— Здрасьте! А теперь не опоздаем?..
Петлюк молча улыбнулся. Потом, вышагивая по территории завода, Пётр Прохорович вновь оказался рядом с Семёном и не удержался от нотаций:
— Молодец ты, ну в самом деле, молодчина… Вот это по–комсомольски. Так и действуй в жизни. Главное в ней — суметь организовать людей. Тогда сумеешь всё, что угодно…
— Например?.. — Не совсем воспитанно спросил Сёма.
— Например?.. Например… Ну, например, достичь желаемых высот. Помнишь? «И только тот достигнет её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам…» Вообще же, ещё раз говорю, ты — молодец, — сладкоречиво закруглился Пётр Прохорович. — Я скажу Цовику, чтобы перевёл тебя в дробилку. Хлопец ты толковый, и я мыслю, в дробилке из тебя выйдет стопроцентный мужик. Ха–ха! Почитай пособий, инструкций всяких, У Крохмаля не стыдись спрашивать, что к чему, и в конце месяца мы тебе третий разряд дадим. Солидно зарабатывать, очевидно, не откажешься, а с третьим в дробилке тысячу двести будешь определённо иметь…
— Да уж, понятно, не откажусь…
— Ну вот и договорились. Напишешь заявление через Цовика, так и так, прошу экзаменовать на тарифно–квалификационной комиссии. Я поддержу, а это — всё! — Доброжелательно пообещал Петлюк, отпирая двери своего кабинета, а Семён потопал ещё выше, на шестой этаж, у раздевалку, где голый Вова Глюев, зябко поводя плечами в весьма прохладном воздухе и пришивая ответственную пуговицу к рабочим штанам, подтвердил, что, действительно, если уж Петлюк пообещал, то тогда, вероятно, всё так и будет!
— Но он тебе поднимет разряд, а десяти мужикам премию срежет! Учись понимать руководство, Сёма, пригодится в жизни!..
— Кажись, я его и так уже понимаю. Или почти понял. Не человек — агитброшюра. При том, брошюра занудная, компиляторская…
— Не матерись, — засмеялся Глюев.
Они прогарцевали своими тяжеленными ботинками мимо дверей Петлюка, торопясь на пятиминутку…
Когда Серба ещё колебался — оформляться или нет в цех агломерации, последнюю гирю на весы выбора бросил Константин.
— Врать не буду, тяжеловато там. Комфорта в обрез, а работы, — лишь бы крыша не поехала на следующий день!
А если уж Костя подчеркнул, что работа тяжеловата, можно смело считать, что нормальному человеку там не выдержать. Всё же, чтобы не показаться трусом, Семён, хотя и не очень уверенно, согласился.
— Работы мало, где нас нет. Пойду в аглоцех, попробую. Правда, Игорь намекал, что не очень интеллектуально там, ну да ладно… Хотя хотелось бы головой посоображать…
— Не верь стиляге, он тебе слегка преувеличил. Там не ад, а всего лишь его филиал. «Не очень интеллектуально»! Разве такой, как ты, сможет грабаркой шуровать? Нет профессий интеллектуальных. Это — глупость. Есть интеллектуалы. Есть просто люди, у которых мозги чешутся, только и всего. И если ты именно такой — бегом в тот цех, обхохочешься…
Однако в первые дни работы Семён едва не стушевался, затих, не понимая логики общения всех этих бесчисленных механизмов и приспособлений, везде чудились ему беспорядок, бестолковщина, диссонанс.
Со временем ощутил себя необходимым. Не только машинам, но и бригаде. Он, наконец, ощутил себя рулевым процесса, уловил последовательность технологической нитки, познакомился с дробильщиками и повеселел, — работа явно клеилась.
Ему даже нравилось мотаться в клубах рыжей пыли, в сатанинском грохоте транспортёров и обеспечивать выполнение одного–единственного приказа, одной просьбы, одного заклинания цехового диспетчера:
— Давай, братва, давай, давай! Дава–а–ай!..
И Семён вместе со всеми дробильщиками — а их восемь рыл — давал…
Ненасытно зияют стальные провалы бункеров. Тяжёлый поток дроблёного боксита глухо проваливается в многометровую глубину. Облако коричневой пыли вибрирует от визга транспортёрных катков, придавленных перегруженной транспортёрной лентой. Дымно и горячо исходит паром на встречной ленте другого транспортёра груз возврата агломератной мелочи, которую возвращают на перепекание, ибо сортом не вышла…
Едва моргают где–то под самой крышей пятисотсвечовые лампы, похожие на оранжевые задымленные солнца огненного военного времени, и чуть–чуть освещают поле боя — вздрагивающий от неутомимой работы мощных электромоторов второй этаж хмурой бетонной коробки дробильного отделения.
В этом, адском на взгляд Игоря, месте и хозяйничает Семён Серба. Сквозь завесу угарной пыли ему почти невозможно рассмотреть, все ли транспортёрные ленты движутся. Бывает, что и останавливается какая–нибудь, а особенно часто такое — с лентой дроблёного боксита.
А если уж неприятность случилась, тогда — не лови ворон, Сёма! И он проворно, как молодой телёнок, срывается с перевёрнутого вверх дном ржавого ведра, на котором передохнул пару минут, подбегает к пульту 56‑го транспортёра и торопливо нажимает большую красную кнопку «Стоп!» И лента 56‑го неспешно останавливается. Потом Семён на несколько минут включает её нажатием чёрной кнопки «Запуск», чтобы согнать с ленты горячий, пышащий паром, кое–где даже раскалённо тлеющий возврат, ибо иначе этот идольский груз прожжёт, а то и сожжёт дорогущую и очень дефицитную резиновую ленту.
Словно обворованная базарная баба, взвизгивает телефон, да на кой чёрт этот телефон! И Семён уже не бросается к трубке, как в первые дни здешнего героического труда. Уже привык, знает наперёд, что это любопытный, (а любопытство, — как сказал об этом диспетчере когда–то Краминов, — здоровая черта здорового человека), не в меру любопытный диспетчер желает узнать лично от Семёна, в чём именно дело, подробностями, так сказать, интересуется. Ну и пусть помучается! Семён в курсе, что и где остановилось. И даже, почему остановилось.
Семён берёт лопату и спускается по тускло освещённой наклонной галерее, между двумя транспортёрами, вниз, в собственно дробилку, где ребята уже вскарабкались на круто нисходящую восьмую ленту и звонкими грабарками сбрасывают боксит прямо на пол галереи.
Сёма забирается к ним и тоже берётся за дело.
— Почему тормознулись? — Без заинтересованности спрашивает он через плечо у Ивана Крохмаля, бригадира дробильщиков, хотя этот же бессмысленный вопрос несколько минут до того ему самому задавал всезнающий диспетчер, и Семён наперёд знает ответ дядьки Ивана. Но тот, вместо привычного на производстве солёного матерка, спокойно и основательно объясняет отказ техники:
— Выбило тепловую защиту на восьмой, чёрт бы её подрал… — Словно между прочим, не разгибаясь, бухтит Иван и сердито наваливается на держак лопаты.
Неподалёку от машущих лопатами мужиков, у выхода из галереи электрик Николай что–то соображает в распределительном шкафу, возращает в исходное положение какие–то рычажки. Дробильщики, хмурые, потные, отчаянно вспоминают всех нехороших женщин!
Потому что, во–первых, скидывай весь боксит с ленты, так как не тянет мотор. Потом, уже после того, как Николай наладит тепловую защиту, нужно будет снова забросать эти две–три тонны на транспортёр. В-третьих, потеря времени, штука коварная и опасная, так можно и сменное задание выдачи агломерата профукать. А в-четвертых, — где уверенность, что сегодня восьмая не покажет свой норов ещё раз?
Сколько долбили начальству, что пятисильный мотор на восьмой тянет сверх своих возможностей, что потери от простоев больно бьют по плану, но Петлюк и его помощники молчат. А дело ведь пустяковое — установить семисильный электромотор. И можно замену произвести быстро во время ремонтной смены. Но попробуй предложи подобное Петлюку хотя бы и на той же пятиминутке. Рассвирепеет:
— Не способны как положено работать, не беритесь! Я вас, лодыри и алкоголики, научу свободу любить! Не будет вам в сентябре никакой премии…
Однако и своего обещания Пётр Прохорович не забыли.
… Не прошло и недели, как Петлюк, проверяя как–то работу дробильщиков, бросил острый взгляд и в сторону реверсивщика Сербы. Пётр Прохорович как раз распекал Цовика за неважную дисциплину в бригаде (снова старого Лукаса забирали позавчера в вытрезвитель). Сам он уже который день размышлял над тем, где и когда он видел такой взгляд и такие глаза, как у своего не в меру самостоятельного работника Сербы.
