— Хватит молоть языком, — оборвал его Третьяк, и вновь тишина.

Из-за куста лозы выскочил Богдан и издали закричал: «Двое — за бусаками, остальные — за мной!»

За бусаками побежали Яков и Николай. Богдан, вспотевший, в одной майке (рубашку где-то бросил по дороге), закурил, жадно затягиваясь дымом.

— Надо столбы ставить в ямы. Еще один такой дождь — и нашей работе конец…

Время было завтракать, но никто об этом не заговорил. Приказы Богдана молниеносно выполнялись. Ребята теперь забыли все обиды, нелюбовь к бригадиру. Перед ними встало что-то более важное.

Федор разделся до трусов и с лопатой, босиком, полез в яму.

— Обуй сапоги, — сказал ему Третьяк.

— Не холодно.

Как только ступил Федор на дно ямы, ноги сразу затянуло в жижу по щиколотки. Теплая вода через несколько минут показалась холодной. Федор набрал полную лопату песка наполовину с травой и швырнул как можно дальше. Согнулся Федор в яме, может, раз сто, только горка песка наверху была маленькая. И под ногами грязи меньше не стало.

Подошел Богдан, посмотрел в яму.

— Как у тебя?

Федор не ответил, с трудом вырвал из вязкой грязи лопату. Почувствовал, что устал.

— Так ничего не сделаешь, — сказал Богдан. — Лозой крепи стенки. И поживее.

Сзади Федора вдруг что-то звучно плюхнулось. Со стенки ямы вырвалась огромная глыба земли, а потом хлынула вода вперемешку с грязью. Федор едва успел выскочить наверх.

— Завтракать! — остановил работу Богдан.

Вернулись ребята на линию, захватив у хозяев ведра. Однако не использовали их.

— Может, попробуем установить столбы в ямы как есть? — предложил Иван Третьяк. — Мылец все равно потянет столб в глубину. Попробуем?..

Богдан поднялся с кочки, взял шест. Все внимательно следили за ним. Он подошел к яме и опустил в нее шест.

— Попробуем, дно твердое. — Богдан обвел глазами бригаду, будто оценивая каждого. — Другого варианта у нас нет. Начнем…

Первый столб опустили в яму удачно. Быстренько набросали земли вокруг, утрамбовали. Федор осторожно нажал на столб — тот немного наклонился, но устоял. Федор от радости хотел залезть на него, но удержал Богдан. И Федору стало неудобно от того, что повел себя как мальчишка.

Монтажники почти не разговаривали, работали рьяно. Не выдержал Яков: «Зачем такая скорость? Или не успеем?» Остальные будто не слышали этих слов.

— Раз-два! — командовал Богдан. — Взяли, понесли!

Пройдет время, и ребята будут вспоминать, как под дождями столб за столбом росла линия. Трудное и плохое не останется в памяти. Память сохранит в своих тайниках великую силу товарищества.

Город был километрах в двадцати, не более. Он тянул ребят к себе, будто магнит. Уже не раз говорили, что надо всем поехать туда на выходной, отдохнуть по-человечески. Вчера Яков отутюжил свои голубые штаны. В бане вся бригада с криком и шутками навела марафет. От пара и чистой воды Богдан помолодел, а когда Макарчук побрил его, то на вид ему стало лет двадцать пять.

Но никто не подумал, что может пойти дождь, который изменит все планы. Наконец небо очистилось от туч, и капельки воды заискрились под солнечными лучами на траве, кустах, листьях деревьев. Богдан скомандовал выходить на работу.

— Значит, Яков, поедем в город? — В глазах Ивана Третьяка прыгали веселые чертики.

— Как хочешь. — У Якова, наверное, нет настроения говорить. Да что там, представлял себя на улицах города, в кинотеатре, а вместо этого опять болото, ямы и тяжелые мокрые столбы.

— Ослабел цыпленок, — захохотал Богдан. — Перекур!

Сели ребята на сухом месте и стали вспоминать разные прибаутки, анекдоты.

— Помню, как вели мы линию с Кардашем в тайге. Это была работа. Вот такие сосны росли! — Богдан широко раскинул руки, показывая, какие толстые были деревья. — Мы делали под линию просеку…

— С каким Кардашем? — спросил Федор.

— С начальником управления, — нехотя ответил Богдан. — В то лето стояла жара, будто на юге: в тени двадцать пять градусов. Однажды утром просыпаемся, а со всех сторон дым и огонь. Вот тебе и электролиния. Тут как бы богу душу не отдать. Если бы бросились в панику — конец. Кардаш молодец, сообразил, что делать. Мы жили от реки метрах в трехстах. А река широкая. Значит, оттуда не мог огонь идти. Кардаш и повел нас к реке. Хорошо, что были у нас бензопилы «Дружба». Раз — и дерево набок, раз — и дерево набок. В момент сделали просеку. Вышли к реке живые и здоровые… А потом и огонь остановили…

— Что было потом? — спросил Яков.

— Построили ЛЭП в тридцать пять киловольт. Ко-о-о-нец-ц пере-ку-ру! — пропел Богдан. — Отдохнем, цыплята, на пенсии.

К обеду бригада дошла до середины болота. Изменили его пейзаж столбы. Без проводов они были похожи на обожженные деревья. На один столб сел аист, заклекотал как-то гневно, захлопал крыльями.

— Видно, думает, что хотим забрать у него болото, — сказал Третьяк. — Хозяин!..

— Как он будет жить, когда сюда придут мелиораторы? — Федор вспомнил, что осталось в их деревне от речки и леса, в котором он в детстве собирал грибы и ягоды.

— Устроится на работу в цирк, — разозлился почему-то Богдан. — Хватит лясы точить. На пачку сигарет не заработали. Вперед, салаги!

По тому, как отчаянно Богдан работал, было понятно, что он решил поставить сегодня столбы в ямы по всему болоту. Позади бригады осталась будто вытоптанная стадом коров дорога, по которой вряд ли прошел бы вездеход. Ребята были мокрые и грязные. Федор несколько раз проваливался в трясину, и если бы Третьяк не перехватил с его рук столб, ему было бы плохо.

— Осторожнее, — только и промолвил Богдан.

Сначала ребятам показалось, что конца болоту никогда не будет. Очень уж трудные были эти два километра. Когда же перешли середину и столбы ровно стали, наперекор жиже и воде, у них будто прибавилось сил.

Они вернулись домой уже в сумерках. Едва тащили ноги.

— Вот бы в речку прыгнуть… — вздохнул Яков. — Усталость бы как рукой сняло.

— Сейчас перекусим и спать, — ответил Богдан, — не то завтра вас не поднимешь.

Не спала еще деревня. Смех и молодые голоса летели то с одного конца ее, то с другого. В обычный будний день мало было здесь молодежи. Она приезжала на выходные, праздники. Кто ехал к родителям за салом да окороком, кто — помочь по хозяйству, а кто просто на деревенские танцы. Долго еще будут они деревенскими по духу своему, по образу мыслей. И только, может быть, их дети, едва вкусив летней сельской вольницы у бабушек-дедушек, не будут просыпаться по ночам от щемящих сновидений из своего прекрасного деревенского детства.

11

Василий Криц лежал в больнице дней десять. Сначала, когда прошел страх за глаз, Криц решил, что ему повезло. На улице было холодно, а он сидел в теплой палате, ничего не делал. Только спал и ел.

В палате лежали еще мужчина лет пятидесяти и парень, немного старше Крица. Каждый день к ним шли родственники, друзья, приносили всякую вкуснятину.

Прошла неделя, а к нему, кроме мастера и Фантомаса, никто не пришел. Он надеялся на воскресенье. Рано проснулся и попросил сестру, чтобы она никого не задерживала — всех к нему пускала. Крицу не сиделось на одном месте: он то шел в коридор, то смотрел в окно, то курил. Обедать отказался, надеялся, что ребята принесут что-то вкусное из магазина. Когда засинели сумерки, он понял: ждал напрасно.

Никто не предполагал, что он так сильно переживал. Так плохо ему было впервые.

…Криц едва дождался того дня, когда наконец его выписали из больницы. Но в его душе вместе со злостью на ребят было желание как можно скорее поехать в бригаду. Чем это объяснить, он и сам не знал.

Когда Криц уже ехал на вокзал, он вдруг ощутил страх, испугался, что не примут.

Встретили его шумно, но он был сдержан и говорил мало. О травме напоминал лишь небольшой шрам под глазом.

— Пойдешь на линию? — спросил у него мастер.

— Не знаю…