— Сегодня посидишь дома.
А я начала ей объяснять, что сегодня детский фильм. Но старшая тетя перебила:
— Вот видишь, какая она настойчивая, будто ты ей ничего и не говоришь, обязательно надо, как она хочет.
Тут младшая тетя сильно покраснела и крикнула мне:
— Сиди дома!
А я тихо сказала ей:
— Тебе жалко дать мне денег и обязательно надо, как хочет старшая тетя.
Тетя закричала на меня еще громче и толкнула меня на кровать. В этот момент в комнату вошел пьяный дядя Антти. Лицо у дяди было красное, глаза остекленевшие, на висках вздулись вены. Он слышал, что тети кричали на меня. Он расстегнул свой кожаный ремень и направился ко мне. Я успела спрятать голову в угол, дядя с силой стегал мне ноги и зад. Я старалась не кричать. Он вдруг резко повернулся и вышел из комнаты.
— Так тебе и надо, совсем распустилась, — сказала младшая тетя.
А дядя с улицы стеганул пряжкой по нашему стеклу, стекла посыпались на пол. Тети побежали за ним. Я слышала, как дядя выругался, а чей-то пьяный голос проговорил, что завтра приедет и вставит стекло. Дядя и раньше несколько раз был сильно пьян. Напивался он с рабочими завода, они доставали где-то древесный спирт. На следующий день, действительно, пришел дядин друг из местных финнов со стеклом, инструментами и вставил стекло. Тети позвали его на кофе. Вначале все молча сидели и пили, а потом он сказал, что русские, наверное, скоро перейдут финскую границу и вообще они могут захватить Финляндию, если не удастся заключить мир, а если будет мир, тогда скоро вернутся рабочие, которые сейчас на войне. Потом он говорил про то, что они вернутся на свои прежние места, на которых сейчас работаете вы, ингермаландцы, и еще он говорил, что будет безработица и что буржуи опять будут делать все так, как делали и до войны. Я спросила:
— А здесь есть буржуи?
Он засмеялся:
— Это у вас нет буржуев, а здесь от них зависит все.
Он ушел, а я забыла, что не разговариваю с тетями, и спросила:
— А Антти Алстрем буржуй? Тетя ответила:
— Конечно, а кто же он?
Потом я спросила у тети, видела ли она его. Тетя рассказала, как однажды Антти Алстрем посетил их цех, но вначале к ним пришел начальник цеха и шепнул на ухо одной из девушек, чтобы та пошла носить за ним стул, хозяин сильно хромал и не мог стоять. Тетя сказала, что она бы никак не могла носить стул за хозяином, если бы ее даже выгнали с завода. Я спросила:
— А Антти Алстрем толстый, как все буржуи?
Тетя ответила:
— Да, конечно!
Был канун Иванова дня, мой брат готовился к конфирмации, его отпустили на несколько дней с завода. Он приехал домой из церкви поздно и рассказал, что он сдал экзамен первым и очень быстро, а потом все поехали на велосипедах в лес. Они сплели длинную еловую гирлянду, привязали ее к своим велосипедам и привезли в церковь, а ворота церкви они украсили березовыми ветками. Девушки принесли много цветов к алтарю.
Тети давно отдали в переделку папин черный костюм, купили Ройне новую рубашку и галстук. Он встал очень рано, оделся и уехал на велосипеде в церковь. Мы тоже начали наряжаться, тети сшили мне из маминого черного шелкового комбине платье с темнозеленой атласной отделкой, мне оно очень нравилось. Я тогда решила, что на все праздники буду надевать только это черное платье до тех пор, пока моя мама в тюрьме. Но сегодня тети хотели, чтобы я пошла в церковь в том вышитом белом платье, купон которого купила еще мама на Украине, но я сказала:
— А как же девушки идут на конфирмацию во время войны в черном?
Тети согласились. На улице дул легкий ветерок, пахло вереском, который цвел вокруг наших бараков. Мы шли быстро, легкое шелковое платье приятно щекотало ноги. Темно-красная кирпичная церковь в Эура стояла среди зелени, мы прошли через украшенные березами ворота, дальше посыпанная желтым песком дорожка шла среди маленьких белых крестов братских могил.
На дорожках возле поля с крестами стояли люди в черном и ждали, вот все повернулись к воротам церкви, оттуда вышли молодые девушки с цветами. Все они были в черных платьях, они разошлись по зеленому полю кладбища, чтобы положить букет живых цветов возле каждого белого креста. Женщины, стоявшие на дорожках, плакали. Мы вошли в церковь, внутри было прохладно, тихо играл орган, у меня прошел мороз по коже, я тоже заплакала, орган стал играть громче, все взяли черненькие книжечки и запели, тети тоже пели со всеми вместе, а когда девушки и юноши медленно пошли к алтарю, тети заплакали.
Вечером, когда я стала читать молитву, я опять плакала. Я вспомнила все, что было утром и после того, как я прочла «Отче наш» и как всегда попросила у Бога помочь маме и папе, просила Бога дать Ройне счастье. Он в это время лежал на той же двухэтажной кровати надо мной и услышал, что я вздыхаю и всхлипываю. Он вдруг сказал:
— Ты совсем одурела?
А старшая тетя тут же присоединилась:
— Что же ты в кино-то ходишь, если ты такая набожная? Они все засмеялись, а я отвернулась к стенке.
Наконец тетя привезла из Паймио Женю, теперь у нас стало опять двое маленьких детей. У дяди Антти и тети Лизы весной родилась маленькая девочка, которую дядя назвал Тойни, но она была еще очень маленькая и, как и та Тойни, которая умерла два года назад, все время спала. А старых бабушек у нас осталось только одна — мама старшей тети, наша старшая бабушка умерла во время переезда.
Женя потолстел и говорил не как мы, и был какой-то другой. Хотя он еще не совсем поправился, но он перестал плакать и капризничать, как раньше. А когда Женя вечером ложился спать, он складывал свои маленькие ручки и читал молитву на ночь. Это его так научили в санатории. Отправляясь в магазин за продуктами, я сажала его на багажник велосипеда, и мы ехали вместе. Он заранее начинал прыгать и радоваться, когда я вытаскивала велосипед из сарая. Однажды тетя разрешила мне поехать с ним к нашим родственникам Юхолан Еве и Адаму. Они оба шили, и я заказала из старого костюма Ройне комбинезончик на молнии для Жени.
Вдруг заговорили о наступлении русских. У нас в Кауттуа у вокзала несколько дней жили в палатках беженцы из Сортавала, а дядя Антти откуда-то узнал, что за нами приедут и увезут домой.
В пятницу я поехала в гости к Лиде в Киукайси, она с мамой и с тремя братьями жила, как и тетя Мари, у помещика. Их помещик был, наверное, богатый, у него было много земли и всякого скота, и на него работало несколько семей, и еще у него работали русские военнопленные. В субботу я с Лидой и с ее мамой, тетей Мари, пошла в баню. Тропинка проходила мимо большого помещичьего дома по яблоневому саду. Был вечер. Громадный оранжевый шар солнца медленно опускался за горизонт. Яблони были усыпаны яркими шариками темно-красных яблок. Их было так много, что под некоторые ветки были подставлены подпорки, чтобы они от тяжести не сломались. У тропинки, по которой мы шли, под деревом стоял черный баран и изо всех сил упрямо ударял скрученными рогами о ствол яблони. После каждого удара красные спелые яблоки колотили его по спине и тяжело бухали на землю.
Вечером, когда мы уже собрались ложиться спать, пришли русские военнопленные. Они принесли мешок яблок. Они были веселые и говорили о том, что скоро все поедем домой.
В понедельник, возвращаясь от Лиды, я увидела, что наши столпились на улице. Подойдя ближе, я услышала русскую речь. Протиснувшись в середину толпы, я увидела военного в темно-синей форме. Он говорил о том, что теперь все могут поехать домой. Когда он ушел, мой дедушка проворчал:
— Вот увидите, никого они домой не пустят. В Сибирь — вот куда они нас всех загонят, давно не голодали, нашли, кого слушать.
Все засмеялись, а дядя Антти сказал:
— Ты что, папа, с ума сошел, ты что, не слышал, что он говорит — домой повезут!
Тут же начали составлять списки семей, кто поедет, но никто не хотел записаться первым. Потом еще несколько раз приезжали военные и каждый раз говорили про то, что они нас домой повезут. А дедушка отговаривал ехать, но бабушка все повторяла, а вдруг Ольга и Юхо живы, вернутся, не найдут своих детей, но дедушка кричал:
