Разъезжий со зла слова не выговорит, только ногами топает да на Дурня нагайкой показывает.

Дурень хохотал-покатывался, а как видит, что речь про него идет, драло-было… ан боярин велел его псами нагнать…

Дурень не бывал на охоте, не знал, что от собак надо вилять в сторону, напрямки побежал, а тут-то его беднягу и слапали… собаки-то собакими всего поизорвали, где и ненадобно, а ногайки-то-ногайками в руках добрых молодцев так отбутетенили, что он как сноп упал на сыру землю; хоть боярин его и громко на все корки и на всех языках ругал за свой перепуг, и пинками его Дурня усовещивал, а Дурень не слышит-не видит, чуть-чуть дышит, да охает.

Бросили его на большой дороге бояры и отправились; а Дурень Бабин лежал вплоть до ночи да к утру уже кое-как ко двору дополоз.

Увидала его мать Лукерья, сшибла руки, так и ахнула, жена Бабариха так и завопила, сестра Чернава так и взвыла голосом; вестимо: бабий обычай слезами беде помогать! Ревут да причитают:

«Что это с тобой, Дурень бабин, подеялось?… али ты на волков напался, али тебя сила нечистая так изуродовала?… Говорили мы тебе, толковали, приказывали, всему учили и наказывали; от зверя беги, от беса молитву твори, а людям добрым ласковое слово говори, так и будешь умным слыть, и не наживешь напрасной беды!»

Дурень едва-едва поднял голову, завидел жену да и вымолвил: «эх, ты, Баба-бабариха, эх ты волк-те зарежь! настряпала ты мне лиха, что втроем не съешь!.. не учила ты меня, а мучила, только с толку сбила, а на путь не наставила!.. От зверя я не убежал, от чертей не отошел молитвою, а от людей ни крестом-ни пестом не смог отделаться!.. жить бы мне просто, а не умничать, не искать бы смысла попусту, там где нет его!»

Сказал это Дурень и захрапел сердяга в последний раз.

Итак Дурень сколько ни жил, ни умничал, сколько умных ни выслушивал, все ему Дурню не в прок пошло!.. жил, маялся, бился и живота лишился, а до смыслу не добился.

«Да,» сказала старушка Захарьевна, ячменной кутьей Дурня поминаючи «да, до смыслу добиться мудрено порой и умному!»

Покончив эту сказку, дядя Пахом вот еще какую нам про другого Дурня рассказывал, – вы ее на следующей страничке увидите.

Эх, братцы-товарищи, эх вы мои любезные! Да ну-теж, полноте ко мне приставать, каких вам еще сказок надобно?.. расскажешь сказку про Волка – подьячий зол, скажешь про Лису – старушка обидится… когож в сказке чествовать прикажете?

Вот вы и молвили: сказка-де не басня, говори чередом!

Вот в чем, братцы-товарищи, вот в чем, други любезные, я обмишулился: я ведь сказку-то почитай за басню принял, вздумал: со стару знать, с глупости, дай-де я сказку так поверну, что-де сказка та вышлаб и не хитрая и мудреная, чтоб дураку было б глубоко-попояс, а умному б не достало по щиколотки!

Эх, как вы меня озадачили, братцы-товарищи! вы в одну речь в одно слово молвили, молвили, что сказка-де есть старина стародавняя и еще прибавили, что буде-де сказку намерен сказать, то говори, как старики рассказывали, а дальше не умничай!

Подумал-было я стать в уровень слову вашему, старые сказки изо стара брать… да оно, не серчайте пожалуйста – оно похоже на то, что из посеву опять зерно выбирать да возить на мельницу, ей Богу так…

Эх вы-люди, братцы-товарищи!.. по-моему уму старому, а по старому ровно глупому, не присказка то ради сказки идет теперь, а идет уже сказка для присказки!.. Впрочем как себе знаете, так и смекаете.

Стать починать, стать сказывать; нам не переставать, вам не указывать.

В стороне, где земли засеять людей нет, лесу порубить не сыщется; а буде земля плод уродит, то и готовый собрать почитай некому. Не пестра та земля камнями самоцветными, не бела серебром, не красна золотом, да было к ней много нужного: ржи, как песку, а гречи, хоть на земь мечи; а что протчего-другого снадобья так бывало море запруживали: заморский народ ловит, ловит инда устанет, и раздобарывает: «экая-де штука с икрою щука! Да и икра больно спора, и так раскусишь и во щах сваришь!»

То-то была сторонка благодатная!

Вот там-то стояла изба, окол-близ двора; окнами на улицу, воротами на двор; на дворе навес, у ворот запор, или щеколда-что ли поихнему.

И жили в этой избе… как бы вам сказать по сказочному, два-то брата умных, а третий дурак; он дурак не дурак, а родом так; ростом он дородством, ну, может выйдет с польского пана шляхтича, а ума-разума в его голове ей Богу меньше, чем в кочне капусты зеленой; что ж делать, видно так Бог уродил. На беду еще, а может так надобно, дался ему такой талан, что он-то дурак будь в доме старше всех, ему приходилось всем в доме править, всему порядок давать, знать, где стол поставить, а где кровать. Он и стал все делать по своему уму, стал о всем мерекать по своей смышлености… Л сделал он, понаделал, все в доме управил, всему порядок дал, а, как я уж вам докладывал, какой порядок у несмышленого, ведь и пошло все на вон-тараты!

Вот люди умные-добрые сошлися, сказали слово разумное: что-де впору дураку уметь на печи лежать не обжигаться, а буде-де он домом ворочать начнет, то спалит-де и умных на залавочьи!

Дурак бы и не рад такой речи, да старшие присудили.

Дали дураку дело не мудрое: по двору ходи, да двор мети; захочешь пирога, так хлеба поешь, захочешь щей, похлебай водицы из колодезя, а творогу, аль вотрушки не спрашивай.

Ходит дурак (он и Дурень тож), похаживает, на других людей поглядывает: пусто-де их знает, от чего они не так живут.

Жил дурак долго так и дивовался на людей время не малое; да спохватившись себе-на уме и вымолвил: «постойте же, буду я себе сам хлеб добывать, своим горбом заработывать!» Вышел за ворота Дурень наш, глядь поглядь в ту, в другую сторону, идет староста Кузмичь, а за ним поодаль волов стадо гонят погонщики; кинулся Дурень прочь от ворот.

Умные люди подумали, что испугался-де Дурень старосты, ан у Дурня было не то на уме: затеял он дело непутное, а по его, по дурацки, смышленое: молвил Дурень себе на уме: постойте же люди разумные, обдурю я вас моих милостивцев, да так сделаю, что вам не в домек, а мне куда будет весело!

Взял Дурень сена в охапку и ну трясти по двору до самых ворот; там растворил ворота, сел под навес и поджидает; а чего, кто его знает, кроме матери Глупости!..

Чтож вышло, что случилось?.. почти ведь так и сталось, как Дурень смекнул: какой-то бык из стада, не то он был глупый, не то прожорливый, увидевши сено разметанное, вошел на двор и ну его подбирать-жевать; а Дурню только того и хотелося: вскочил он проворно, притворил ворота, засунул засов; хвать быка за рога и повел на задний двор; поставил за плетнем, задал сена животине: «поешь, говорит, ведь ты мною не украден, а так добыт; я слыхал от умных людей, что так бесспроса взять нужды нет, а воровать вишь так зазорно!»

Пастух прогнал стадо мимо и не заметил, что одной скотины нет; а Дурень наш пошел в избу, завалился на полати и поджидает вечера.

Братьев дома не было, оставалися только две невестки в избе; стало вечерять, Дурень слез с палатей, снаряжается; надевает свой армяк засаленой.

– Чтой-то, говорит одна из невесток, чтой-то, как будто у нас на дворе корова мычит?..

«Вот те, молвил Дурень, это у меня в животе бурчит, что-то нездоровится; а не то и впрямь пойти посмотреть, может не зашла ли и то какая коровишка ледащая?»

Пошел Дурень на двор и думает: ловки вы больно, скажитко вам, что я быка добыл, так может он бедный только б и жил: завтра, глядишь бы, братья убили-изжарили, а мне б и полакомиться не дали, сами ж всего б съели! нет, теперь вам не провесть меня!.. Возьму-ко я его сам поведу да продам пойду; а деньги припрячу подалее. Однако, ведь вот оно дело какое, ведь мне его нельзя на базар-то вести: староста Кузмичь-то видел быков, смекнет старый, догадается плут! как же бы мне сделать тут?.. Э! постой, пойду в лес, слыхал я от людей, что иной вишь человек все равно, что бревно, аль дерево, так стало и дерево за человека можно принять?. Быть так, пойду туда. Взял Дурень опять быка за рога, повел сердягу в лес. Становится пора поздняя, Дурня и страх не берет и нуждушки ему нет, что он в лес идет; ему все одно думается: как бы выгодней быка продать, и после как будет деньги счесть, что за быка возмет, и что на эти деньги купить придет, и куда припрятать купленое, и как есть лакомства, примерно баранки, али булку пшеничную, чтобы братья не заметили… и каков вкус будет во всем этом, что ему купить захочется… да и мало ли что Дурень не передумал себе на уме.