Изредка рядом становились большие пароходы. Я им по рации, по шестнадцатому международному каналу безопасности:
— «Остерхук» — теплоходу «Самара».
— Да, слушаю.
— Я у вас по левому борту, видите меня?
— Да.
— Стою две недели. Не богаты водой, провиантом?
— Иду из Аргентины, гружёный мясом. Сколько нужно?
— Воды, если дадите, тонн пять–десять? Ну и за мясо буду благодарен.
Своим ребятам команду:
— Пожарные шланги — в единый рукав.
К их цистернам присасываемся «кишкой» и перекачиваем питьевую воду. Вдобавок нам сбрасывают на лёд четыре коробки с мясом.
— Спасибо! Примите и от нас скромный презент: ящик виски.
Всё бы это ничего, даже, наверно, романтично…
А ледоколы, знай себе, бегают взад–перёд, они сильнее льда. Смотрю в бинокль… один из наших разбойников, «Разин». Выхожу на связь:
— Ребята, выручайте. Меня сжимает.
«Разин» меняет курс, направляется к нам. «Пойду, позову дочь, ей будет любопытно». На мостике за себя оставил старшего помощника. Сижу в каюте у Юльки, жду, когда оденется потеплей, слышу, ледокол подходит, начинает работу… И вдруг! нас как тряхнёт.
Судно на бок! Ё-оо! По громкой связи испуганный ор старпома:
— Всем! Сро–оочнаа!!! покинуть борт!
В сознании молнией — «дочь!»:
— Юлька, за мной!
На бегу обжигает мысль: «судно!»
Залетаю на мостик, смотрю боцман, матросы — «спасайся, кто может»!..
— Всем назад!!! Старпом! — и матом ему — …Кто тебе позволил командовать?!
— Я на вахте, значит, старший.
— Читай Устав: приказ «покинуть судно» имеет право дать только капитан.
Стоят, переглядываются, приходят в себя.
— Вскрыть аварийный ящик, выдать гидрокостюмы.
И тут механик:
— Пробоина! в машинном!
— Старпом, давай за старшего, заделать пробоину! — там корпуса двойного нет, вот и рвётся, где тонко. — Юль, я к ДАУ[4], а ты вставай на место капитана, держи связь с ледоколом.
Принятые команды из динамика слышны всем, кто на мостике, но отвечать может один.
На ледоколе увидели, как мы завалились на бок, кричат:
— Что у вас там?!
— ?.. — Юлька вопросительно оглянулась на меня.
— Скажи: пробоина в машинном и крен.
Она поднимает трубку, нажимает тангентку:
— У нас пробоина в машинном отделении, и мы накренились.
— Сколько градусов?
— ?..
— Пятнадцать.
— Пятнадцать!
Крен допускается не более пяти, а тут!.. Капитан ледокола снова вышел на связь:
— А вы кто? Штурман?
— Ну, скажи штурман.
— Да я вот тут с папой…
На том конце секундное замешательство:
— Капитанская дочка…
Перед тем, как расстаться, команда ледокола привязала к выброске на линь полиэтиленовый пакет, перекинула нам на палубу. В пакете лакомство — три белковых пироженых. Юлька — вся при счастье. А потом ледокол ушёл. Ушёл, а мы остались. Благо все живы, и судно на плаву. Пробоину заделали: поставили мат (не только в смысле матерились — материал такой), установили струбцины, упоры. Прежде я не замечал за собой особой сентиментальности, а тут крепко обнял дочь, прижался щекой ко лбу… Вся пылает.
— Что с тобой? Горячая такая…
— Не знаю, па…
— Сказала бы, таблетку какую дал.
— Уже неделю пью, не помогает…
— Нее–де–лю? Марш в постель! Скоро приду.
Почему навалилось всё разом?! Почему ВСЁ фиговое?..
Так… Проблемы нужно решать по очереди.
Живучесть судна. Лежим на боку, скверно… Крен пятнадцать градусов — звонок жёсткий! Причина? Пока команда разбиралась, я бегом к дочери: сам заварил ей чаю с малиной, дал аспирина, принёс второе одеяло из своей каюты…
— И давно такая температура?
— Как мама с Ладой уехали.
— Дообнималась с сестрёнкой?..
— Па, иди.
— Юлька, Юлька… Лежи, не вставай.
Выходя, обратил внимание на карту: флажок с триколором слегка передвинут.
Я — на палубу, выясняю: две балластных цистерны затоплены (видно, корпус пробило льдиной). Боцман обязан ежедневно проверять в них уровень воды: есть специальная складная линейка на шкентеле — на верёвке такой — опускается через мерные трубки; данные заносят в журнал, запись через восемь часов. Значит, сукин сын, записывал наобум, на русский «авось»… Пока судно и лёд составляли единый монолит, мы держались прямо, а как обкололи, завалились на борт. Вдобавок мороз под сорок, и корпус продолжает обрастать ледовым панцирем. Если так пойдёт дальше, перевернёмся…
А главное — дочь! Кок предложил:
— Может, отправить её в порт с попутным судном? Через пару часов будет на берегу.
— Петрович, но как? Кто разрешит?! Пограничникам, чтобы пропустить назад, нужно обеспечить «открытие границы», нужны отметки в паспорте… Владелец судна — немецкий, флаг — Гибралтар. Мы иностранцы!
Состояние Юли ухудшалось день ото дня, перевёл её в свою каюту. Никакие аспирины, никакие чаи с малиной, мёды, никакие антибиотики, что нашлись в аптечке старпома, одолеть болезнь не могли. Высокую температуру сперва вроде сбили, но хворь опустилась в бронхи, и засела там крепко… Глухой, натужный кашель, забирал у дочери последние силы… Временами она впадала в беспамятство, бредила. Мамуська, узнав о случившемся, написала кратко: «Убью!»
Я не знал, что делать?! На что решиться…
* * *
С ледокола «Семён Дежнёв» подали трап.
Федорчук по обмёрзшим ступенькам поднялся на борт, вахтенный матрос незамедлительно проводил его в каюту капитана. Ледокол — посудина серьёзная: просторная палуба, широкие коридоры, относительно пологие трапы, не в пример сухогрузу. При ходьбе ноги по щиколотку утопают в мягкой ковровой дорожке. К этому кораблю уместно обращаться на Вы. Матрос легонько постучал в массивную дверь и, не дожидаясь ответа, пропустил необычного визитёра. (В море кэп покидает судно в исключительных случаях — значит, стряслось что…)
Одетый по форме седовласый хозяин аппартаментов крепко пожал руку:
— Осипов, Андрей Николаевич.
— Капитан «Остерхук» Александр Федорчук.
— Присаживайся, Александр, коньячку? виски? — капитан Осипов неспешно достал из бара бутылку «Martell V. S.», вопросительно глянул на гостя.
— Андрей Николаевич, извини, я без предисловий: у меня проблемы…
— Да, ты присаживайся… выкладывай!
— Со мной на борту дочь.
— И сколько стоите во льдах?
— Месяц.
— Папанинцы. Но ты же знаешь наши порядки, не хуже меня: индивидуальную проводку нужно заказывать официально…
— Я не за тем… Андрей Николаевич, вы отец?
— И дед… дважды дед.
— Тогда поймёте меня… Дочь простыла, подозрение на пневмонию, вчера стало хуже. Возьмите её до порта.
— Капитан, но ведь ты под флагом Гибралтара.
— Да. И судовладелец из Германии.
— Ну и куда? Что скажу погранцам?.. Обеспечиваю иностранцу нелегальный переход госграницы?
— Она по паспорту россиянка.
— Какая разница?..
— Большая.
— Всё одно — уголовная статья…
— Коллега…
— При чём здесь «коллега», «отец», «дед»?.. Есть закон.
— Это окончательно?
— Да, извини. Хочешь коньячку?
— Не полезет.
— Чем ещё могу помочь?
— Спасибо! И так…
— Может, лекарств каких?
— Бывай!
И Федорчук, резко поднявшись, вышел из каюты.
К концу января день стал заметно длиннее — дело к весне, — однако морозам никто команду «отбой» не давал. Солнышко спряталось за далёкую кромку ледяных торосов, тем самым, давая стуже сигнал «крепчать».
Капитан Федорчук возвращался с тяжёлым сердцем: «Оставлять дочь на судне нельзя ни минуты. Нужно срочно на берег! Но, как? Как?..» Он глянул в сторону порта: по фарватеру до него километров двадцать, напрямки вполовину меньше. По чистой воде час ходу, а тут — сплошной лёд… Лишь там, где прошёл ледокол, шуга. «До берега сплошной лёд… Лёд, лёд, лёд…» — лихорадочно стучало в мозгу. Капитан уже оттопал половину пути, когда в сознании пронеслось: «Что, если отправить дочь по льду… пешком. Возьмёт чуть правее портовых фонарей тогда на открытую воду не наткнётся. Туда, где погранпост. С неё какой спрос? А я потом отвечу за всё». И от этих мыслей на душе Федорчука сделалось ясней, лучше: «Да, по льду, пешком. Не спеша, часа за три доберётся. Отправить не мешкая, к ночи мороз усилится». Последние метры до судна, вверх по трапу, он летел как по сигналу «боевая тревога». Первым делом в радиорубку, затем к Юле.
