И, будто подтверждая истинность сказанного, он ответил только что обругавшему его водителю:

- Размазня! Мозгляк!

Сейчас мы ехали по тем улицам Мадрида, где движение самое оживленное. Кабальеро попросил меня:

- Будьте так добры... а то мне одному не справиться... прошу вас, обзывайте через правое окошко, а я буду через левое.

- Не знаю, получится ли у меня...

- Главное, не смущайтесь.

- И когда начинать?..

- Можете браниться беспрерывно, потому что здесь все время кто-нибудь вас ругает или собирается обругать. Не церемоньтесь.

Я заорал в правое окошко:

- Где у тебя глаза, какаду? Кретин! Бездельник!

А кабальеро в это время вопил через левое:

- Плут бессовестный! Мошенник! Дубина!

Нас тоже обзывали, совершенно автоматически, и справа, и слева. Выехав на шоссе, мы изрыгали уже не более пяти-шести бранных слов на километр. Когда наперерез нам, ехавшим со скоростью сто километров в час, проскакивала на скорости сто два километра другая машина, мы оба кричали:

- Дураки!

И ветер до нас доносил:

- Болваны!

Наконец мы приехали в имение моего нового знакомого. Он показал мне свои курятники, крольчатники, сад, огород; после этого стал снова уговаривать меня наняться к нему статистиком...

- Но ведь у меня есть работа в Мадриде, - сказал я. - Я не могу ее оставить и к тому же не люблю жить за городом. Конечно, еще семьсот песет в месяц мне бы не помешали, но у меня нет возможности принять ваше...

- Вам совсем не нужно бросать свою работу или здесь жить. С утра вы у себя в конторе - прекрасно; ну а во второй половине дня приезжаете сюда; два-три часа работы - и опять домой...

- А поездом добраться можно?

- Нельзя.

- Но как же тогда?

- На машине.

- У меня нет машины.

Он посмотрел на меня сначала презрительно, потом с жалостью. Долго молчал, будто услышал от меня что-то непристойное или глупое. Мне стало неловко.

- Послушайте, друг мой, - медленно заговорил он наконец, - без машины вы ничего не добьетесь в жизни, всегда будете человеком неполноценным. Передвигаясь на ногах - несовершенных, как у всех людей, - вы уменьшаете ценность и полезность своего существования по меньшей мере вдвое. Если у вас нет машины, нам с вами просто не о чем разговаривать, так как отсутствие машины означает, что как работник вы никуда не годитесь. Человеку, у которого нет автомобиля, пишущей машинки, бритвы и будильника, рассчитывать в жизни не на что.

- Это спорно, - немного задетый, возразил я. - Есть профессии, при которых автомобиль не нужен.

- Таких профессий нет, - не допускающим возражений тоном сказал он, - нет даже среди самых необычных. Можете мне поверить. Хотите знать, с чего началась моя карьера, что легло в основу моего успеха?.. Я милостыню просил, дорогой сеньор. Так-то вот. В Нью-Йорке. Место занял великолепное, перебрал множество других, пока не остановился на нем. В течение дня мимо проходили тысячи и тысячи людей. Но все они спешили, бежали по своим делам и не обращали на меня ни малейшего внимания. После долгих размышлений я купил себе машину из четвертых или пятых рук; машина была старая, на вид дряхлая, но ехала с упорством ветерана, который умрет, но своего поста не покинет. Приобретя этот драндулет, я начал действовать. Вольюсь в поток машин на какой-нибудь широкой магистрали и еду рядом с шикарными машинами, крича: "Подайте, подайте Христа ради!" Клаксон моей машины не гудел, а жалостно кашлял; удивительный был клаксон, услышишь его и сразу думаешь о бронхите, что донимает стариков на открытых всем ветрам мансардах. Уверяю, любой, кто слушал его в течение хотя бы минуты, просто не мог не дать мне доллар. К тому же человек, который сидит, развалившись, на заднем сиденье своей машины, настроен всегда филантропически. Так я собрал свои первые двадцать долларов. Ходи я пешком или езди на велосипеде, я бы никогда не избавился от нужды, а может, меня бы уже и в живых не было. Без машины быть бизнесменом в наши дни невозможно. Вы бы очень мне подошли. Сожалею, что вынужден вас отвергнуть, но...

Я топнул ногой.

- Дайте мне месяц! - закричал я. - Через месяц я приеду сюда на собственной машине. Из-за того, что я всего лишь пешеход, со мной не хотят знаться женщины и от меня ускользают деньги. Но теперь я решился. Моя жизнь скоро изменится. Месяц, договорились?

- Хорошо, через месяц, - согласился кабальеро. - Начнете со статистики спаржи. Буду вас ждать.

Вскоре произошло событие, при одном воспоминании о котором меня пробирает дрожь.

Напротив моего дома строили новый, он был уже почти готов. Поскольку именно этот эпизод привел меня к окончательному решению купить машину, о нем следует рассказать подробнее.

Однажды я услышал страшный крик, а потом раздался невообразимый грохот. Я выскочил на балкон и увидел, что дом напротив угрожающе клонится назад.

Но еще до этого какое-то время наблюдались весьма интересные явления. Дверь в центре фасада стала постепенно округляться, три окна растянулись в ширину, а по всему фасаду расползлась изображением черной ветвящейся молнии трещина, появившаяся до этого на пятом этаже.

Именно тогда профсоюз каменщиков послал в муниципалитет письмо, в котором заявлял, что, если этот отрезок улицы не будет закрыт для грузового транспорта, сотрясения мостовой приведут к тому, что отпрыскам многих каменщиков придется расти без отцов. Группа чиновников занялась изучением этой жалобы, но до того, как они смогли что-нибудь придумать, произошло другое из ряда вон выходящее событие: дом, как если бы он стоял на болоте, начал неожиданно опускаться к центру Земли и остановился, только когда исчез фундамент и балконы цокольного этажа оказались на уровне тротуара.

После этого профсоюз каменщиков отправил второе письмо, в нем он слезно просил муниципалитет запретить женщинам и детям проходить под лесами этой стройки. Но домовладелец и строительная компания ответили, что прочность постройки не подлежит теперь никакому сомнению, так как фундамент дома благодаря опусканию углубился; кроме того, в доме стало этажом меньше и строение теперь просто фантастически устойчиво.

А тремя днями позже, когда рассвело, все увидели, что лестница дома спрессовалась, как пересохшее белье на веревке или как аккордеон со спущенными мехами.

Тогда профсоюз каменщиков напечатал в газетах объявление о том, что проходить в непосредственной близости от дома могут только летчики, ветераны Иностранного легиона и неизлечимо больные - в общем, те, кто долго жить не рассчитывает.

Приход каменщиков на работу выглядел очень трогательно. Матери, жены и дети провожали их до самых дверей и, плача, обнимали. Закончив работу, однако, каменщики уходили веселые и смеющиеся, и близкие встречали их аплодисментами, словно тем удалось перейти по плохо натянутому канату Босфор.

Небольшая деталь: у ночного сторожа стройки за неделю поседели волосы. А сопровождавший его сторожевой пес (это животное с феноменальной интуицией не мочилось ни на один из углов здания, будто понимало, что может вызвать катастрофу) выл три ночи подряд, обнаруживая признаки тревоги, какие бывают у животных перед землетрясением, и в конце концов, после безуспешных попыток вытянуть своего хозяина наружу, убежал неизвестно куда и больше не вернулся.

Таковы были события, предшествовавшие падению дома, которое я, охваченный ужасом, наблюдал с балкона.

Падение будет здесь словом не совсем точным: ведь коробка здания не упала. Провалились потолки, лестницы, полы, но стены устояли. Дом стал чем-то вроде пустой скорлупы, и его высокий куб угрожающе отклонился назад, как будто дому хотелось посмотреть окнами в небо. Вытаращив глаза, я смотрел, как дюжина рабочих карабкается по склону крыши, и когда вес этих людей, будто играющих в детскую игру и взобравшихся на самый верх крыши, перетянул, весь дом, явно целя в балкон, на котором стоял я, качнулся вперед.