— Королевский поднос, — повторила я. — Я знаю, кстати, что бы сделал мой сын: он бы расставил на нем солдатиков и играл бы в войну — у него все может иметь только одно применение.

— Я надоел тебе… — Гарик притих и начал прочесывать взглядом стены, как будто проверил, а нет ли мух или трещин, — а то б я сказал тебе кое-что. Это ведь тоже подарок, как и бокалы. И я очень искренне сожалею… но это покупочка Игоря.

— Что за ерунда! — Голубка опять рассмеялась и пожала плечами. — А ты сам себе еще не надоел?

— Мы разошлись из-за этого, — и он больно вцепился руками в свое лицо. — Мы из-за этого разошлись!.. — Он опять застонал и опять, как маятник, начал раскачиваться.

— Не знаю, Гарик, — сказала я. Я попыталась сделать первый глоток, но обожглась и решила чуточку повременить. — Не знаю. Возможно, вы разошлись не из-за этого, не знаю. Но сейчас ты ведешь себя очень плохо. Говоришь гадости, оскорбляешь женщину. Все это очень плохо.

— Как ты можешь, как ты можешь вот так… посиживать с нею? С нею пить вино… Чай! Я уважал тебя, всегда уважал. Ты знаешь, как я тебя уважал! Но сейчас, рядом с ней, ты похожа… ох, извини меня… на придурка! Извини, пожалуйста…

— Ну вот. Теперь ты взялся и за меня. Ты чаю хочешь? Говорят, что после вина горячий чай пьянит. Подстегивает, будоражит остатки хмеля. Прихлебни! Чего ты? Очень здорово! Я не обиделась. Я даже согласна. Вот только — почему это «рядом с ней»? Я очень часто сама так думаю. Сплошь и рядом говорю себе: «Ну что я за придурок!» Ну правда же! — Я рассмеялась, но он смотрел на меня без улыбки. — А что касается нашего вечера… вина, чая… «посиживания»… так, извини меня, но это ж твоя идея, я приехала по твоей просьбе, ты забыл? Я не виню тебя в этом! Я все понимаю. Но я же выполнила обещание. Я задала Голубке этот тупой вопрос. Сразу же, как вошла сюда.

— Какой?.. Какой тупой вопрос?

— Ну, это самое… Что у нее было с Игорем. Она сказала, что ничего особенного.

— И ты поверила?!. С одного слова поверила?!. — Он задохнулся от бешенства и изумления. — Ты что — младенец?! — взмолился он чуть не плача.

— Я не младенец. Но я поверила. Как это — «с одного слова»? А сколько должно быть слов? Разговаривать? Это ведь черт знает как противно!

— Да она же редкая гадина! Ре-е-е-едкая! Это вот так… злоупотреблять… доверием хорошей… порядочной женщины! Вот так, не сморгнув, ее одурачить! Самая подлая, самая грязная баба! Не видел еще таких! Ты! Голубка! Скажи это, повтори! Ну доставь удовольствие! Скажи это ей при мне — «ничего особенного»! — Он опять задергался и начал кривляться. — Ну сделай это, я прошу тебя! Для меня! Я не плюну тебе в лицо, не бойся! Напротив, я тебе поцелую руку! Да-да! Поцелую руку! Потому что ты уникум! Я тебе до земли поклонюсь… Скажи — это будет потрясное зрелище! Да я готов за него…

Я встала из кресла. Голубка, опустив глаза, смотрела на свои руки.

— Ну-ка, Гарик…

Он вскочил.

— Уходи. Уже поздно.

— Как это…

— Вот так. Обычным путем.

— А ты?

— Я потом.

— А проводить тебя…

— Зачем это? Ни к чему.

— Но… — Он стоял, очень длинный, навытяжку и часто дышал; сейчас, в тишине, в затянувшейся паузе, это было отчетливо слышно. Лицо его резко менялось, багровость исчезла, лицо стремительно преображалось, белея. — Между прочим, мне очень жаль, но я уже не могу уйти. Уже не ходят троллейбусы.

А добираться мне…

— О-о! Коронный наш аргумент, — пояснила Голубка. У Гарика зашевелилась челюсть.

— Поедешь на такси.

— На такси?? У меня денег нет на такси! — Он преспокойно сверлил и как будто испытывал меня ненавидящим взглядом. — Клянусь, нет денег. Подкинь… А что? Пару рубликов. А почему это мне нельзя? Вон Галочка в прошлом году скребанула бюджет ваш ох как прилично. А я?.. Я возьму только пару рубликов. Вы люди богатые! — он хохотнул.

У меня за спиной, в кресле, лежала сумка. Я не глядя нащупала ее и нашла в ней бумажки, измятые и что-то напомнившие, ах да — очередь в гастрономе, сдача…

— Вот, — сказала я, — как удачно… Два рубля.

Он спрятал деньги в карман.

— Я тебе их верну. Не бойся.

— Верни, — согласилась я.

Я вышла следом за ним (Голубка не шелохнулась) и проверила, как защелкнулась дверь.

— Вот ведь какой… — сказала я, возвратившись. — Какой настырный. Не поленился приехать! Чтобы лично удостовериться.

А она собирала уже со стола.

— В самом деле, уже очень поздно, — сказала она. — Завтра рабочий день. Может быть, у меня заночуешь? Зачем тебе сейчас, в потемках, ловить такси?

— Ты так думаешь?.. Пожалуй, лучше остаться. А где же у тебя спать?

— Я тебя положу на раскладушку. А себе здесь постелю. У меня есть надувной матрац. Не беспокойся. Я сплю как убитая. Я не боюсь неудобств.

В маленькой темной комнате я глубоко вздохнула: слава богу, начался новый день. Здесь стоял упоительно чистый воздух. «Опять я стала много курить», — подумала я. Мне принесли пушистый плед, я заправила его в пододеяльник, потом быстро разделась, дрожа от холода, улеглась и подоткнула плед под себя так, чтоб щелки нигде не осталось. И наконец я вытянулась, продолжая дрожать, но скорей от удовольствия… Я люблю спать в гостях, в новых постелях. Почему, собственно?.. Не знаю. Возможно, потому что ночь тогда чувствуешь по-новому, как открытие, а в привычной комнате ее нисколько не замечаешь. И все, что связано с ночью. Например, тишину, мебель, подушку под щекой…

Стена, которой касалась я локтем, пропала в непроглядном мраке, лишь слабо, еле заметно поблескивала узкая рамка на фотографии. А стены напротив скрылись в ветвях. Громадные ветви, от пола до потолка! Я догадалась по форме листьев, что это каштан растет перед окном. Листья двигались, шевелились… Мы спим в кустах, подумала я. Спим — это я и Леша. Листья сходились, накрывали друг друга, потом раздвигались плавно и открывали пролысины, которые тут же сужались, и так без конца… А за окном этим беззвучным движениям аккомпанировал слабый шум листвы. Листья здесь, а шелест там… Чудеса.

На потолке, я заметила, тоже движется что-то, какие-то сонные тени. И если внезапно проносилась машина, потолок оживал и, вскинувшись, бросался вдогонку!.. Я это и прежде знала. Но чужой потолок это делал особо заманчиво, нельзя было отвести глаз: он перекашивался, а потом пытался, бедняга, взлететь, махнув крылом, но быстро складывался веером… И, вмиг потемнев, замирал печально. Как книга, оставленная на ветру, раскроется где попало, замрет — и снова страницы веером… ветром… Жаль, что маленький мальчик спит, я б сейчас показала ему, как живет по ночам его комната; впрочем… он скоро и сам увидит… Придет зима, ночь придвинется близко, прямо к воротам детского сада. Приведет его мама домой, а за окном фонари… Но только тени будут другие, будут голые ветки… И я незаметно уснула.

Утром меня пришлось тормошить. Это ведь надо же, они проснулись, но я и не слышала. Я тоже сплю как убитая.

Однако же была еще самая рань… Но в кухне бренчали кастрюли, шумела вода. А на кровати напротив меня сидел мальчик, свесив ноги. Он хмуро следил за мной, склонив взлохмаченную головку.

— Какой же ты маленький! — сказала я. — Вот теперь я вижу, какой ты маленький.

Голубка вбежала с ворохом детских вещей. Мальчик схватил ее руку, потом ухватился за платье.

— Это тетя Саша, — сказала Голубка. — Она у нас ночевала.

— А ты не спала со мной?

— А я спала рядом, совсем рядом, в другой комнате, — и она крепко прижала голову сына к животу и улыбнулась.

Мальчик смотрел на меня враждебно.

— Ты не спала со мной, — повторил он, все так же глядя в упор.

— Давай, Лешенька, давай собираться. Скорее. А то мама — ты ж знаешь? ты же большой уже? — она опоздает. И ее будут ругать.

Я смотрела, как она тормошит его, он поднимает руки, а она стаскивает с него рубашонку, надевает майку и трусики в девчачьих цветочках. Совсем пустяк остался до встречи с сыном, совсем пустяк…