- Да дело не в том, что миссис Чармонд так тебе доверяет. Просто она терпеть не может наш Хинток, - заметила миссис Мелбери.

После обеда Грейс взяла свечу и отправилась бродить по комнатам старого дома, в котором чувствовала себя сейчас почти чужой. Каждый уголок, каждый предмет вызывали воспоминание и что-то меняли в нем. Потолки оказались ниже, чем ей помнилось по другим приездам, при взгляде на стены бросались в глаза все их неровности и старомодность обоев. Ее собственная спальня выглядела и роднее и незнакомее, чем при отъезде. Обитавшие в ней привычные вещицы смотрели на нее с беспомощной неподвижностью, словно в отсутствие хозяйки не раз пытались сдвинуться с места, да так и не сумели. Над столиком, где горела свеча, когда Грейс зачитывалась в постели до полуночи, на потолке виднелся бурый круг копоти. Она не знала, что отец принял особые меры, чтобы этот круг не исчез во время уборок.

Завершив обход своего бесполезно просторного дома, Грейс почувствовала усталость от дня, проведенного в пути, и легла, как только ее оставили отец с мачехой, заходившие осведомиться, удобно ли ей и горит ли камин. Но стоило Грейс оказаться в постели, как сонливость словно рукой сняло, и она пожалела, что улеглась так рано. От нечего делать она прислушалась к старым знакомым звукам, доносившимся с первого этажа, потом стала смотреть в окно. Ставня была открыта, как она любила в детстве, и на фоне неба обрисовывались неясные вершины деревьев на соседнем холме. Ниже границы света и мрака за ходившими под ветром ветвями мерцал единственный крохотный огонек. Судя по местоположению, он горел в окне дома на склоне холма. Когда Грейс приезжала сюда в последний раз, дом пустовал. "Любопытно, кто там живет теперь", подумала она.

Однако дальше этой мысли она не пошла и продолжала лениво глядеть на огонек, как вдруг поняла, что он постепенно меняет цвет. Вот он стал сапфирно-синим, вот фиолетовым и, наконец, красным.

Грейс начало разбирать любопытство, она села в постели и стала внимательно следить за огоньком. Подобное явление привлекло бы к себе внимание где угодно, но в Хинтоке, как понимала Грейс, его можно было принять за чудо. В этом краю лесов почти все, что доступно глазу днем или ночью, до сих пор было непосредственно связано с чередованием времен года, и вдруг появляется нечто иное, выбивающееся из их размеренного хода, чужое, неведомое.

Грейс слышала, что на первом этаже готовятся ко сну: отец ходил по дому и запирал двери на засовы. Потом запели ступеньки; отец с мачехой прошли к себе мимо ее комнаты. Последней поднялась наверх бабушка Оливер.

Грейс выскользнула из постели, пробежала до двери и, отодвинув засов, окликнула старуху:

- Бабушка, я не сплю. Зайдите ко мне на минутку. Через мгновение Грейс уже лежала под одеялом, а старуха, погасив свою свечу, уселась на край постели.

- Что это за свет там на холме? - спросила Грейс.

Миссис Оливер взглянула в окно.

- Ах, тот, - сказала она, - это у доктора. Он все время что-нибудь вытворяет. Вы, должно быть, еще не знаете, что у нас поселился доктор, мистер Фитцпирс по имени.

Грейс подтвердила, что не знает.

- Так вот, мисс, поселился и хочет обзавестись тут практикой. Я-то его хорошо знаю, потому что в свободное время хожу к нему мыть полы, - с позволения вашего батюшки. У доктора на весь дом один слуга-мальчишка, а сам он холостяк. Я-то его хорошо знаю, он иногда говорит со мной, совсем как с родной матерью.

- Неужели?

- Да, именно так. Я его как-то спросила, отчего он поселился в нашем безлюдье. А он говорит мне: "Бабушка, дело простое. Я, мол, отметил на карте, где на севере кончается практика доктора Джонса, а на юге мистера Тейлора, а на востоке маленького Джимми Грина, а на западе еще чья-то. Потом взял циркуль и нашел середину, а эта середина и есть Малый Хинток; и вот, говорит, я тут..." Бедняга!

- Отчего же бедняга?

- Он мне раз сказал: "Я, бабушка, здесь три месяца, и хоть в обоих Хинтоках с окрестностями немало народу и хоть, говорят, выгодно практиковать в мелких разбросанных деревнях, у меня пациентов что-то маловато. К тому же общества никакого нет, и я прямо с ума схожу от скуки, - сказал и зевнул. Я бы, говорит, давно свихнулся, кабы не книги да ла-лаборатория и все такое. Я, мол, бабушка, создан для более высокой жизни". И опять принялся зевать.

- А он правда создан для более высокой жизни? Я хочу сказать, он умный человек?

- Ну, нет, какое там умный! Уж перелом, верно, залечит, и, где болит, нащупает, особенно, если подсказать - но ох, уж эти молодые люди! Доживи они до моих годов - сами увидят, какими умниками были в двадцать пять лет! А еще у него есть философие, настоящее философие, послушали б вы, что он мелет! Раз он мне говорит: "Бабушка, с вашего позволения, все есть ничто. Во всем мире есть только я и не-я". И еще говорит, что руки у человека не свободнее, чем стрелки на часах. Да, все чудные мысли, а глазами глядит куда-то вдаль, точно на Полярную звезду.

- Он, верно, скоро уедет отсюда.

- Да не думаю.

Грейс не спросила, почему, видя, что бабушка колеблется, сказать или не сказать. Наконец старуха не выдержала:

- Только не говорите отцу и матери, мисс, я открою вам тайну.

Грейс пообещала.

- Он меня хочет купить - потому и не уедет.

- Купить вас? Каким образом?

- Да не душу - тело, когда я помру. Раз как-то я у него убираю, а он и говорит: "Бабушка, у вас огромный головной мозг, а у женщины, говорит, мозг обычно на четыре унции легче, чем у мужчины". И вот - хи-хи! - стал он меня ублажать, десять фунтов пообещал, чтобы, когда я помру, получить мою натомию. А у меня никовошеньки не осталось, и никто плакать по мне не будет, вот я и подумала, что уж лучше я после смерти удружу ближнему. Ну, я и сказала ему, что подумаю, да скорее всего соглашусь и возьму у него десять фунтов. Только, мисс, никому ни слова, это тайна. Денежки мне очень пригодятся, а кому от этого худо?

- Разумеется. Только, бабушка, как вы могли на такое пойти! Уж лучше бы я этого не знала!

- Уж лучше бы, это верно, раз оно вам так не по душе, мисс. Да вы не тревожьтесь. Господи, хи-хи! - я еще поманежу его не год, не два!

- Надеюсь. Я даже уверена.

Тут девушка задумалась так глубоко, что беседа сама собой прекратилась, и бабушка Оливер, взяв свечу, пожелала мисс Мелбери доброй ночи. Грейс не сводила глаз с далекого мерцающего огонька, вокруг которого сейчас роились ее неясные раздумья и мечты. Она пыталась в воображении нарисовать образ философа, таившегося за полночным огоньком. Странно, что, вернувшись из огромного мира в Малый Хинток, она нашла в этом заброшенном уголке средоточие передовых идей и поступков, чуждых окружающей жизни и тем похожих на редкое тропическое растение, попавшее в деревенскую живую изгородь. Странное пристанище нашли здесь химические опыты, анатомические исследования и метафизические умозаключения.

Так она размышляла, соединяя предполагаемые занятия человека, который зажег огонек, с его воображаемыми чертами, но вот ее веки сомкнулись, и она уснула.