Таинственность, которой облекли дело, имела одно непредвиденное следствие. Договор о возврате ссуды был составлен неправильно, и после смерти Лассари, то есть летом 1951 года, проверявший его счета бухгалтер указал на несоблюдение условий. Но дело приняло совсем уж скверный оборот, когда выяснилось, что на листе договора стоит подпись одного лишь Камина, а подписи Исмара Леви нет и в помине.

Причастные к тому люди ни в чем Камина не подозревали, но сам он истолковал их удивление и вопросы иначе. Уже одно то, что Исмару Леви удалось каким-то образом — то ли с помощью особых, исчезающих со временем чернил, то ли путем подмены бланка — бросить на него тень подозрения, терзало Камина денно и нощно. Тщетно пытался он вспомнить свои разговоры с Леви, которого и видел-то всего трижды, в надежде отыскать малейший намек на его намерения. Он без устали строчил какие-то письма, всячески оправдываясь перед лицом возможных обвинителей, и, не желая успокоиться, обижался и на молчание товарищей, и на их подбадривание и все настойчивей требовал суда, чтобы вернуть себе честное имя.

Молодой офицер тель-авивской полиции Аарон Ной приступил к расследованию, однако, поскольку все договоренности в подобных делах основывались на устном соглашении и взаимном доверии, у него не было возможности достоверно представить события. Нельзя было доказать, что Исмар Леви приходил с Камином к Лассари, не было никаких следов чернил на листе договора, и с тех пор, как Леви словно в воду канул, никто о нем не слыхал. Опросив множество людей, причем иные оказались весьма странными, полицейский офицер все же смог восстановить большую часть того, что делали в те судьбоносные дни Камин и Леви, однако судебный процесс начался прежде, чем он успел довести расследование до конца.

Мрачный и молчаливый, выслушал Камин обвинительный акт, подачи которого столь неукоснительно добивался. Исход процесса был ясен заранее. Все были уверены в его невиновности, и даже самый строгий судья признал бы его абсолютную непричастность к пропаже, но после двухдневных слушаний, ночью, Камин попытался покончить с собой. Он где-то раздобыл опасную бритву и перерезал вены на правой руке. Происшествие вовремя открылось, однако заседание суда отложили на неопределенный срок.

В тот же вечер к Ною домой явился посетитель и с порога заявил, что у него есть информация, способная пролить свет на дело Камина и Исмара Леви.

Незнакомец был худощав. Веснушчатое лицо, взъерошенные волосы. Светлые прозрачные глаза смотрели на Ноя преданно и наивно. Тихим голосом он отрекомендовался как двоюродный брат Исмара Леви, Ханан.

— Мне неприятно вспоминать об этом, — признался он.-У вас найдется что-нибудь выпить?

— Бренди, подарок к осенним праздникам, — пояснил Ной и достал из буфета бутылку в шуршащей бумаге.

— А вы разве не выпьете со мной?

— Я запишу ваши показания. Будет лучше, если это сделаю я, ведь так? — ответил Ной.

Рассказ был такой.

В начале 1946 года на квартире у Исмара Леви собрались пятеро: сам Исмар, Ханан, Хаимке Чернин, Ноам Хибнер и Леня Дик. Встреча длилась долго и завершилась тем, что все они поклялись провести в Германии операцию возмездия. Местом действия был избран городок Кирхен в южном Вюртембергском крае. Там погиб Лаза, дядя Исмара и Ханана, схваченный при побеге. Этот родственник сначала содержался в концентрационном лагере в городе Нише, куда летом 1941-го нацисты свезли большинство сербских евреев. Зимой того же года евреев начали убивать, то есть приступили к их массовому уничтожению. Лаза сумел бежать из лагеря, попал на итальянскую территорию и затаился в рыбацкой деревушке, но некоторое время спустя был схвачен вступившими туда немцами и отправлен на оружейный завод в окрестностях Кирхена.

В тридцатые годы Лаза дважды побывал в Палестине. То был единственный человек, которого Исмар любил. Лаза, со своей стороны, тяготился присутствием племянника: его горячность и серьезность казались ему ребячеством, а обожание докучало.

Отец Исмара умер, когда мальчику было четыре года, а еще через восемь лет мать начали мучить головные боли и преследовать галлюцинации. Однажды она подожгла себя и дом, и ее поместили в лечебницу. Тогда-то Лаза впервые ненадолго предстал перед Исмаром — веселый, охочий до шуток, всегда готовый выпить и закусить. Обувался он в мягкие яловые сапоги, не без щегольства носил грубошерстные свитера и любил фотографироваться с дамами, держа в руке трость или внушительного вида кожаную шляпу.

В 34-м, когда Исмару стукнуло пятнадцать, он ушел из семьи тети и дяди, родителей Ханана. Лучший в классе ученик превратился в агрессивного запущенного подростка и был определен в интернат для трудновоспитуемых детей. Он попал туда после полугодового бродяжничества, в волосах у него кишели вши, и когда — по заведенному в том месте обычаю — ему велели вымыть голову керосином, подчиниться отказался, вследствие чего был обрит наголо.

Исмар сторонился товарищей и нередко пропадал из интерната по нескольку дней, работая на фруктовых плантациях. В конце концов он окончательно бросил интернат, добрался до хайфского порта, впутался в историю с контрабандой, избил и ранил полицейского и был осужден на шесть месяцев заключения в тюрьме для несовершеннолетних преступников. Тут сербский дядя навестил его вторично. Лаза заметил страх в глазах надзирателей, когда те проходили мимо Исмара: еще не оформившиеся юношеские черты выражали жесткость, словно застыв в молчаливой отрешенности.

Тогда-то мать Ханана проведала, что сельскохозяйственной школе Микве-Исраэль требуется помощник завхоза, способный выполнять мелкий ремонт, работать на складе и тому подобное. Исмар поехал в Микве с дядей. Дело было летом, каникулы, кругом тишина. Пальмовая аллея, мощные деревья, домики цвета меда и лимона — все навевало на Исмара покой.

Завхоз, Дов Корен, отнесся к Исмару с симпатией и, когда прошло его первое изумление от необузданности подростка, взял привычку вести с ним долгие разговоры, дивясь независимости и неожиданности его суждений. Не прошло и года, как Исмар влюбился в дочь Корена, Эллу. Он стал следить за собой и тщательней одеваться. Несмотря на то что отношения с девушкой вскоре прекратились, любовь изменила Исмара. Когда в 38-м Корена командировали в Салоники, он взял парня с собой. Там, в работе с молодежью, впервые проявились агитационные и организаторские способности Исмара Леви: люди с готовностью исполняли его поручения.

В Салониках, в доме у Корена, он как-то целую ночь слушал лекцию историка Вернера Рейна о нацистской Германии; позднее на страницах своих воспоминаний Рейн назвал Исмара «психопатическим Александром Македонским». Из всего, что рассказывал Рейн, больше всего поразил Исмара закон, предписывавший называть всех новорожденных еврейских мальчиков Израилем, а девочек — Сарой.

Когда энтузиазм Исмара в работе с молодежью иссяк, Корен отправил его назад в Палестину. В 41-м Исмар записался добровольцем в армию, но ему хватило десяти дней в Сарафенде, нынешний Црифин. После ссоры с сержантом из-за отсутствующей на гимнастерке пуговицы и после того, как его не пустили в солдатский клуб, поскольку он был «туземцем»^[37], Исмар Леви нарушил присягу, данную им королю Гeopry VI и его венценосным потомкам, и дезертировал с базы. Некоторое время спустя его совершенно случайно встретил Корен и взял к себе помощником в Палестинское агентство новостей.

Зимой 44-го произошло событие, сыгравшее решающую роль в недолгой жизни Исмара. После многомесячных странствий его отыскало, наконец, письмо человека по имени Юш Кидрич, где говорилось о судьбе двоих из многомиллионной армии рабов, чей труд обеспечивал участие Германии в войне. Суть письма заключалась в следующем: Кидрича вместе с Лазой отправили в Кирхен. В один прекрасный день Лаза бежал, но через две недели был схвачен. Его вернули в Кирхен и пытали, полагая выведать имена участников подполья среди заключенных. Местная организация сопротивления недавно заявила о себе, устроив взрыв в здании ратуши; в результате взрыва в близлежащей школе погибли сорок пять учеников. Вскоре трое руководителей подполья были арестованы. Их, а также Лазу, в кандалах пригнали на развалины ратуши и оставили умирать голодной и холодной смертью на глазах у сотен узников и горожан. Они умирали один за другим в течение девяти дней. Автор письма слышал об Исмаре от его дяди и заклинал племянника отомстить за эту мученическую смерть.