— Где ваша собака?

— Ее немцы пристрелили. Он нетерпеливо гаркнул:

— Ну, где же она?

Я ответила, что куда-то ее положили, чтобы весной, когда растает, похоронить. Он вынул из кармана игрушечные ручные часики и протянул их мне. Рука у него была черная со скрюченными пальцами и длинными черными ногтями. Я испугалась и проговорила:

— Подождите, я спрошу у бабушки.

Я позвала бабушку, она вышла на крыльцо и спросила:

— Зачем тебе дохлая собака?

Он что-то начал говорить про шкуру, что она ему нужна, тогда бабушка махнула за наш двор.

Уходя, бабушка велела мне тоже идти домой. Человек хотел улыбнуться, но у него вместо щек были ямы, и у него получился оскал, как у обезьяны. Он снова протянул мне часы, стало неловко, пришлось взять. Я сунула часики в карман и побежала за бабушкой.

На кухне бабушка попросила дядю Атти пойти посмотреть, что этот сумасшедший собирается сделать с собакой. Но дядя куда-то торопился, махнул рукой и ушел. А бабушка причитала: «Господи, от голода сходят с ума… что творится с людьми, что же будет?»

Был субботний день, тетя Лиза отправилась растапливать баню, но тут же вернулась со словами:

— Это черт знает что, баню теперь скоро не отмоешь. Не надо было говорить, где эта дохлая собака. Он разрезал ее на куски, под банным котлом развел огонь и бросает куски собачатины в кипяток. Нам не придется сегодня помыться.

Человек этот переночевал в теплой бане, а, уходя, сложил в свой мешок куски вареной собачатины и подошел к нашему крыльцу, но войти не решился. Бабушка вынесла ему несколько вареных картофелин. Он пробормотал что-то, но бабушка поняла только одно слово: «Ленинград». А дедушка сказал, что как только увидел его, понял, что он выбрался из Питера. У нас в деревне говорили про голод в Ленинграде, говорили, что там даже появились людоеды.

* * *

В обоих концах нашей деревни жило по семье, которые у нас считались не совсем нормальными. Теперь первыми оказались без еды обе эти семьи. Вначале они ходили по соседям, но постепенно люди перестали их впускать, они начали пухнуть от голода. Но нам неожиданно повезло. В деревне остановилась испанская «Голубая дивизия», они были веселые, кудрявые, черноволосые. В деревне стало шумно, они громко разговаривали, размахивая руками, постоянно бегали, будто куда-то торопились. В первый же вечер они сварили громадный котел мясного супа для всей деревни. Мы выстроились к полевой кухне в очередь с ведрами, а солдаты стояли и смотрели на нас. Повар, наливавший суп большой железной поварешкой, спрашивал у каждого, сколько человек в семье. Надо было показать на пальцах. Нам с Ройне он налил целое ведро — мы его несли аккуратно, чтобы не расплескать. А вечером они устроили танцы в бывшем правлении колхоза, но девушек на всех не хватило, и они танцевали друг с другом, а некоторые смешно выплясывали со своими ружьями. Мы, маленькие девчонки, толпились на лестнице, но пришел Танелиян Саку и приказал идти домой.

Утро следующего дня было теплое, испанцы сидели у дороги на траве и пели «Катюшу» — пели они очень красиво. Я немножечко послушала и решила покататься на своем подростковом велосипеде по тропинке, которая шла возле канавки. Велосипед был очень старый, его купила старшая тетя Айно для Ройне, когда он жил с ней в Гатчине. Ройне несколько раз разбирал его, поменял какие-то части, на нем можно было кататься. Ко мне подошел молодой солдат и попросил прокатиться. Он сел на седло, его колени доставали до руля, но педали начали снова прокручиваться, он смешно шел по земле, сидя на седле, потом все же велосипед поехал.

ЛЕТО

Испанцы давно ушли на фронт. Высохли поля, я с девочками начала ходить искать в полях прошлогоднюю картошку, с нее легко слезала тонкая шелуха, бабушка делала из этой почерневшей картошки крахмал, в него она добавляла отжатый щавель и муку из сушеных очисток. Лепешки как-то испеклись, но были очень кислые и вязли в зубах. Все в наших деревнях начали собирать щавель. Его на лугах становилось все меньше и меньше. Мы, девочки, старались уйти куда-нибудь подальше, но там начинались луга других деревень, у них были свои собиральщики щавеля. Говорили, что в Ковшове поселился немецкий офицер, который ездит по лугам на лошади и всех, кто сидит на лугу и собирает щавель, стегает плеткой, он считал, что есть щавель вредно. Когда я про этого офицера рассказала дома, тетя и дядя рассмеялись и спросили, не я ли это выдумала, чтобы не ходить за щавелем. Мне стало обидно, нам действительно рассказали про этого офицера ковшовские женщины. В тот день мы собирали щавель на ковшовском берегу. Маттилан Клапе рассказывала про Юуакон Анни, что она сделала аборт женщине из деревни Суапру, и та умерла.

— Hullu herra! ^[21] — вдруг закричала Вяйнен Айно.

К нам на лошади подскакал офицер, вытащил револьвер, начал заряжать его; он как-то выронил пулю и крикнул мне, чтобы я ее нашла в траве. Девочки в это время бросились в реку и начали уходить на нашу сторону, а я встала перед ним и скала: «Nicht!», он начал засовывать свой револьвер в кобуру, я тоже бросилась в речку, офицер вытащил плетку, но я была уже в реке. Он сидел на своем коне на берегу и громко хохотал. Может, он действительно был ненормальный.

По дороге домой на горизонте мы увидели клубы темно-синих туч, это всех нас обрадовало, завтра не надо будет идти за щавелем.

Утром моросил мелкий дождь, казалось, уже поздно. Значит, меня не пошлют в поле, решила я, раз не разбудили. Я вышла в кухню, села завтракать, был девятый час, вошла Танелиан Хильда, она сказала, что мама послала ее за щавелем. Хильда начала уговаривать меня пойти с ней. Я согласилась, ей одной было бы совсем плохо в поле в дождь. Бабушка накинула мне на плечи свой клетчатый плед. Мы решили пойти к лесу. Иногда в канавах, под кустами, на опушке можно было найти длинные кусты мягкого сочного щавеля, и мы отправились туда, вдруг повезет! Трава и кусты были мокрыми, с множества маленьких чашечек листьев лилась холодная вода, у темного леса было жутковато. Мы нашли на дне неглубокой канавки в кустах много длинных пучков щавеля. Он почти не был виден сверху. Тяжелая, мокрая шерстяная шаль сползла с плеч. Я тронула рукой ветки, чтобы стряхнуть воду с листьев, начала забираться вовнутрь куста, вода полилась за шиворот и холодной струей поползла по спине. Я начала быстро хватать длинные бледные листья щавеля. Вдруг моя нога наткнулась на что-то твердое, я нагнулась — на дне канавки лежала солдатская каска с красной звездой. В это время Хильда вскрикнула. У ее ног лежал череп, лохмотья шинели и кости. Мы бросились бежать, теперь нам показалось, что под кустом сильно пахло.

Еще с весны начались заразные болезни. Старая бабушка говорила, это оттого, что мертвецов много не захоронено. От брюшного тифа умер отец Лемпи Вирки. Он так опух, что когда его положили в гроб, крышка не закрылась, так его и повезли на кладбище в незаколоченном гробу.

Умерла наша маленькая Тойни.

В субботу утром к нам пришли несколько старух, они пели и молились у гробика, а Юуонеколан Катри скрестила пальцы и куда-то вверх проговорила:

— Хорошо, когда умирает такое невинное, безгрешное существо. Бог таких к себе берет…

Потом все вместе запели:

Maa taimi olen sun tarhassaas ja varteen taivaasta luotu… ^[22]

Дядя взял у Танелиян Саку лошадь. Мы рано утром поехали на кладбище в Корбино. Гробик поставили на телегу, а мы сели вокруг на сено. В Корбино была наша маленькая деревянная церковь, за церковью было кладбище. Какой-то мой прадед купил для нас кусочек земли, там были похоронены наши родственники, которые жили раньше, до нас. Гробик с Тойне поставили в церковь, там уже стояло несколько больших и маленьких гробов, люди сидели по рядам и пели. Священник говорил: «Все, кто умер в невинном возрасте, будут в раю», а потом дядя Антти взял гроб на руки, как брал когда-то маленькую Тойни, и понес к вырытой могиле. Гробик на веревках опустили на дно могилы, подошел священник, он опять говорил о том, что лучше всего умирать в детстве, а потом бросил первые комки земли, они глухо стукнули о крышку гроба. Насыпали могилу Тойни, мы постояли у маленького холмика в тени большого клена.