– Дай лапу, Де Рец. Дай кузену Роберту твою лапу, как и подобает такому достойному джентльмену, как ты. Мои друзья должны дружить друг с другом. Не восхитительно ли, как быстро он научился понимать английский, Роберт? Я была вынуждена говорить с ним пофранцузски, когда он только появился Здесь, – продолжала она без умолку, в то время как собака нехотя протянула мне свою огромную лапу и позволила мне взять ее в свою руку.

– Это хороший пес, действительно большой джентльмен, мосье Кардинал, – похвалила собаку Фелиция, после чего эта громадина встала на задние лапы, а передние положила на хрупкие плечи девушки. Морда пса оказалась перед ее лицом, красный язык высунулся из раскрытой пасти, а глаза этой твари закатились от наслаждения. Раз увидев подобное зрелище, человек зачастую начинает с любовью отно ситься к животным. Но и до сегодняшнего дня я так и не знаю, почему это событие вызвало у меня отвращение и привело в бешенство, словно я столкнулся с предзнаменованием того, что ждало нас в будущем. Возможно, зловещий багровый отблеск пламени камина в глазах этой твари, или неожиданная сцена, в которой прекрасная девушка с обнаженной шеей и восхитительными руками оказалась в лапах ласкающегося к ней отвратительного мне отталкивающего зверя.

– Прочь! Прочь, проклятая скотина! – закричал я и, подняв сжатую в кулак руку, шагнул к зверю. Пес тотчас присел на все четыре лапы и, злобно зарычав, обнажил острые клыки.

– Берегитесь, Роберт! Спокойно, Де Рец, спокойно. Что с вами, Роберт? Я вне опасности.

Пес обожает меня. Он мог подумать, что вы собираетесь ударить меня.

– Тогда он сильно ошибся, – мрачно отпарировал я.

– Но он ни за что на свете не причинил бы мне вреда. И я не думаю, что нашего дядю продолжает беспокоить его присутствие в доме, как это еще было до недавнего времени. Поэтому мы продолжим ваше знакомство с ним как-нибудь днем на прогулке. – И Фелиция поднялась с колен, на которых она стояла перед собакой, успокаивая ее ласками, и, звонком вызвав Барри, приказала ему на ночь увести эту скотину в конюшню.

– Мосье де Сен-Лаупу просто повезло, что его собаку не привезли в наш город до того, как таинственный волк начал свои опустошительные набеги, – сказал я, когда мы вновь остались одни. – Пес выглядит таким способным к любой чертовщине, что никто никогда не поверил бы в его невинность.

– О, но вы видели только его наихудшую сторону, – с горячностью прервала меня Фелиция. – Эта собака ужасна только для тех людей, которые испугались ее, или…

– Испугались? – с усмешкой спросил я.

– Или с теми, я должна сказать об этом, кто, как он чувствует, не любит его. Генри, мой кучер, ненавидит его, боится и испытывает к нему отвращение, называет его волком в собачьей шкуре и грозит отказом спать в конюшне, если мы будем продолжать держать там Де Реца. К сожалению, в первый вечер пребывания собаки на конюшне лошади волновались, и воображение Генри с тех пор не знает пределов.

А Уэшти, я подозреваю, с тех пор занята по ночам приготовлением колдовского напитка.

– Колдовского напитка?

– Да. Разве вы не знаете гаитянок? Уэшти, вы должны это понять, являет собой образ женщины, которую наши слуги называют колдуньей, а ее гаитянское происхождение, несомненно, лишь способствует укреплению ее репутации слуги потусторонних сил. И я постоянно застаю ее за перемешиванием каких-то подозрительных похлебок или связывающей в пучки странные отвратительные маленькие обрезки.

Мне было неловко за произошедший инцидент с собакой, но, по крайней мере, он помог нам преодолеть ту неловкость, которая присутствовала в наших отношениях после моей отвратительной выходки две недели назад.

– Уэшти должна была передать вам мое письмо, – сказал я. – Получили ли вы его, Фелиция?

– Да, Роберт. И я понимаю, что она сразу же передала вам мой ответ, хотя мне было трудно поручить это именно ей, своей служанке, знавшей меня еще ребенком. Я сказала ей то, что ни одна леди никогда не должна говорить своей служанке. Я намеревалась навсегда расстаться с вами, облачиться во власяницу и посыпать главу пеплом.

– Как вы узнали, что на мне была власяница, а голова посыпана пеплом? – с вызовом на ее улыбку, прячущуюся за притворной досадой в глазах, спросил я.

– Потому, кузен, что вы джентльмен, – бросила она мне.

– Очень хорошо, но вы должны понимать, что я не отказываюсь от своих слов, хотя и очень сожалею о многом из того, что было сказано мной, – парировал я.

– Ваши слова были такими же безумными, как и ваши поступки, – ответила она мне с заносчивой насмешкой, и именно в этот момент в комнату вошел наш дядя, чтобы сообщить, что ужин подан.

Еда и традиционная рюмка портвейна в конце ужина подняли настроение дяди. Преисполненный одновременно и добродушия и величавого достоинства, он принялся лукаво подшучивать над нами, прося Фелицию, если она располагает некоторой конфиденциальной информацией о дате вероятного возвращения мосье де Сен-Лаупа, позволить и ее дяде знать об этом, а также пересказать мне обстоятельства, послужившие причиной задержки приезда француза, сопровождая все эти рассуждения своими собственными трезвыми предположениями на этот счет.

– Я не знаю, как граф мог принять решение о перестройке своего дома и о его новой меблировке, если твоей кузины в этот момент не было рядом с ним. Ведь он каждый день и по три раза спрашивал ее совета, – доверительно сообщил мне дядя.

Мне не понравились эти глупые шутки. В то время как дядя произносил их, его глаза светились озорством, а на губах играла самодовольная улыбка удовлетворенного тщеславия, словно ухаживания Сен-Лаупа за его племянницей несказанно льстили его самолюбию. По этим признакам я догадался, что и Фелиция хорошо осведомлена об этом; но девушка перевела тему разговора, искусно процитировав несколько наиболее высокопарных комплиментов француза, успокоив в то же время и мои ревнивые опасения. Она заставила меня рассказать ей о моей поездке, а затем сыграла и спела для нас с дядей, словно повторив наш первый совместный вечер в этом доме и наполнив мою душу страстным желанием, но, увы, я должен был принять участие в расследовании тех странных событий в саду Пита Армиджа, а потому я, с пронзительным сожалением, сославшись на усталость, немногим ранее десяти часов вечера, отправился в контору адвоката. Дядя хотел позвать Баркли, чтобы он проводил меня до дверей, но Фелиция со свойственными ей теплыми южными манерами настояла перед дядей на том, что сама сделает это, и только тогда я наконец почувствовал, что действительно прощен.

– Не проверите ли вы запалы своих пистолетов, – спросила она, кинув взгляд на карманы моего пальто, и с легким намеком на улыбку добавила, – кузен.

В ответ я взял руку девушки и с подчеркнутой учтивостью мосье де Сен-Лаупа поцеловал ее, осторожно избегнув при этом чего-либо, напоминающего его пыл и страсть.

Я нашел эсквайра Киллиана за его письменным столом; длинная хорошо смазанная винтовка лежала рядом со стопкой пожелтевших листов, которые он внимательно изучал перед моим приходом. Адвокат не произнес ни слова, лишь подарил мне свой обычный угрюмый кивок, затем поднялся из-за стола и потянулся за своим пальто, которое висело на вешалке, стоящей за его спиной.

– Эсквайр, – начал я, воспользовавшись первой же благоприятной возможностью немного поразмыслить над делом, ради которого я ушел от дяди, – какой мотив может заставить человека проводить свои ночи, участвуя в маскараде в саду старого Пита? В такую морозную погоду это должен быть особый сорт приятного времяпро вождения.

Означают ли ваши слова, что у вас есть подозрение, что в саду бродит всего лишь неугомонный призрак старика, и потому вы хотите отказаться от участия в засаде? – насмешливо спросил он.

– Мои слова не означают ничего подобного, – с негодованием отпарировал я. – Но почему…

– Потому что для кого-то это очень удобный способ появляться в том месте, охотясь за деньгами старика, к тому же этот маскарад дает дополнительное преимущество, отпугивая всех остальных претендентов.