— Максимальную, — ответил Пайкан.
— Максимум, скорость семнадцать, записано. Осторожно при ускорении!
Несмотря на предупреждение, горизонтальное перемещение вдавило Элеа в ее кресло и отбросило Пайкана прямо на нее. Женщина засмеялась и взяла обеими руками его длинные белокурые, еще влажные волосы, начала легонько покусывать его щеки, нос, губы.
Они больше не думали о тех испытаниях, которым они подверглись, об угрозах, о войне. Они летели к мирному приюту. Может быть, секундному, не стойкому, иллюзорному, где в любом случае на них навалятся большие проблемы. Но эти заботы должны начаться завтра. Переживать несчастья заранее — значит испытать их дважды. Сейчас момент радости, и не нужно его отравлять.
Идиллию внезапно оборвал вой сигналов тревоги. Они испуганно поднялись. Над пультом управления мигала красная лампочка.
— Общая тревога, — объявил диффузор. — Все полеты аннулированы. Мы возвращаемся на стоянку самым коротким путем. Вы немедленно должны занять свои мобилизационные посты.
Аппарат развернулся и начал головокружительный спуск. Через прозрачный иллюминатор можно было увидеть сумасшедший балет домов развлечений, которые со все увеличивающейся скоростью приближались и засасывались Зевом, как маленькие мыльные пузыри.
Ракета замедлила ход и заняла место в кругу. Все аппараты, дома и ракеты, которые находились на Поверхности, получили приказ вернуться. Их здесь кружили многие тысячи. Их круг покрывал весь лес и озеро.
— Она возвращает нас в город! В западню! — прошептала Элеа. — Нужно прыгать!
В тот момент они летели над озером с очень маленькой скоростью и на высоте, с которой уже можно было прыгать. Но во время полета двери блокировались. Они уже покидали озеро и взлетали над густой массой деревьев. Пайкан ударил в пульт управления. Аппарат вздрогнул, поднялся вверх, затем опустился, раскачиваясь, снова поднялся, всякий раз теряя высоту, словно падающий осенний лист. Он снес верхушку огромного дерева, поднялся, спустился и ударился о гигантское пальмовое дерево. Там он и остался, насаженный, как яблоко на карандаш…
* * *
…Они лежали рядом на берегу озера на мягкой траве. Рука Элеа в руке Пайкана. Их широко раскрытые глаза смотрели в ночь. Зев засосал последние неуклюжие ракеты, и на небе не осталось ничего, кроме звезд. Они смотрели в ночное небо и продолжали в безграничном и безразличном пространстве свое прерванное путешествие надежды.
Перед ними над линией озера поднималась Луна. Она была покрыта, как коконом, клубами дыма, деформирована и окрашена в красный цвет. Ее темную сторону озаряли пурпурные отблески. Иногда она загоралась почти вся от короткой молнии, похожей на солнечный луч, — безмолвное изображение разрушения мира, предложенного людям самими людьми.
Даже здесь, ночью…
Стараясь не двигаться, не глядя друг на друга, влюбленные переплели пальцы и прижали свои ладони.
В лесу жалобно заржала лошадь; птица, потревоженная во сне, свистнула и снова уснула. Легкий ветер пробежал по их лицам.
— Можно будет уехать на лошади… — прошептал Пайкан.
— Уехать, куда?.. У нас не осталось выхода… Все кончено…
Она улыбалась, глядя в ночь. Она была с ним. Все, что случится, случится с ним вместе с ней, с ней вместе с ним.
Послышалось более близкое ржание и мягкое шуршание травы под копытами лошади. Они поднялись. Лошадь, белая, как Луна, подошла к ним, остановилась и наклонила голову. Элеа запустила руку в длинную гриву и почувствовала, что лошадь дрожит.
— Она боится, — сказала Элеа.
— Она права…
Элеа увидела контур его руки, протянутой, чтобы обвести горизонт. Вокруг них ночь зажигала огни, как будто бы дальние грозы.
— Сражение… В Гонда-17… Гонда-41… Енава… Зенава… Похоже, что они высадились повсюду…
Глухой грохот последовал за молнией. Он шел беспрерывно, со всех сторон окружая их и приближаясь.
Этот грохот разбудил всех лесных животных. Птицы взлетали, пытались вернуться в свои гнезда и бились о ветки и листья. Из леса выбежали испуганные лани и столпились вокруг людей. Подошла голубая лошадь, невидимая в ночи, и маленькие медлительные древесные медведи, и черные кролики с короткими ушами, белый хвост которых бился оземь.
— Прежде, чем закончится ночь, — заговорил Пайкан, — здесь не останется ничего живого, ни одного зверя, ни одной травинки. А те, что защищены толщей поверхности, протянут еще несколько дней, а может быть, несколько часов. Я хочу, чтобы ты вошла в Убежище. Я хочу, чтобы ты жила…
— Жить?.. Без тебя?.. — она прижалась к нему и подняла голову. Он видел, как в ее глазах отражались звезды. — Я буду не одна в Убежище. Там будет Кобан. Ты подумал об этом?
Он встряхнул головой, отбрасывая эту мысль.
— Когда мы проснемся, я должна буду родить от него детей. Я, у которой не было их от тебя, я, которая ждала… Этот мужчина посеет во мне своих детей… Тебе все равно?
Пайкан резко прижал ее к себе, потом попытался взять себя в руки:
— Я буду мертв… Уже долгое время… Начиная с этой ночи…
Вдруг возник всепоглощающий и бесстрастный голос. Из всех лесных громкоговорителей звучал голос Кобана. Он вибрировал, накладывался сам на себя и расходился над озером. Голубая лошадь подняла голову к небу и издала боевой клич.
— Элеа! Элеа, слушайте, Элеа… Я знаю, что вы на Поверхности… Вы в опасности… Енисорская армия продолжает высаживаться… Скоро она оккупирует всю Поверхность… Сообщите о своем местонахождении Ключом, и мы придем за вами, где бы вы ни были… Поторопитесь… Слушайте, Пайкан, подумайте о ней!.. Элеа, Элеа, это мой последний призыв. До того как закончится ночь, Убежище будет закрыто, с вами или без вас.
Потом наступила тишина.
— Я принадлежу Пайкану, — тихо и серьезно произнесла Элеа.
Она повисла у него на шее. Пайкан обнял ее, приподнял и положил на мягкую траву, прямо рядом с животными. Из леса к ним подходили все новые и новые звери: белые лошади, голубые лошади, лошади черные, которых даже нельзя было различить в темноте. И медлительные черепахи выходили из воды, чтобы присоединиться к ним. Над горизонтом вокруг них на краю земли полыхали огни. Они были одни посреди живых укреплений из животных, которые защищали их и успокаивали. Пайкан снял ленту, прикрывавшую грудь Элеа. Он положил на грудь женщины ладонь и погладил ее со стоном счастья, любви, уважения, восхищения, нежности, с бесконечной признательностью к жизни, которая создала такую совершенную красоту. И отдала ее ему, для того чтобы он узнал, как прекрасна эта жизнь.
В последний раз.
Он взял губами сосок и почувствовал, как нежная точка становится твердой.
— Я принадлежу тебе… — прошептала Элеа.
Он освободил другую грудь, нежно сжал ее и снял одежду с бедер. Его рука заскользила вдоль бедер, вдоль колен, вдоль всех холмов, которые ведут к одной точке, к точке короткого золотого леса, к закрытой долине.
Элеа сопротивлялась желанию открыться. В последний раз. Нужно было превратить в вечность каждое нетерпение и каждое безрассудство. Она приоткрылась ровно настолько, чтобы рука смогла проскользнуть, искать, найти от точки к точке, вдоль равнины, между холмами, которые защищают, прячут, закрывают, ах!.. Нашел! обжигающий центр ее радостей. Она вздохнула и обняла Пайкана.
Горизонт взорвался. Зеленый отблеск превратил испуганно метавшихся белых лошадей в зеленое стадо.
Элеа больше ничего не видела. Пайкан видел Элеа, смотрел на нее своими глазами, руками, губами, наполнял себя ее теплом, ее красотой, ее радостью, которая дрожью пробегала по ее телу, вырывая из нее вздохи и крики. Она перестала его ласкать. Ее бессильные руки упали. Она больше ничего не весила, больше ни о чем не думала, она была травой, озером, небом, она была рекой и солнцем радости. Пока лишь волны, очаровательный путь, который она еще никогда так долго не проходила и который он рисовал своими руками и губами на всех сокровищах, которые она ему дарила. Он сожалел о том, что у него нет еще рук, у него нет еще губ, чтобы везде одновременно доставить ей радость. И он благодарил ее от всего сердца, что она так прекрасна и так счастлива.
