Может быть, свернув, исчез бы где-нибудь, притаившись за кустом или камнем. Но не то оступившись, не то полетев в какую-то яму, упал он со всего размаха. И когда, вскочив, он почувствовал, что кто-то ухватил его за ворот, рванулся Семка с такой силой, что почти совсем был опять на свободе. Но вражеская рука успела вцепиться ему в спину, и другая рука выворачивала из рук партизана винтовку.

«Ээх!.. – подумал только Семка, – Ээх…»

Когда Семку секли плетьми, и каждый удар казачьей нагайки оставлял широкую темно-красную полосу вдоль спины, он молчал. Молчал стиснув зубы, пока рубцы не слились в одно кровавое пятно, а у офицера устала стегать рука.

Когда, измученного и избитого, его положили на лавку и стали вывертывать руки, он застонал от невыносимой боли и попросил убить его, или хоть дать передохнуть немного.

Но его не убили и передохнуть ему не дали.

– Скажет собака! – спокойно проговорил, отирая пот со лба, офицер. – Скажи, куда ушли! Дай-ка сюда штык!

И когда Семка обезумел, когда почти потерял сознание и перестал понимать что-либо, кроме острого желания быть убитым, в полубреду – он сказал.

Он не был изменником, не был предателем. Он был хорошим партизаном. Готов был отдать и отдал жизнь за революцию. И все-таки он сказал.

Слава тем, кто крепок телом и духом, кто до конца смог вынести муки и пытки за свое дело! Много было и их, замученных, с печатью молчания на губах и умерших с проклятием, брошенным в лицо врагу. Но… что сильный не отдаст, то у слабого можно вырвать. И не его в том вина. Весь позор, весь стыд все равно упадет только на головы тех, кто в годы революции, в годы великих событий способны были быть только палачами.

– С-собака! – процедил опять, сплевывая, офицер и приказал отряду спешно собираться.

– А с этим что делать, господин поручик? – спросил кто-то, толкая бесчувственного Семку ногой.

– Ясно что! Взять с собой. Еще проверим, а то, может быть, снова придется.

На носилках из двух винтовок и одной шинели, четверо солдат понесли его, переругиваясь. Но тащить им скоро надоело. За каким-то кустом они остановились на минуту, что-то поправляя. Потом с трудом догнали остальных.

– Ваше благородие! – доложил немного спустя один побойчее. – Он сдох, кажися. Что в нем, мертвом, толку-то?

– Я вот вам дам, сукины дети, сдох! Отделаться хотите!

И поручик чиркнул спичкой. – Глаза Семки были широко открыты и безжизненны.

– Вот стервец! – изругался офицер.

Потом, посмотрев на солдат подозрительно, приказал выбросить.

И тело замученного партизана, упав грузно на сыроватую землю, покатилось по склону и, приткнувшись к кусту распускающегося шиповника, замерло без движения навеки.

Долго ждал не подозревающий нависшей над ним опасности отряд.

– И чего только копается? – ругал матрос Сергея.

Впереди по шоссе показалась большая часть белых. Партизаны попрятались по кустам. Солдат проходило много, нападать было опасно, и их пропустили мимо. Не прошло и получаса, как впереди показались опять солдаты.

«Куда это их прет столько?» – подумал матрос и приказал ребятам лежать под кустами не шелохнувшись.

Вдруг где-то с тылу раздался выстрел.

– Черти! Сволочи! – закричал он, вскакивая и предполагая, что выстрелил кто-либо нечаянно из своих. Все дело испортили!

Но оттуда же послышались громкие крики и стрельба. Их обошел первый миновавший отряд. Сзади с шоссе тоже засвистели пули.

– Обошли! – панически крикнул кто-то.

– По бугру!.. По бугру!.. – бегал, раскидывая по гребню растерявшихся вначале ребят, Егор. Зарокотал пулемет и, точно косой, срезал верхушки нескольких кустов над головами.

Из-за прикрытия оправившиеся партизаны открыли сильный ответный огонь.

Два раза белые пробовали занять сопку и оба раза осаживали, оставляя убитых и раненых.

Через полчаса – первые зловещие фразы:

– Егор! Патрон мало!

– Две обоймы!.. Последняя!..

Видел матрос, что плохо дело. Забрались белые еще выше на соседний бугор и оттуда поливают из пулемета. Упал Кошкарев, медленно мешком осел Румка, и закорчились, судорожно хватаясь за землю, еще несколько человек. Слышал он, что редеют выстрелы и что кончаются патроны.

«Пробиться! – мелькнуло у него в голове. – Может хоть кто живым выйдет. А так пропадут».

– Сошников! – кричит Егор. – Кончено дело! Стрелять нечем!

– Эх! – решил он, – все равно пропадать!

И загудел во весь голос.

– Товарищи! За мной!..

И первым скатился под откос, на дорогу, за ним ринулись оставшиеся, человек двадцать.

Выстрелы сразу оборвались. Тонкая цепь как будто дрогнула, но из-за поворота, лязгнув железом подков о землю, вылетел и врубился откуда-то взявшийся полуэскадрон.

«Точка! – решил матрос и наган с последнею пулей взметнул к виску. – Нет! – мелькнула мысль. – Пусть сами, а она им». – Выстрелил в упор в грудь какого-то кавалериста и упал рядом с ним, бессильно откинув назад разрубленную голову. Через несколько минут все было кончено. По дороге валялись зарубленные, а человек восемь были захвачены живыми. Среди них Егор… Силантий… Яшка… Васька… Их оставили для допроса.

Егор стоял хмуро и вызывающе. Когда офицер, заметив это, ударил его кулаком по лицу, он проговорил холодно, сплевывая на траву кровь:

– Бей! Теперь твоя взяла! Бей, сволочь! Попался бы ты ко мне, я с тебя совсем шкуру спустил бы!

– А, м-мерзавец!.. – завопил в бешенстве офицер и только что замахнулся на него снова…

Как вдруг… далеко, далеко за горами глухо загудели взрывы. И видно было, как выражение тревоги и растерянности невольно появилось на лицах белых.

– Товарищи идут! – громко и убежденно крикнул Яшка.

Единодушный вздох облегчения вырвался у всех пленников. А Силантий, широко, по-детски улыбнувшись, перекрестился даже.

– Я вам покажу!.. Я вам дам товарищей! – закричал опять офицер.

– Ничего ты, подлец, не покажешь, – угрюмо и с насмешкой опять сказал Егор. – Вам самим убираться надо. Разве что только по пуле пустить сумеете!

Должно быть, и правда некогда стало белым, потому что они отказались даже от допроса.

– Только не возле дороги! – говорил старший офицер поручику. – Здесь наши же проходить будут.

Партизан отвели на несколько сот шагов как раз к самому берегу моря.

– Прощайте, ребята! – сказал Егор.

И, должно быть, впервые разгладились морщины на его хмуром лице, и он улыбнулся.

– Прощайте! Знали мы, что делали, знаем, за что и отвечаем.

Треснул залп. Крикнуло эхо. Испуганные взметнулись чайки. Упали люди.

– Готовы!

– Следующие…

По щеке у Яшки катились слезы. Его старая чиновничья фуражка с выцветшим околышем и кривобокой звездой съехала на-бок. Рубаха была разорвана. Он хотел что-то сказать, но не мог.

Остальные замерли как-то безучастно. Только Силантий, сняв шапку, стоял спокойно, уставившись куда-то мимо прицеливающихся в него солдат, и тихо молился.

– Господи! – шептал он. – Пошли на землю спокойствие… и что б во всех краях, какие только ни есть, товарищева сила была… И не оставь Нюрку!

Уже широко бледная полоса наступающего рассвета залегла на востоке. И предутренним сырым холодком повеял ветер с моря, когда, нагруженные буханками, не предупрежденные Семкой, ребята Сергеева отряда приближались к своему укромному убежищу в горах.

«Запоздали немного, – думал Сергей, – и то еще торопились. Всего какой-нибудь час передохнули».

И он с удовольствием вспомнил, как в крохотной хибарке старика сторожа за это время он успел узнать все последние новости города.

… «Белым не хватает кораблей… Самый главный ихний уехал… Должно вот-вот придут товарищи… Все рабочие ожидают».

– Володьку увижу!.. Кольку увижу!.. Вот уж не думают-то!

На душе становилось хорошо и весело. Точно мягко колыхалось что-то широкими волнами… Вниз – вверх… вниз – вверх…