Деловые, хозяйственные разговоры, японская война, печальное внутреннее положение России, были предметами наших разговоров. Все баптисты выписывают и читают газеты, причем дешевое издание «Биржевых Ведомостей» преобладает, получают впрочем и другие органы печати. Во все мое пребывание среди сектантов, как стариков, так и молодых, я не был свидетелем не только какой-либо ссоры, но даже спора. В беседах преобладал характер эпический, причем рассказывалось не мало интересного, но исключительно из их жизни.

Вечером меня пригласила молодежь, которая устроила чисто-юношеское угощение. Была водка, в изобилии красное прасковьевское вино и скромная закуска. В молодежи я заметил некоторое скептическое отношение к обрядовым сторонам баптистского учения.

– Зачем все эти торжественные обряды?! Разве без них верить нельзя… Чем проще, тем лучше и искреннее!..

Молодежь страстно интересуется русской литературой. Сочиняют стихи, пишут прозой; стихи, впрочем, страдают отсутствием размера, хотя дышат искренностью и теплотой; проза односторонняя, пессимистического характера…

На другой день я осматривал колодцы. Это действительно целое сооружение, основа и фундамент степной культуры, для развития которой вода нужна в такой же степени, как и воздух. В глубине колодцев разница не большая – 36, 38 и до 40 сажен, диаметр около сажени, доставка воды, посредством ворота. лошадиной или воловьей силой. Около колодца огромная кадка и корыто для водопоя скота. Две пятиведерные бадьи медленно – одна погружается, другая тянет воду из колодца.

И так целый день; к такой работе приставлен обыкновенно наемный обществом человек. У колодца постоянно народ, а во вечерам целое собрание. В последнее время, во многих местах степи бурят артезианские колодцы. Но у баптистов, как на хуторе Буйвола, так и на других соседних, колодцы простые, вырытые ими самими и заметьте – на арендованных, лишь на годовых условиях, землях!

Посетил я и другие хутора, которых два. Первый, в 2‑х верстах, небольшой из 12‑ти дворов поселок производит вполне хозяйственное впечатление; то же построение, такие же серьезные, вдумчивые люди. До второго хутора, Михайловского, 12 верст вольного степного пути. Калмыцкие лошади бешено мчали нашу легкую точанку. Хлебные поля смотрели значительно лучше, нежели там внизу, на большом хуторе. Травы были недурные; привычно работали сенокосилки.

Скоро и широко раскинулся хутор Михайловский, всего 25 дворов, но зато и дворы, обширные со множеством хозяйственных пристроек. Сколько скота, сколько птицы у некоторых хозяев, которые работают и смело живут на краткосрочной аренде.

Михайловцы – не субарендаторы, они арендуют непосредственно от собственников станицы Михайловской. Но разве это не все равно? Не захочет по каким-либо соображениям общество, и пожалуйте, берите свой скот, сельскохозяйственные машины и отправляйтесь… Куда? – неизвестно.

Обстановка и жилые помещения у Михайловских баптистов – лучшие, имеются деревянные полы; здесь почти все выписывают журналы, газеты.

Вообще жизнь и положение баптистов ставропольской губ. напомнили мне пословицу о пресловутом Николаевском солдате, которому «век служить, и не выслужиться, как чиститься и не вычиститься»… В самом деле: баптисты век строятся и не устроятся, век работают, приспособляются и… начинай… сначала!..

Опять нам пришлось проезжать селение Прасковьевское, которое после пребывания у баптистов, среди их небольших построек, аккуратности, чистоты и хозяйственности, произвело неприятное впечатление неустройства, грязи и скученности. И что за хаты, что за огорожи?!.. покосившиеся, с дырявой крышей, разбитыми стеклами окон, с оторванными ветром ставнями. Да, здесь Русью пахнет православной. На дворе разбитая бочка, исковерканная повозка, посредине навалена куча ее то навоза, не то сора, – что-то коричневое, вонючее…

– А богатые люди прасковьевцы! Сколько у них земель!.. Сколько виноградников!..

В самом деле, эти православные – собственники, а те – вечные странники! Отчего же первые дики и невежественны при благоприятных условиях, а вторые культурны при постоянно критических обстоятельствах?!..

Широкой балкой лежал наш путь к ногайцам. Сначала было жарко, и солнце палило по степному, но когда оно стало подвигаться к западу и на хлебные поля стали падать легкия тени, тогда хорошо было ехать вперед и вперед по мягкому, черноземному полю прасковьевских крестьян. В балке, которая тянется почти на сорок верст, чудный урожай и пшеницы, и ячменя, и льна… Под вечер дышалось особенно легко. Ароматный воздух так и врывался в легкия, которые навстречу ему ширились, захватывая сколько можно благодатной степной струи. Вперед и вперед!.. Ни, жилья, ни хаты!.. Потемнела плотная зелень хлебов, на темно-синем небе заблистали, замигали звезды.

Проехали верст тридцать – и ни души. Правда, при самом выезде из Прасковьевку два или три человека косили траву под горкой, а теперь мы едем по роскошной пустыне.

Наконец, кто-то едет навстречу, послышался шум, показались будто всадники.

Проехала арба, три ногайца верхами. Остановились, мы спросили их дорогу и опять двинулись той же ровной рысью. Свежий воздух навевал дремоту, но спать не хотелось, а хорошо бы, если б кто под тихую качку экипажа рассказывал бы о степях, о кочевых народах.

– Что это так пахнет хлебом? – спросил я.

– Когда ячмень созревает, от него всегда хлебный запах.

– А что эти трухмены, ногайцы, сеют что-нибудь и вообще занимаются хозяйством?

– Теперь стали заниматься, но все больше скотоводством…

– Хорошие они люди?..

– Ничего. Ногайцы лучше трухмен, – во-первых, они посмышленее, а, во-вторых, не такие отчаянные трусы, как трухмены. Но в общем и те, и другие, народ вырождающийся.

– Не знаете, какие причины?

– Главным образом, раннее замужество. Я говорю относительно девушек, которые двенадцати лет уже выходят замуж за возмужалых и богатых мужчин. Какие же они жены и матери!.. Не могут вынести, болеют после родов и рано умирают. Вообще у них женского населения меньше, нежели мужского… Да и народ далеко не крепкий – вот сами увидите. Скоро граница, и на их земле будем.

– А ночевать где?

– Часа через два аул будет. Забыл только как он называется…

– Где мы остановимся?

– Во всяком случае, «армяшка» есть… постоялый двор содержит, торгует…

Действительно, ресторан армянина был освещен, но почему, не знаю, мы завернули к старшине.

Небольшой двор, в котором едва можно повернуться; две крохотные хаты, из которых одну занимал старшина, еще молодой человек в халате, с пришпиленным к нему знаком. Мы вошли в его маленькую комнату, оклеенную обоями. Стол, на котором стоял небольшой самовар, зеркало на стене, уродливая деревянная кровать, хотя оба супруга спали на полу – вот и вся обстановка жилища представителя администрации.

Добродушный старшина и молодая скуластая с черными глазами жена предложили поставить самовар. Мы отказались.

Старшина, с гордостью посмотрев на обстановку своей квартиры, проговорил: «надо жить чисто, чище жить лучше».

Но, Боже, какая вонь в этой спальне-комнате. Мы поспешили удалиться, и я предпочел спать на дворе.

Аул Биаш состоит из ста дворов (хотя и кибиток); оседлый аул, имеет три мечети и одного «армяшку». В прошлом году аулу нарезаны наделы по три поля на двор, сенокос и выгон. Земель много. Мне понравился старшина. Его искренний тон, добродушные глаза возбуждали к нему симпатию. Он спросил, кто я и зачем приехал?.. «Ты брат наш?»

Меня это удивило и стало любопытно. Кого собственно считают караногайцы-магометане братьями? Я понял так, что тех из христиан, которые их не обманывают и не обижают.

– Вот они, – указывал татарин на баптистов, – братья… Он брат!

– А православные, – спросил я, – те, прасковьевские?

Старшина замялся.

– Нет, не брат, обижал нас, всегда обижал… Баптист такой, как наш… Наш в дороге коран поет, баптист от Христа поет, а православный… красна парня, красна девка! – быстро проговорил последнюю фразу караногаец.