов… изолирована… попробую… спускайтесь, я посылаю охранника… отбить врага… к вам навстречу… просигнализируйте… вашим Ключом… все пульты… я повторяю… я посылаю…"

Кабина лифта прибыла и открылась. Земля приподнялась от ужасающего взрыва, верх лифта был снесен, Элеа вырвана из рук Пайкана, оба приподняты и брошены оземь. И глаза потерявшей сознание Элеа видели красное небо, откуда без остановки спускались тучи красных людей. Ее уши слышали вой, который заполнял горящую ночь.

Ее тело почувствовало присутствие Пайкана. Он нашел ее, прикасался к ней. Ее глаза увидели испуганное лицо, заслоняющее небо, рассеченный лоб и белокурые волосы в крови. Но ее сознание было выключено, и она не испытала никакого чувства. Ее уши услышали его голос, который говорил ей, чтобы успокоить ее: "Элеа… Элеа… Я здесь… Я веду тебя… в… Убежище… Ты будешь жить…" Он поднял ее и прижал к своему плечу.

Ее глаза больше ничего не видели. В памяти остались только шумы и размытые глубинные чувства, которые входят в тело через всю поверхность и о которых сознание даже не подозревает.

Пайкан говорил с ней, и она слышала его голос вперемешку со взрывами и треском горевшего леса. "Я веду тебя… Я сейчас спущусь в лифте… по лестнице… Я принадлежу тебе, ничего не бойся… Я с тобой… Я с тобой"

На большом экране конференц-зала четкие изображения исчезли. На столе подиума Элеа с закрытыми глазами, обхватив голову обеими руками, вызывала в памяти все, что та смогла записать.

Громкоговорители взрывались, стояли ужасные крики, землетрясение. На экране изображение передавало импульсы, полученные от гигантских разрушений, от бесконечных падений в адскую пропасть, от спускающейся тьмы. Возврат к миру, потрясенному хаосом, к миру, который не пережил своих творений. Потом последовало несколько глухих, все более и более приближающихся и мощных ударов. Элеа смутилась. Она открыла глаза и сорвала с себя золотой обруч.

Экран потух…

…Глухие удары продолжались. И вдруг все услышали голос Лебо: "Слушайте! Это его сердце! — он говорил прямо из реанимационного зала, его слова передавались по всем громкоговорителям. — Удача! Он жив! Кобан жив!"

Гувер вскочил, крикнул: "Браво!" — и захлопал в ладоши. Весь зал поддержал его. Все старые и молодые ученые, мужчины и женщины, выводили все свое напряжение в яростной жестикуляции и смущенных криках, смущенных потому, что они оглянулись и увидели друг друга после всего того, что они вместе видели и слышали на экране, отображающем наиболее интимные сцены жизни Элеа. Они старались не придавать этому никакого значения, рассматривать с чисто научным интересом и подшучивать над этим.

Но каждый из них был глубоко потрясен, и в своем сознании и в своем теле, и, очутившись вдруг в современном мире, больше не дерзал взглянуть на своего соседа, который сам отводил глаза. Им было стыдно. Стыдно своего целомудрия и стыдно своего стыда. Великолепная, полная невинности, Элеа показала им, до какой степени христианская цивилизация, изменила свой облик, объявляя греховными, начиная со святого Павла, а не с Христа, самые прекрасные радости, которыми Бог одарил человека. Все они, даже самые молодые, почувствовали себя маленькими похотливыми бессильными шпионящими стариками. Сердце Кобана, которое только просыпалось, сгладило тяжелый момент коллективной неловкости.

Сердце Кобана билось, останавливалось, вновь робко начинало биться и угрожало снова остановиться. Электроды стимулятора, прикрепленные к его груди, автоматически вмешивались всякий раз, когда остановка длилась дольше нормальной, и от электрического шока сердце как бы вскакивало и снова принималось биться.

Все врачи стояли вокруг реанимационного стола с озабоченными лицами.

Вдруг произошло то, что они предвидели и чего боялись. Дыхание Кобана затруднилось, он захрипел и повязки, покрывающие рот, окрасились красным.

— Коагулянт! Сыворотку! Положите его на бок. Освободите рот. Ротовой зонд…

Легкие кровоточили. Не приостанавливая ни на секунду усиленную работу, реаниматоры, склонившись над человеком, которого они освобождали от долгого, очень долгого сна, стали совещаться. Если кровотечение не прекратится, это значит, что ожоги легочного покрова слишком серьезны для того, чтобы зарубцеваться. В этом случае придется вскрыть грудную клетку Кобана и трансплантировать ему новые легкие.