Из одного из источников мы знаем, что советские пограничные начальники имели большую свободу действий на тот случай, когда у них не будет времени для связи с Москвой для получения инструкций. В подобной ситуации они могли бы превысить свои полномочия, но это право компенсировалось их ответственностью перед центром за все действия...
Далее Робинсон отмечает, что пограничные части СССР являлись подразделением КГБ и потому их начальники были не обязаны докладывать о событиях на границе командованию местных армейских частей. Он также выражает некоторое удивление тем, как же одним лишь пограничникам удалось одержать победу над более чем 300 нарушителями. Последнее обстоятельство и в самом деле удивительно, но факт остается фактом: небольшим и разрозненным группам Бубенина, Каныгина и Бабанского действительно удалось победить гораздо более многочисленного противника.
Возможно, что китайские пограничные начальники имели подобные же права и обязанности, но административная ситуация в Китае менее ясна. Не исключено, что пограничные войска были дополнены частями Народно-освободительной армии и Хэйлунцзянского производственно-строительного корпуса.
Обе стороны конфликта утверждают, что ранее в непосредственной близости от острова Даманского имели место инциденты. Если один или оба местных пограничных начальника решили, что пока они не начнут действовать, их патрульные и другие операции будут серьезно ослаблены угрозой безопасности их людям на вверенном участке, то они могли почувствовать необходимость положить предел этому в географическом или психологическом отношении...
Другая возможность состоит в том, что случайность сыграла большую роль, чем мы предполагали, доверяя советским и китайским источникам...
Так можно ли объяснить столкновение 2 марта инициативой местных начальников или даже случайностью? Едва ли.
Дело в том, что порядки в СССР и Китае были довольно строгие, и потому «каждый сверчок знал свой шесток». Трудно представить, чтобы кто-то из представителей местной власти был готов взять такую ответственность на себя. Вся история Советского Союза и КНР научила граждан этих стран одной простой истине: в любой ситуации лучше не высовываться и не подставляться. А что до случайности, то подробности боя 2 марта начисто ее отвергают (чуть далее по тексту своего исследования Робинсон тоже отвергает это предположение).
Отдав должное «местной инициативе» и «случайности», Робинсон переходит к внутренней политике руководителей Китая:
Возможно, китайское руководство организовало инцидент 2 марта как средство, призванное отвлечь внимание от тех осложнений, что явились результатом «культурной революции». В таком случае оно планировало использовать возникший страх перед войной в качестве побудительной причины для проведения преобразований, встречавших народное сопротивление. К таким преобразованиям... относились: постоянное перемещение нескольких десятков миллионов городских жителей в сельские районы; реформа системы медицинского обслуживания (кампания «босоногих докторов»), которая хотя и распространяла элементарную медицинскую помощь на самые нижние уровни, но все же разрушала медицинскую систему, понижала стандарты врачебной помощи и препятствовала контролю за болезнями; реформа системы образования, состоявшая в том, что заботы по финансированию и обеспечению основного образования (где раньше помогало государство) перекладывались на производственные коллективы; милитаризация промышленности и образования... Кроме того, военные сначала доминировали, а потом стали распускать «массовые организации» наподобие «красногвардейцев» и их союзников...
Говоря далее о засилии армейских командиров, Робинсон так представляет надежды многих китайских руководителей: в случае проблем на границе военные отправятся заниматься своим непосредственным делом и перестанут вмешиваться в вопросы гражданской администрации. Что же касается Мао и его окружения, то они видели все угрозы курсу «культурной революции» и в поисках выхода могли решиться на внезапное и никем не ожидаемое действие. Этим действием было нападение на советских пограничников, а результатом — военная истерия. Таким способом Мао Цзэдун надеялся решить двуединую задачу: преодолеть народное сопротивление и получить у делегатов грядущего съезда КПК карт-бланш на проведение им своей политики. Но понимал ли Мао рискованность своей затеи? Т. Робинсон отвечает так:
Тот контраргумент, что Советы обладали превосходящими силами вдоль границы и потому подавят китай-
ское нападение, вероятно, встретил возражения: во-первых, коммунистическое движение в Китае уже сталкивалось с подобными ситуациями и выигрывало; во-вторых, Советский Союз — это «бумажный тигр»...; в-третьих, такие инциденты могут быть только полезны для Китая, поскольку на «негативном примере» раскрывают природу советского «социал-империализма».
Наконец, американский ученый видит и внешнеполитические причины, по которым китайское руководство пошло на открытый конфликт с СССР. По его мнению, таких причин три.
Первое объяснение состоит в том, что китайское политическое и военное руководство, видя советское военное строительство и все более растущую агрессивность русских на границе, решило, что дальнейшие советские действия должны быть остановлены. Таким образом, можно утверждать, что Пекин решил «провести черту» перед русскими и приказал своим пограничным патрулям увеличить частоту их передвижений, а также оказать русским силовое противодействие, если последние выйдут в те места, которые китайцы считали своими. Слабым местом этого аргумента является очевидное неравенство совокупной мощи в пользу русских, однако вдоль самой границы баланс мог быть более ровным, а в некоторых местах китайцы даже преобладали. Кажется, именно такое положение было в районе Даманского. В любом случае этот аргумент предполагает, что у китайцев был небольшой выбор, чтобы попытаться остановить русских до того момента, когда последние станут слишком самоуверенны и начнут оккупировать территорию вместо обычного нарушения границы.
Робинсон старается занимать позицию беспристрастного исследователя и потому тщательно следит за тем, чтобы обвинения в адрес одной стороны компенсировались немедленными обвинениями в адрес другой. Однако такое понимание объективности, столь характерное и для других ученых Запада в тех вопросах, которые не касаются их собственных стран, совершенно искусственно и потому не имеет ничего общего с поисками истины.
Почему он не говорит о том, что советское военное строительство стало результатом обострения обстановки на границе, вина за которое лежит полностью на китайской стороне? А о какой агрессивности идет речь? Может, имеется в виду противодействие все более наглым посягательствам маоистов на советскую территорию? Упоминание об оккупации советской стороной каких-то территорий вообще следует отнести к разряду курьезов.
Вторым возможным объяснением является аргумент «приобретения раньше других», который понуждал китайцев предпринять что-либо в отношении увеличивавшегося диспаритета сил в приграничных районах в пользу Советов. Делая вывод, что столкновение неизбежно. Пекин мог решить инициировать столкновение в том месте, где Советы были относительно слабы. Этим китайцы надеялись убедить Советский Союз не идти дальше в своих планах.
Третье внешнеполитическое объяснение, аргумент «зубы дракона», предполагает, что Мао полностью контролировал политику в Китае и что его политика в отношении Советского Союза в 1969 году продолжала основываться на видении этой страны как ненавидимого и опасного ревизиониста, врага внутри мирового коммунистического движения. В соответствии с этим объяснением Мао боялся, что, несмотря на общий успех четырех лет борьбы «культурной революции» против ревизионистского влияния в Китае, оставалась возможность нового зарождения ревизионистского вируса как внутри Китая, так и через советское влияние. В таком случае требовалась вакцинация против ревизионизма, что позволило бы сдержать его силу и после ухода Мао. Если бы удалось раз и навсегда убедить китайский народ, что существует угроза советского ревизионизма, то его уже нельзя будет соблазнить «буржуазной ревизионистской линией». Возможно, Мао надеялся, что за серьезным военным столкновением последует постоянная национальная ненависть к русским, которую можно поддерживать через прессу, а антисоветские демонстрации по всей стране позволят довести дело до конца. Следовательно, этот аргумент означает, что инцидент на Даманском являлся первой стадией выращивания «зубов дракона» между Китаем и Россией.
