– Прошу вас, драгоценный преждерожденный. Они оба здесь.

Неторопливо и степенно в кабинет Бага вошел пожилой человек в ярко-желтом дворцовом халате и шапке-гуань с небесной синевы алебастровым шариком Гонца Великой Важности на макушке. Остановился. Обвел кабинет взглядом цепких глаз. Посмотрел на Бага. Посмотрел на Богдана. Они невольно встали.

Тогда гонец сделал к ним еще один шаг.

– Преждерожденный единочаятель Багатур Лобо?

– Я… – сказал Баг, неловко и абсолютно безуспешно пытаясь спрятать наполовину пустую бутыль за спиной.

Гонец вынул из рукава плоский бумажный пакет красного цвета и с легким поклоном подал Багу.

– Э… – сказал Баг, но гонец и не подумал слушать.

– Преждерожденный единочаятель Богдан Рухович Оуянцев-Сю?

– Да, это я, – сказал Богдан и, не в силах справиться с волнением, провел ладонью по щеке. «И мне побриться бы не помешало…»

Гонец, точно повторив все движения, вручил Богдану ровно такой же красный пакет.

– Что это? – спросил Богдан.

– Всемилостивейшее приглашение драгоценной преждерожденной принцессы Чжу Ли на сегодняшний прием во Дворце Всеобщего Ликования.

Богдан застонал.

– Я не могу! – вырвалось у него. Глаза у гонца выпучились. – Нет, правда… Мне жену на вокзал провожать!

– Замучили женщины? – с неким неопределенным, лишь близкому другу дозволительным злорадством тихо спросил Баг. И посоветовал от души: – А ты не женись!

Гонец начал делать долгий вдох, чтобы, по всей видимости, разразиться укоризненной тирадой, но Богдан в лоб спросил его:

– Когда прием?

Наверное, в жизни пожилого гонца это был первый – и, наверное, последний – случай, когда человек, удостоенный всемилостивейшего приглашения, начинал капризничать и спрашивать, в удобное ли для него время принцесса императорской крови затеяла свое мероприятие. Поэтому весь долгий вдох его от ошеломления пропал втуне и ушел на одно лишь короткое слово растерянного ответа:

– В три…

Богдан облегченно перевел дух.

– Успею… – пробормотал он, блаженно заулыбавшись. И тут до него дошло. – Прошу прощения, преждерожденный… Но ведь, насколько мне известно, парадный прием был назначен ровно на полдень?

Гонец снова набрал воздуху.

– Программа приема, преждерожденные, – неторопливо принялся излагать он, – была изменена буквально несколько часов назад в связи с некими новыми обстоятельствами, не вполне известными и мне. Я знаю лишь, что теперь он дается в честь Хаммера Шмороса, который в составе делегации западных бизнесменов недавно посетил Ханбалык и был, в числе прочих, удостоен Высочайшего приема, а на обратном пути в Филадельфию решил сделать однодневную остановку в Александрии, дабы провести ряд коротких консультаций с деловыми людьми улуса. Узнав об этом в одиннадцать часов вечера, принцесса от удовольствия изволила захлопать в ладоши и произнести: «Это для меня большая радость». Затем она милостиво послала меня к князю Фотию Третьему и патриарху Силе Второму с тем, чтобы призвать их немедленно, невзирая на поздний час, прибыть в Чжаодайсо для обсуждения неких сложных пунктов протокола приема, а затем – за вами, повелев на словах передать, чтобы Вы были на приеме всенепременно. Я лишь сейчас сумел вас отыскать.

Когда дверь за гонцом закрылась, напарники некоторое время молчали. Богдан обмахивался драгоценным пакетом, как веером. Баг в два глотка допил свою бутылку и уже собрался было в сердцах запустить ею в предрассветные сумерки открытого окна кабинета, но под взглядом Богдана смирил сердце и аккуратно поставил ее на пол.

– Как думаешь, еч, – спросил он, – меня с моим мечом на прием пустят?

– А меня с моим «макаровым»? – вопросом на вопрос ответил Богдан.

Они еще помолчали.

– А ведь не пустят, – сказал Баг.

– Я бы сейчас чего-нибудь выпил, – сказал Богдан.

Баг искоса глянул на напарника, а потом задумчиво и оценивающе посмотрел на стоящую на полу бутылку.

– У меня там, кажется, осталось на дне несколько капель, – сказал он. – Тебе хватит?

Императорская резиденция Чжаодайсо,

26 день шестого месяца, первица,

день

Торжественный прием проходил для Богдана словно бы в ледяном тумане. Он так и не решился выпить хотя бы каплю – не хватало еще, отвозя жену на воздухолетный вокзал, быть за рулем в нетрезвом состоянии. От усталости и потрясений он был ровно мертвый. Все, что оставалось в нем живого – жило лишь благодаря мягкому, солнечному воспоминанию о прощании с Фирузе. Хотя жена смотрела на него уже с почти неприкрытой укоризной – не делая, впрочем, никаких замечаний; она была ласкова, как всегда, и покладиста, как всегда, но смотрела осуждающе. А вот Жанна, тоже поехавшая проводить преждерожденную сестрицу, смотрела уже откровенно озадаченно.

Богдан, не чуя под собой ног, явился домой в десятом часу утра, наскоро привел себя в порядок, перекусил, переоделся в дворцовое парадное платье и прямо в нем, потому что иначе не успел бы после проводов во дворец, повез своих женщин к вокзалу, торопясь успеть на первый сегодняшний рейс в Ургенч.

Уже у самых проходных турникетов верная Фирузе обняла его, коротко всплакнула и сказала: «Береги себя, Богдан. Нельзя столько работать. Подумай о семье». Сказав это, она повернулась к Жанне, неловко переминавшейся чуть поодаль, и проговорила: «Теперь ты поняла, как он нуждается в заботе и опеке?» – «Ох, поняла!» – от души ответила молодица.

А когда Фирузе ушла, они остались вдвоем. Было уже сильно за полдень. Наверное, с минуту оба молчали, а потом Жанна, чуть принужденно улыбнувшись, сказала: «Ты очень устал, милый. Боюсь, тебе не следует в таком состоянии садиться за руль. Я отвезу тебя в Чжаодайсо, оставлю повозку на стоянке и вернусь домой на такси, – запнулась и добавила: – И стану тебя ждать». Слезы умиления выступили в уголках глаз Богдана, он благодарно обнял юную красавицу за ее узкие плечи одной рукой и несильно прижал к себе. Жанна горячо прильнула, дрожа – и они впервые поцеловались.

А теперь парчовая, золоченая, сдержанно гудящая благоговейная толпа под мелодичный множественный перезвон медленно втягивалась в центральные врата зала Взаимодополняющего Слияния, и рядом с Богданом был лишь его замечательный напарник с романтично забинтованной рукой, бодрый, свежий и полный сил. И даже эрготоу от него почти не пахло: видимо, Баг успел пожевать ароматных мятных шариков и съесть отрезвляющего рыбного супа пяти вкусов.