Воины, недавно истреблявшие друг друга, теперь оказались зрителями, плечом к плечу наблюдавшими за разыгрывающимся на мосту действом.

Вильгельм Реньо встал на одно колено.

– Сейчас не до церемоний, господа, – проговорил английский полководец. – Будем кратки. Я, Вильям де Ла Поль, милостью Божьей четвертый граф Суффолкский и граф де Дрё, посвящаю вас, Вильгельм Реньо, в рыцари. Бойтесь Бога, чтите Его, служите Ему и любите Его всеми своими силами. Сражайтесь за веру и церковь, умрите, но не отрекитесь от христианства. – Лорд Суффолк легонько ударил мечом по правому плечу молодого воина. – Теперь встаньте.

Молодой человек, не ожидавший от битвы такого поворота, поднялся.

– Отныне вы – рыцарь, – сказал Суффолк. – Возьмите этот меч и примите меня на выкуп. Я и мои рыцари – ваши пленники.

Так лорд Суффолк не только спас под Жаржо жизнь себе и брату, но и сдался в плен не простому бойцу, а равному себе по самому высшему званию, которое может носить под этим солнцем мужчина, – званию рыцаря. Они были одними из немногих англичан, спасшихся в этот день.

Кровопролитная битва за Жаржо, абсолютная победа и пленение главнокомандующего англичан графа Суффолка и его брата с новой силой разожгли аппетиты французов. Герцог Алансонский, Жанна и другие капитаны решили не терять времени даром.

13 июня армия вернулась в Орлеан правым берегом, вошла в Бургундские ворота, оставила раненых, немного передохнула и спустя несколько часов вышла из Ренарских ворот в направлении Менга.

Вечером 14 июня французы заняли мост Менга через Луару и, оставив там часть солдат, тотчас двинулись к Божанси. 15 июня город был осажден и подвергнут массированному артиллерийскому огню.

В этот же день к армии герцога Алансонского прибыло неожиданное подкрепление. С тремя тысячами бойцов подошел легендарный Артюр де Ришмон, «человек-лягушка», прозванный так из-за уродливого шрама, располосовавшего ему рот от уха до уха. Никого из первых аристократов двух королевств – Англии и Франции – не бросало с такой силой и так часто из одного лагеря в другой, как второго сына герцога Бретани и бывшей английской королевы. Вчерашние враги волей случая становились для него друзьями, и наоборот. Приблизив Ла Тремуя, он горько поплатился за это. Но и англичане так и не стали для него друзьями – он не мог простить Бедфорду, что тот отнял у него графство Ришмон, ставшее Ричмондом. И даже брак с Маргаритой, родной сестрой герцога Бургундского, не сблизил его с новым деверем – Филиппом. Лишенный большей части земель, нигде не нашедший друзей, рассорившийся со всеми, неприкаянный, 15 июня 1429 года, с небольшой армией наемников, тридцатисемилетний Артюр де Ришмон неожиданно оказался в лагере герцога Алансонского и Девы Жанны.

Всю жизнь прожившая в деревне, далекая от политических интриг, Жанна мало что знала об этом человеке. Она была просто искренне рада серьезному подкреплению. Но Алансон, узнав о появлении бывшего коннетабля, с горячностью воскликнул:

– Если не уйдет де Ришмон – уйду я!

Но неожиданно пришло известие, что навстречу французам движется армия, которую возглавляет лорд Фастольф, и все само встало на свои места. Перед лицом опасности французам пришлось объединиться. Тем более, что такие капитаны, как Ксентрай и Ла Ир, приветствовали возвращение заслуженного командира.

В лагере Артюра де Ришмона встретила сама Жанна.

– Ах, дорогой коннетабль, – сказала она, – вы прибыли неожиданно для всех, но поскольку вы уже здесь, то добро пожаловать!

Она смотрела на него с любопытством: шрам этого рыцаря сам по себе были легендарным – английский топор рассек его лицо под Азенкуром! Но и Ришмону было интересно встретиться с девушкой, о которой столько говорили во Франции. И надо сказать, ее облик, взгляд, голос поразили его.

– Говорят, сам Господь двигает вами? – спросил он у Девы.

Капитаны посвятили Жанну в богатую биографию де Ришмона.

– Так оно и есть, – ответила она. – Так что бойтесь совершать при мне богопротивные поступки.

– Я не знаю, от Бога вы или нет, – усмехнулся коннетабль. – Но если от Бога, я не боюсь вас, потому что верен Господу и церкви. А если же вы от дьявола, то я боюсь вас еще меньше![3]

Его шутка понравилась Жанне.

16 июня английский гарнизон оставил город Божанси и заперся в замке, стоявшем отдельной твердыней рядом. Англичане ничего не знали о приближении Фастольфа, и герцог Алансонский воспользовался этим. В случае добровольной сдачи замка он обещал гарнизону охранное свидетельство. Англичане пошли на сделку – оставили крепость сторонникам Карла Валуа и покинули предместья Божанси.

А 17 июня на огромной равнине Бос две армии, англичан и французов, строили свои ряды друг против друга в боевой порядок…

Англичане очень быстро вбили свои колья, направив заточенные острия в сторону французской конницы, и, как опытные рыболовы, расставившие сети, стали ждать. Для пущей верности они отправили к противнику двух герольдов, которые сообщили, что англичане готовы дать французам бой – пусть наступают.

Пока капитаны раздумывали, заваривать им эту кашу или нет, герольдам ответила Жанна:

– Сегодня уже поздно для битвы. Располагайтесь на ночлег, англичане. А завтра по воле Господа и святой Марии мы сойдемся в бою.

Фастольф, которого последние события – от Орлеана до Жаржо – наводили на мрачные мысли, был озадачен. А не кроется ли подвох в этом решении? Что задумала эта девчонка, доспехи которой, по словам очевидцев, ослепляют, а меч в ее руках – точно молния. Говорят, она может одна дать отпор десятерым, а голос ее точно доносится с неба. И потом – ее не берут стрелы. Мало он верил в эти россказни – солдатня может наплести и не такого, но Гласдейл мертв, Суффолк и Джон Пуль в плену. И в земле несколько тысяч англичан, еще месяц назад надеявшихся взять Орлеан и передвинуть фронт далеко на юг Франции.

Тем же вечером, не дожидаясь сюрпризов со стороны французов, посовещавшись с Талботом и другими военачальниками, Фастольф дал приказ сниматься с места. Оставив зажженными костры, англичане двинулись на север, в сторону Жанвиля и Пате.

Утром 18 июня капитанам Карла Валуа донесли: англичане оставили лагерь и ушли. Над сотнями костров поднимался дым, ветер разносил пепел по всей округе…

– Им не спрятаться от нас даже в облаках, – в то утро сказала Жанна.

Как звери, что чувствуют страх в сердце противника и оттого становятся еще смелее и агрессивнее, французы почуяли неуверенность англичан, подняли армию и грозно пошли следом.

Обе армии, тащившие обоз и артиллерию, растянулись на несколько лье каждая…

Несмотря на то, что дороги их были разными, французы, продвигаясь вперед, опасались засады. В любой момент, за одним из лесочков или холмов, они могли наткнуться на частокол англичан, который преградит путь коннице, и тысячи стрел.

Жанна, как всегда, ехала в окружении своих капитанов.

– У всех есть добрые шпоры, господа? – громко спросила девушка.

Ее вопрос озадачил многих.

– Что вы хотите сказать, – легко усмехнулся Алансон, – нам придется удирать?

– Нет, прекрасный герцог. Те из англичан, кто не захочет драться, будут сегодня удирать как трусливые псы. И нам понадобятся добрые шпоры, чтобы преследовать их!

Надо сказать, капитаны всячески пытались оградить Жанну от непосредственного участия в неминуемой битве. У англичан и французов силы оказались равные. Крепостных стен, где можно было укрыться разом, не намечалось. Все решится на открытом пространстве – и час этот близился. Зная горячность и безудержную отвагу девушки, Рене Анжуйский, Алансон и Орлеанский Бастард боялись потерять ее. Дева была талисманом. Отпала необходимость Жанне самой бросаться на врага – одно ее присутствие в войске уже давало сердцам французских солдат львиную силу.

В три часа пополудни расстояние между двумя армиями сократилось. Небольшие леса и холмы разъединяли врагов, они не видели друг друга, но присутствие чуяли сердцем. Недалеко от городка Пате, на пересеченной местности, англичане поняли, что им не уйти и час битвы близится. Но англичане растянулись на марше больше, чем ожидали. Они практически превратились в две армии: одной командовал Талбот, другой – Фастольф. Оба командующих не ладили друг с другом и совещались только в крайнем случае. На ходу они пытались выработать стратегию предстоящего боя, но сделать это для медленно ползущей гигантской гусеницы было затруднительно.