— Тансен, я никогда не говорил тебе, но мне много раз приходила в голову мысль. Я не могу представить, чтоб кто-нибудь играл лучше тебя; это просто невероятно. Но, прости меня... мне пришла мысль: если твой учитель жив, мне хотелось бы взглянуть на того, кто учил тебя музыке, у кого ты прошел школу. Как знать, может быть, твой учитель более великий музыкант — хотя я не могу представить, в чем он может превосходить тебя.
Тансен ответил:
— Мой учитель жив, и, верите вы в это или нет, но я - просто пыль под его ногами. Я не могу даже подумать о том, чтобы сравнивать себя с ним — так велика разница.
Акбар очень взволновался, он сказал:
— Пригласи его ко двору, мы примем его, мы наградим его, будет большой праздник! Тансен ответил:
— Это трудно, потому что он саньясин; он живет совсем близко от дворца, на берегу реки Ямуна, в маленькой хижине. Его зовут Харидас, и он никогда не поет, никогда не играет, если это не происходит спонтанно; никогда он не играет по заказу. Так что это очень трудно.
Если вам действительно интересно, нам придется сесть рядом с его хижиной рано утром, в три часа, потому что в это время он просыпается и купается в реке, а потом — у него есть маленькая статуя богини мудрости — он играет перед статуей. В это время там больше никого нет. Вам придется спрятаться за хижиной, в деревьях, потому что, если он заметит, что его кто-то слушает, он может не петь, не играть на своих инструментах. Он сумасшедший!
Но слышали ли вы когда-нибудь, чтобы великий творец не был сумасшедшим? В них есть определенное безумие, в глазах мира они ненормальные.
Акбар был в таком нетерпении, что сказал:
— Мы пойдем сегодня ночью. Не уходи домой. Спи здесь, и в три часа мы будем у его хижины.
Император, великий император — он правил всей Индией — шел слушать музыку как вор! И когда он услышал ее, Тансен не мог в это поверить — из глаз Акбара полились слезы, слезы радости и экстаза.
На обратном пути Акбар сказал Тансену:
— Если твоя музыка — магия, то музыка Харидаса — чудо. Но откуда такая разница? До сих пор я считал, что невозможно подумать, чтобы кто-нибудь был более великим музыкантом, чем ты. Теперь я думаю, что ты безнадежно отстал. У этого бедного саньясина, твоего учителя, есть нечто очень неуловимое — но это остановило мое мышление. Я полностью забыл о времени. Я забыл о том, что я великий император. Эти несколько мгновений были величайшими в моей жизни. В чем причина, почему ты не можешь достичь этих высот?
Ответ стоит запомнить. Тансен сказал:
— Все очень просто. Я пою и играю для того, чтобы получить от вас что-нибудь. Я нищий. Во мне есть жадность. Я продаю музыку; я пою потому, что хочу что-нибудь получить. Он поет потому, что получил нечто. Он император. Его песня рождается из полноты сердца, а не из голодной жадности.
Его музыка рождается от избытка любви; ни по какой другой причине; от чистой радости, как аромат исходит от цветка. Она не продается, и разница именно в этом.
У меня прекрасная техника. Я научился всей его технике, в моей технике нет изъянов. Но сердце мое пусто. Я не знаю этого экстаза, я не пережил этого бытия, меня не касалось божественное.
Он совершенно сумасшедший. Он опьянен божественным, и музыка льется из него без всяких усилий, спонтанно. Вот почему ее нельзя заказать.
Друг мой, беги в свое уединение: я вижу, ты искусан ядовитыми мухами. Ревность и зависть, желание власти, желание иметь имя, славу и желание господства — это яды.
Заратустра говорит: Друг мой, беги в свое уединение: я вижу, ты искусан ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый свежий ветер!
Бегите к естественному, бегите к спонтанному. Беги в свое уединение! Слишком близко ты жил к маленьким и жалким; беги от их невидимого мщения! Нет в них ничего, кроме мести.
Любой творец, создает ли он картины, статуи, музыку или танец, рождает в маленьких людях, у толпы жажду мести. И быть слишком близко к маленьким людям опасно. Их ничтожество, их мелкий ум могут заразить вас. И окружение их ненависти может разрушить ваше созидание, уничтожить ваше величие.
Не поднимай же руки на них! Ибо они бесчисленны, и не твой это жребий — бить мух...
Я вижу, устал ты от ядовитых мух и в кровь исцарапан во многих местах, а гордость твоя не хочет даже возмущаться. Я знаю маленьких людей. Всякая толпа состоит из маленьких людей, во всем мире. Хорошо, что Заратустра говорит: А гордость твоя не хочет даж е возмущаться. Его прозрение так верно психологически. Гаутама Будда тоже не гневался, но никто не указывал на то, что он не гневался из-за своей гордости.
Что толку злиться на маленьких людей? Они делают то, что умеют — завидуют, мстят. Они могут убить Иисуса, отравить Сократа. И считалось: в Гаутаме Будде нет гнева именно потому, что он достиг состояния, в котором оскорбления и унижения становятся безразличны, — состояния безмолвия и мира.
Но Заратустра, возможно, более прав — это просто гордость великого человека. Вы не можете перетянуть его до своего уровня и заставить разозлиться. Он не будет с вами бороться, потому что вас слишком много, он даже не разозлится на вас, потому что вы жалки, вы больны и патологичны. Все вы нуждаетесь в его сострадании, какое бы зло вы ему ни причинили.
По-видимому, Заратустра психологически более прав: это гордость творца — не гневаться.
Крови желают эти жалкие создания, крови жаждут их бескровные души — вот и жалят они в невинности и простоте душевной.
Но ты глубок, и глубоко страдаешь даже от ничтожных ран; и вот, не успеешь ты излечиться — снова ползет ядовитый червь по руке твоей.
Но ты слишком горд, чтобы взять и прихлопнуть этих лакомок; берегись же, как бы не стало уделом твоим переносить их ядовитую наглость!
И с похвалами жужжат они вокруг тебя: назойливость — вот что такое похвалы их! Быть поближе к коже и крови твоей — этого жаждут они...
Бывают они любезны и предупредительны с тобой. Но таково всегда было благоразумие трусов. Да, трусливые умны!..
Ты снисходителен и справедлив, потому и говоришь: «Не виновны они в своем ничтожном существовании». Но их мелкая душа думает: «Вина лежит на всяком великом существовании».
