Самолёт, конечно, не откликнулся на Кузькино приглашение, а улетел, куда ему было надо.
Кузька долго-долго глядел ему вслед и грустно сказал:
– И этот не захотел к нам в гости. Крепко на меня обиделся, что ли…
Воробьиный язык
Наташа решила больше не смеяться над Кузькой. Если маленькие чего не знают, на то они и маленькие. Вырастут – узнают. А Кузька – совсем маленький, хоть и в огромных лаптях. Откуда ему знать про самолёты?
– Ты разве в машине с нами приехал? – спросила девочка.
– А то где же? – важно ответил лохматик. – Я у неё спросил: «Довезёшь?» – «Полезай, – отвечает, – довезу».
– У машины спросил?
– А как же? Без спросу – останешься без носу. Очень удобно ехал. В ведре. Мы с веником там хорошо уместились.
– Что ж, машина так и сказала: «Полезай – довезу»?
– Ну, она-то по-своему, по-машинному: «Рр!» Да я не остолоп, понял. Вот и довезла. Тут я, видишь? Вот он. – Кузька для убедительности потыкал в себя пальцем и сказал, что машинные языки ещё не ахти как знает. То ли дело птичьи или звериные.
И тут как раз зачирикал воробей. Может, Летун прилетел благодарить за угощение? Наташа искала глазами воробья, а в кухне уже свистели синицы, заливался соловей, стучал дятел.
Мяукнула кошка. Птицы умолкли. Громко залаяла собака. Невидимая кошка заорала изо всех кошачьих сил и удрала. А невидимая собака вдруг как тявкнет на девочку! Наташа чуть со стула не свалилась и закричала: «Мама!» И тут всё стихло, кроме Кузькиного смеха. Это он кричал разными голосами. Ну и Кузька!
Она хотела попросить, чтобы Кузька ещё полаял, но тут замычала корова, закукарекал петух, заблеяли овцы и козы, закудахтала курица, запищали цыплята. Курица звала детей всё громче, цыплята пищали всё жалобней, а потом смолкли. Верно, курица увела их подальше от стада, от множества копыт и мохнатых ног. Вдруг замолкли овцы с козами и заревел кто-то страшный. Зашумели, заскрипели деревья, завыл ветер. Кто-то ухал, верещал, стонал. Но вот всё затихло, и в тишине что-то взвизгнуло.
– Страшно, да? – спросил Кузька. – Я тогда тоже испугался.
Когда и где испугался, он рассказывать не стал, а задумчиво произнёс:
– По-воробьиному-то я давно говорю. И по- вороньи, и по-куриному. Лошадиный знаю, козлиный, бычий, свинячий, ну и кошачий, и собачий. А когда в лес попал, заячьему выучился, беличьему, лисьему… Волчий понимаю, медвежий. Рыбьи языки хуже знаю, труднее они: покуда выучишь, десять раз утопнешь или простудишься. Ещё карасий от щучьего отличу, а больше ни-ни.
Наташа во все глаза смотрела на Кузьку. Маленький, а сколько языков знает! А вот она, хоть и большая, знает всего несколько десятков английских слов и одно немецкое.
– Кузенька! – робко спросила Наташа. – А теперь ты скажешь, кто ты? Или ещё не пора?
Кузька внимательно посмотрел на девочку и стал загибать пальцы:
– Кормленый я? Кормленый. Поеный? Поеный. В бане пареный? Пареный. Ну так слушай…
И тут в дверь постучали.
– Беги открывай! – прошептал Кузька. – Да никому про меня не сказывай.
То тепло, то холодно
– Дверь обить не желаете? – спросил незнакомый дяденька. – Чёрная клеёночка имеется и коричневого цвета. Да ты одна, что ли, дома, девочка? Спрашивать надо, спрашивать, когда дверь отпираешь, и чужим не открывать. Говоришь вам, говоришь, учишь вас, учишь, – ворчал дяденька, стучась в соседнюю дверь.
Наташа вернулась в кухню. Кузьки на подоконнике не было, коробки с пирожными тоже, только лапти сохли на батарее.
– Кузенька! – позвала Наташа.
– Ку-ку! – откликнулись из угла.
Там под раковиной был аккуратный белый шкафчик, куда ведро ставят для мусора. Из этого- то шкафчика и выглянула весёлая Кузькина мордочка.
– Ах вы, сени мои, сени! Сени новые мои! – вопил он, приплясывая, когда Наташа заглянула в шкафчик. – Добро пожаловать! Будьте как дома! Ну не чудо ли и не красота! Гляди, какой славный домик я себе отыскал! Как раз по росту. И олелюшечки уместились! И гости поместятся, если по одному будут приходить. А что внутри он белый, так мы его раскрасим. На этой стенке лето нарисуем, на той осень, здесь весну, бабочки летают. А дверь пусть остаётся белой, как зима. Место тихое, укромное, кто не надо – не заглянет.
– Заглянут, – вздохнула Наташа. – Сюда ведро помойное ставят.
– Глупости какие! – сказал Кузька, вылезая из шкафчика. – Изгваздать такую красоту! Ума нет.
– А куда ж мусор бросать?
– А вон куда! – И Кузька показал на окно.
Девочка не согласилась. Что ж это будет? Идёт по тротуару прохожий, а на него сверху очистки всякие падают, объедки, огрызки…
– Ну и что? – сказал Кузька. – Отряхнулся и пошёл себе дальше.
И тут в дверь опять постучали.
– Здравствуйте! Я ваша соседка, – сказала незнакомая женщина в переднике. – У вас не найдётся коробки спичек?
Наташа, загораживая дорогу в кухню, сказала, что спичек нет и никого нет.
– А почему дверь открываешь, не спрашивая? – улыбнулась соседка и ушла.
В кухне на батарее сох один лапоть. Кузька снова исчез.
– Кузенька! – позвала Наташа.
Никто не ответил. Она опять позвала. Откуда- то послышался шорох, тихий смех и приглушённый Кузькин голос:
– Идёт мимо кровати спать на полати.
Искала Наташа, искала – Кузька будто провалился.
Надоело ей искать.
– Кузенька, где ты?
Послышалось хихиканье, и неизвестно откуда ответили:
– Если я скажу «холодно», значит, там меня нету, а скажу «тепло», там я и есть.
Наташа вышла в коридор.
– Эх, морозище-мороз отморозил девке нос! – заорал невидимый Кузька.
Девочка вернулась в кухню.
– Мороз невелик, а стоять не велит!
Она заглянула в белый шкафчик под раковиной.
– Стужа да мороз, на печи мужик замёрз!
Наташа сделала шаг к газовой плите, и погода сразу улучшилась:
– Сосульки тают! Весна-красна, на чём пришла? На кнутике, на хомутике!
У плиты наступило лето. Открыв духовку, Наташа увидела на противне Кузьку, который вопил, не жалея голоса:
– Обожжёшься! Сгоришь! Удирай, пока не поздно!
– Это ты сгоришь! – сказала Наташа и стала объяснять про газовую плиту и про духовку.
Недослушав объяснений, Кузька вылетел наружу как ошпаренный, подобрал коробку с пирожными, надел лапоть и сердито пнул плиту.
– Вот беда, беда, огорчение! Я-то думал, это будет мой домик, тихонький, укромненький, никто не заглянет. А сам, страх подумать, в печи сидел! Ах ты, батюшки!
Наташа стала его утешать.
– Я твоей плиты не боюсь, зря не укусит, – махнул рукою Кузька. – Я огня боюсь.
Кузька сел на коробку с пирожными и пригорюнился:
– И лаптей жалко, и рубахи, а больше всего – своей головушки. Я ж молоденький, семь веков всего, восьмой пошёл…
– Семь лет, – поправила Наташа. – Как мне.
– У вас годами считают, – уточнил Кузька, – у нас – веками, в каждом веке сто лет. Вот моему дедушке сто веков с лишним. Не знаю, как ты, а мы с огнём не водимся. Играть он не умеет, шуток не любит. Кто-кто, а мы это знаем. Дедушка нам говорил: «Не играйте с огнём, не шутите с водой, ветру не верьте». А мы не послушались. Поиграли раз, на всю жизнь хватит.
– Кто поиграл?
– Мы поиграли. Сидим как-то у себя дома под печкой. Я сижу, Афонька, Адонька, Сюр, Вуколочка. И вдруг…
