– Это невозможно, – сказал я. – Волк находился на крыльце или, по крайней мере, на ступенях – именно оттуда он бросился на меня. Каково ваше второе объяснение случившемуся?

– Оно заключается в том, что я заблуждался, думая, что вижу свет в доме, что вы тоже только вообразили, что слышали звук открываемой щеколды и что человек, который побывал в доме, покинул его перед нашим приходом в сад.

– И явился он сюда босиком, потому что ему нравится, я полагаю, бродить голыми подошвами по холодным доскам пола, – усмехнулся я.

– Нет, сэр, он был здесь, он слышал нас и он снял свои туфли, чтобы мы не смогли услышать звук его шагов.

– Но почему он в таком случае снял и носки?

– Сдаюсь, – начал я и, нервно рассмеявшись, остановился, так как мысль, осенившая меня, заставила меня вздрогнуть. – Послушайте, эсквайр. Не в этой ли комнате лежало тело старого Пита? Допустим, что это было так.

Тогда те люди, которые клали его на этот стол, могли сделать это таким образом, что одна из его ног и оставила этот отпечаток.

– Вы обратили внимание на дознании на ноги старого Пита? Да и про след нельзя сказать, что он оставлен давно. Взгляните на него. Края отпечатка только начали осыпаться. Кроме того, осматривая этот дом, я прошел по нему четыре раза. Этот камин, например, я весь простукал, полагая, что под ним может находиться тайник.

– А возницы, доставившие мебель, – упор ствовал я. – Один из них мог быть босым, особенно если день был теплым.

– Возница с такой ногой! Взгляните, как она изящна, какой у нее высокий подъем и узкая пятка. Она вполне может сойти за женскую. Ей-Богу, – воскликнул он, опускаясь на колени и забирая подсвечник из моих рук, – мы не знаем, кто это был. Вот, взгляните еще раз. Ваш возраст дает вам куда больше преимуществ, чем мне, чтобы судить об обнаженной женской ножке.

– Во всяком случае, этот след выглядит похожим на след, оставленный ногой аристократа. Мосье де Сен-Лауп вполне мог оставить его, если бы только на прошлой неделе не находился в Нью-Йорке.

– Конечно, ни нищий бродяга, ни заурядный прохвост не могли оставить здесь этот отпечаток. – Адвокат вновь стал рассудительным. – Но привидение всегда появлялось облаченным в одежды.

Я поднялся, вытянул руки и старательно потянулся.

– Совершенно ясно, что незнакомец не возвратится в дом, пока мы находимся здесь, и не этой ночью, когда он оказался на волосок от разоблачения нами. И вообще я начинаю припоминать, что сегодня открыл глаза и оказался в седле еще до рассвета.

Подлинная правда заключалась в том, что я потерял последние силы от изнурительных волнений двух последних часов этой ночи. Мои нервы дрожали от тревоги, которая, казалось, переполняет этот дом. Для моего переутомленного мозга это место было насыщено каким-то таинственным движением, которое я ловил во всех углах своим боковым зрением. В то время как адвокат в молчаливой задумчивости хмурил брови над таинственным следом, я почувствовал, что не могу больше ни на одно мгновение оставаться в этом месте.

– Соловья баснями не кормят, – воскликнул я. – Что касается меня, то я отправлюсь в постель.

Эсквайр мотнул головой, но, тем не менее, поднялся следом за мной.

– Одна хорошая визитная карточка достойна другой, – усмехнулся он и послал струю табачной жижи прямо в центр отпечатка ноги. – Если мошенник возвратится, то, по крайней мере, сможет убедиться, что его следы не прошли мимо нашего внимания. – Он мельком взглянул на свои часы, а затем защелкнул их тяжелую серебряную крышку. – Около трех утра. За два фартинга я бы тотчас отправился поохотиться на волка, если бы знал, где в этот неурочный час я мог бы найти хорошую гончую.

Я был близок к тому, чтобы пропустить эти слова эсквайра мимо своих ушей, как вдруг мне в голову пришла неожиданная мысль. Я находился, как я уже сказал, во власти безмерной усталости; сон казался мне очевидной и не подлежащей сомнению перспективой; но когда я подумал, что если бы мы отправились сейчас в дом моего дяди, разбудили бы Генри, кучера Фелиции, не поднимая при этом других людей рядом с ним, то мы смогли бы, пожалуй, взять на время Де Реца и отправиться с ним на охоту, предоставив эсквайру Киллиану возможность исполнить свое желание, сон, казавшийся мне ответом на все вопросы, неожиданно слетел с меня. Эсквайр со страстным желанием принял мое предложение взять себе в помощники волкодава, но тем не менее остановил меня тихим свистом, предупреждающим об опасности, когда я поспешно отправился через сад, оставив его позади себя, торопясь поскорее взяться за дело.

– Будем считать, что это коварное животное затаилось где-то впереди, поджидая нас, – прошептал он. Поэтому мы двинулись к дороге, проходящей мимо дома, с осторожностью, и несмотря на то, что до этого мы и разведали каждый ее поворот, после атмосферы бросающего в дрожь заброшенного сада и старого дома, посещаемого привидением, улицы, вымощенные камнем, прозаические столбики для привязывания лошадей, такие мирные и основательные в ясном свете звезд, выглядели необычайно успокаивающе. Только звук наших шагов раздавался в тишине улиц. Молчали собаки. Окна дядиного дома были такими же темными, как и окна всех остальных домов нашего городка. Мы прокрались по переулку, выходящему прямо к конюшне, и я был удивлен тусклым светом, струящимся из окон дома, и низкими тонами дядиного голоса, полного досады, звучащего из-за дверей.

– Спать на полу в кухне? Это недопустимо, возвращайтесь сейчас же в свою комнату на конюшне. Я никогда не слышал ничего более нелепого.

– Да, сэр, мистер Баркли, как вы скажите. – Это был Генри, голос которого звучал настолько смиренно, насколько и бесконечно упрямо, как может говорить только верная и надежная прислуга. – Кухонный пол это не место для конюха, и это факт. Я лягу спать на приятной мягкой травке, отдыхающей ночью. Так или иначе, во всяком случае, что бы ни было, сейчас почти утро…

– Вы не сделаете этого, старый идиот! – загремел голос моего дяди. – Потому что вы встретите там свою смерть! Немедленно возвращайтесь в вашу комнату! Вы слышите меня?!

– Да, сэр, мистер Баркли. Я слышу вас хорошо.

Но я больше не вернусь спать в конюшню, пока этот волкодав остается там. Я совершенно точно не сделаю этого.

– Но почему? Собака не причинит вам вреда. Она не сможет, – раздраженно кричал дядя. – Находясь в большом деннике с запирающимися дверцами, волкодав ничего не сможет сделать вам, спящему в своей комнате!

– Я не знаю, сэр. Это точно так. И я не знаю, что этот волкодав сможет сделать. Но пес не остается в деннике после наступления темноты, он не остается там. Он даже не остается в конюшне. Я это знаю. И собака, выпущенная из денника, а также из конюшни, я думаю, может делать все, что ей угодно, а я не смогу помешать ей.

Мы с эсквайром Киллианом во время этой сцены находились рядом; и я знал, что, по крайней мере, я должен буду приложить некоторые усилия, чтобы скрыть на своем лице все следы очевидного веселия, когда действующие лица этого спектакля обнаружат наше присутствие.

Вспомнив рассказ Фелиции о суеверном страхе старого слуги перед этим огромным псом, я легко догадался о том, что произошло. Испугавшись каких-то движений неугомонного животного, Генри удрал из конюшни и попытался проникнуть в дом, к своему несчастию разбудив при этом дядю.

– Позвольте мне взять собаку, дядя Баркли, – шагнув вперед, произнес я. – По крайней мере, это поможет уладить проблемы, связанные с ночным отдыхом. – И когда я объяснил дяде причину нашего появления на конюшне, рассказав при этом не более того, что после полуночи в саду Армиджа мы с адвокатом видели волка, я перешел к описанию в общих чертах проекта эсквайра Киллиана. Я полагал, что дядя даст согласие и удовлетворит мою просьбу, куда менее безрассудную, чем одалживаться собакой где-то в другом месте, чтобы попытаться решить затруднительную дилемму, от которой одинаково страдали и его авторитет, и его достоинство. Дядя не задал нам ни одного затруднительного для нас вопроса, и со свечой в руке сам повел нас к конюшне, хотя я и протестовал против этого, опасаясь за его здоровье, которое могло пострадать от долгой прогулки на холодном ночном воздухе. Но Генри вдруг задержал меня в дверях.