Это и есть опыт медитации: когда вы растворяетесь в существовании, когда росинка вливается в океан и становится океаном. Верно также и обратное: океан вливается в росинку и становится росинкой. Они не могут восприниматься как две отдельные сущности.
Поэтому, когда я говорю, что Бог - это не присутствие, я имею в виду, что он не нечто вне вас - не личность и не присутствие в понимании объективного языка. Когда я говорю, что Бог это присутствие, я просто имею в виду, что Бог это внутренний центр вашего существа - этот молчаливый центр, это пространство, где никто другой не может проникнуть в вас, это личное, совершенно интимное, девственное пространство, это место у вас внутри и есть Бог.
Но слово «Бог» может создать для вас определенные проблемы. Слова очень опасны, потому что слова несут прошлое, они созданы прошлым, они обременены прошлым. Любое слово опасно, потому что его значение исходит из прошлого. И для меня проблема в том, чтобы использовать слова, исходящие из прошлого - потому что других слов не существует – но придать им такой угол и ракурс, чтобы вы могли получить некоторый проблеск нового значения. Слова стары, мехи стары, но вино остается новым.
Пожилая женщина, гуляя с собакой, решила зайти в местный универмаг, и она привязала собаку к трубе. Как только она это сделала, все соседские собаки бросились обнюхивать беззащитное животное. Полицейский на углу, наблюдавший за происходящим, позвал женщину и сказал, что не стоит оставлять здесь собаку. Она спросила почему, и он ответил: "Леди, ваша собака волнуется (in beat)".
Она ответила: «Ест (eat)? Да она все ест».
Он настаивал: «Собака волнуется, потому что ей нужна случка» ("The dog should be bred")
Женщина ответила: "Хлеб (bread)? Она ест хлеб, пирожные, - что вы ей ни дадите, она съест".
В полном отчаянии, он сказал: "Ее нужно удовлетворить!" (англ.. "That dog should be laid!" может также значить "Ее нужно дрессировать").
Женщина посмотрела ему прямо в глаза и сказала: "Так сделайте это! Я всегда хотела иметь полицейскую собаку".
Слова действительно опасны... всегда существует опасность быть непонятым.
Прабодх, ты говоришь:
Я слышал, ты творил, что не надо ни о чем просить в молитвах.
На самом деле, это просто способ сделать так, чтобы вы не могли молиться. Если вам не о чем просить, зачем же вам молиться? Какой тогда в этом резон?
Даже такой человек, как Иисус во многом инфантилен. Но с этим ничего нельзя сделать: он принадлежит к эпохе воловьих повозок, он принадлежит к иудейской традиции. Он жил как иудей, он говорил как иудей, он умер как иудей. Весь ход его мыслей, взглядов, наблюдений был чисто иудейским.
Он не был мятежником, он не был им в истинном значении этого слова. Наоборот, он пытался доказать, что принадлежит к традиции, он пытался доказать, что он и есть тот человек, приход которого был предсказан древними пророками, что он пришел, чтобы исполнить все их предсказания. Это чистейшая чепуха! Никто не может предсказать чью-то жизнь, прошлое совершенно бессильно знать что-нибудь о будущем. Будущее всегда остается открытым. Если его можно предсказать, оно становится закрытым, это больше не будущее, если его можно предсказать, это уже прошлое. Вы уже отвергли его открытие, оно стало закрытым.
Он пытался убедить иудеев, что он и есть мессия, которого они ждали. Он во всем пытался оправдать их ожидания: совершая всевозможные чудеса, стараясь всеми способами утвердить свое положение. Это не путь революционера. Революционер просто отделяет себя от прошлого; у него нет ничего общего с прошлым.
И все же он старался остаться пророком в иудейском понимании. Пророк это религиозный человек с политическими устремлениями, а религию и политику нельзя смешивать. Если вы смешаете их, то у вас получится гоголь-моголь. Именно это пытался делать Иисус: с одной стороны, он старался быть религиозным, с другой стороны, он старался доказать, что он пророк, подобный пророкам древности. Это его политическое притязание в сочетании с религиозными устремлениями создало в нем большую путаницу. Он был совершенно сбит с толку.
Я не вижу в нем ясности, он не прозрачен, он очень туманен. Это видно в его собственных высказываниях. Он говорит: «Отец мой, если это возможно, пусть минет меня чаша сия...» Это его сокровенное желание. Иначе, зачем же ему говорить: «Отец мой, если это возможно, пусть минет меня чаша сия, не потому что я этого хочу, а потому что ты этого хочешь»? Это противоречие, очевидное противоречие. Это не слова истинно сдавшегося человека. Истинно сдавшемуся человеку нечего сказать: что происходит, то происходит.
Откуда появляется это «если» - «если это возможно»? Это желание: «если это возможно, пожалуйста... но если ты не можешь это сделать, тогда я приму все, что бы ни произошло». Но в этом есть протест, противоречие. Его собственное желание в том, чтобы минула его чаша сия - чтобы его минули агония, распятие, смерть. На самом деле, глубоко внутри он надеялся на чудо, он ждал его. Он не очень отличался от толпы, собравшейся посмотреть на распятие. Он не очень отличался от раввинов, священников и правителей, которые хотели убить его, их философская подоплека была такой же.
Раввины и первосвященник Иерусалимского храма пытались доказать, что этот человек самозванец. Он пытался доказать: «Нет, я истинный мессия, и в последний момент вы увидите, что Бог сойдет, чтобы спасти своего единственного урожденного сына». Время шло: его распяли, он ждал чуда. Ничего не произошло, ожидания не оправдались. И в момент агонии он кричит: «Почему ты покинул меня?»
Но не существует того, к кому он взывает. Не существует того, кто покинул его. Это его собственная идея, это его собственная проекция, его собственная галлюцинация. У него просто истерика! Но он ждет до последнего момента. И когда он говорит: «Если это невозможно, то пусть свершится твоя воля», это сдача, но не истинная, он сдается с нежеланием; это просто способ сохранить лицо.
Ничего не происходит, все кончено. Толпа кричит и смеется, люди бросают камни, оскорбляют, ранят его, люди возвращаются домой разочарованными, потому что ничего не произошло, они убеждены, что он самозванец. Даже его собственные ученики сбежали, видя, что там опасно находиться. Если их поймают... если Иисуса не спас Бог, кто же спасет их? Бедные ребята - они сбежали. И это логично.
Иисус говорит: "Пусть свершится твоя воля", он просто делает последнюю попытку сохранить лицо. Это не жест сдавшегося человека. Можно ли сдаться собственной проекции?
Поэтому я не учу вас молитве, молитва это нечто диаметрально противоположное. Ее требования противоречивы: она требует от вас сдачи, и только тогда она будет исполнена. А когда вы сдались, что же останется исполнять? Если все еще существует то, что должно быть исполнено, то значит, вы не сдались. Я прошу вас увидеть это противоречие.
Молитва требует от вас чего-то невозможного. Вы можете попросить Бога о чем угодно, но сначала вам нужно полностью сдаться. А если вы полностью сдались, вам не о чем просить. Откуда же возникнет ваша просьба? Кто будет просить? А если вы все еще просите, вы не сдались, поэтому ваша молитва не может быть выполнена.
Вы видите всю простоту этого механизма? Молитва может быть исполнена, только если вы ни о чем не просите. Так что же выполнять? Ведь вы ни о чем не просили.
Я учу вас совершенно другому виду религиозности. Это медитация. Вы не должны поклоняться, вы не должны молиться, вам просто нужно проникнуть глубоко внутрь своего существа - путешествие самооткрытия. Дело не в том, чтобы открыть Бога. Почему вы преследуете Бога? Что он вам сделал? Простите его, забудьте о нем!
Первый и единственный вопрос, на который стоит найти ответ: «Кто я внутри этого механизма ум-тело? Что есть это сознание, это чудо сознания?» Это чудо осознания должно быть открыто. Вы должны очистить свое существо, как очищаете луковицу. Продолжайте чистить... Вы будете находить слой за слоем. И, наконец, когда все очистите, вы обнаружите в своих руках чистое ничто, пустоту, шуньяту. Это и есть центр, составляющий вашу сущность, центр циклона.
