Литмир - Электронная Библиотека

Вот так и всматривался Пётр Прохорович в окно тесноватой девятиметровой кухни, как неудержимо билась в стекло верхушка тёмно–зелёной, почти чёрной в ночи акации.

Кроме мельтешащего дерева с высоты второго этажа просматривалась часть улицы, а на улице, опять–таки, суетилась дворничиха, старательно скребя метлой по тротуару в трепещущем сиянии неоновых светильников. Она была, вероятно, в чёрном фартухе, а дедок–сторож, честно дремавший у дверей «Гастронома», кутался, по утренней прохладе, в латанный–перелатанный грязно–жёлтый казённый тулуп. Рыжий дедов пёсик неутомимо мотался от дворничихи к сторожу и обратно.

— Скукотища, однако, товарищи строители светлого будущего, — цинично пробормотал Петлюк и, привычно набросив табачного цвета халат, принялся за осточертевшие за десятки взрослых лет утренние мужские обязанности. Чиркнул спичкой, а в следующее мгновение зажег газовую горелку. С наслаждением втянул ноздрями бодрящий сатанинский серный дух, что исходил от спички, аккуратно уложил недогарок в пепельничку, несшую постоянную службу у плиты. Налил, скупо открыв кран, в полулитровый эмалированный ковшик воды, остро смердящей хлором, и поставил на огонь.

Ругнулся, что послала судьба такую квартиру, где даже воды горячей не бывает когда надо, а особенно по утрам…

Снял с полочки бритвенный прибор и, вставив новое лезвие, собрал станочек. Плеснул в никелированный стаканчик кипятка из ковшика, погасил горелку и, усевшись поудобнее на стуле, выдавил на помазок червячок мыльного крема. Он не любил бриться, как все люди, в ванной, там нужно было утомительно стоять, что почему–то унижало. А за кухонным столом — одно удовольствие…

Его угнетала необходимость каждодневно бриться, но с другой стороны, считая себя человеком, бесспорно, культурным, он признавал пользу бритья, — оно прочищало поры, а ещё с чистым лицом улучшалось настроение. Впрочем, брадобреям он свою шею не доверял.

Вошла заспанная Нора. Хотя ей и было уже много за тридцать, однако непрерывные оздоровительные манипуляции с кожей делали своё дело, она осталась сочной, приятной женщиной, как сказал однажды какой–то сотрудник мужа, но какой именно, понятно, всем знать не обязательно! Сочной, хотя и чрезмерно упитанной, как говорится, хорошо откормленной.

Нора стала за спиной Питера, как она обычно называла Петра Прохоровича, расчёсывая чудесные каштановые волосы красным пластмассовым гребнем.

Халат её разошёлся, когда она поднесла руки к голове, и Пётр Прохорович углядел в зеркале привычное розовое тело развращённой беззаботной жизнью домохозяйки, которая всё ещё мечтала вернуться на сцену облдрамтеатра.

— Закройся, бесстыжая, — спокойно заметил Питер так, как он обычно ронял свои воспитательные замечания по утрам. И Нора, как получалось последние годы, не услышала его бормотания. Не пожелала услышать.

— Что, боишься порезаться? — Как всегда, пошутила она, хотя Питер был уже не в том возрасте, чтобы порезаться.

Дальше они всё делали молча. Нора гремела посудой, заваривая кофе. Загрузила подносик двумя чашками, бутербродницей, кофейником, кувшинчиком с молоком и вазочкой с московскими конфетами, унесла его в большую комнату, пардон, в залу, безжалостно хлопнув по дороге дверцой холодильника.

Пётр Прохорович вышел к столу уже одетым, но пока без пиджака. Он помолодел после прохладного душа, которым привык баловаться уже сколько лет. Легкомысленно укладывал вихры на темени. Нисколечко не лысый, он в свои пятьдесят оказался полностью седым. Влажные алюминиевые волосы благородно поблёскивали. Любить прохладный душ Пётр Прохорович научился не в результате чтения медицинских брошюр, а всё из–за того, что работа раньше была в органах адская, и единственным спасением для молодого следователя был прохладный благодатный дождик в ванной. Постоишь вот так минут десять и наполняешься изнутри тугой надёжной силой, словно пружина под кожей напряглась. Знала, что и на работе он такой же…

— Нет у меня нервов, — хвастался сослуживцам Петлюк, — думаю, моток стальной проволоки внутри. Учитесь жить!..

Он допил кофе и уничтожил пару бутербродов, — один с маслом, красной икрой и долькой крутого яичка сверху, второй — с отварным куриным филе.

С наслаждением и завистью вспомнил, как пышно завтракал лорд в позавчерашнем английском кинофильме, какая у них там восхитительная посуда, какой изумительный умнющий сеттер важно восседал в кресле рядом с лордом, и как тому псу слуга подавал на господской дорогущей посуде что–то очень–очень вкусное…

— А нам вот и овчарку, милого Джека, пришлось продать, — недовольно морщась, пробормотал Петлюк.

Действительно, когда они с Норой после его отставки вместо сданной шикарной ведомственной квартиры в приличном месте получили нынешний трёхкомнатный угол у чёрта на куличках на новой улице, бывшие соседи, — а у них тогда, как вроде специально, чтобы выгавкать расширение жилплощади, малыш родился, — упросили–таки продать им Джека, у которого и был лишь один недостаток, — он невыносимо громко лаял с утра до вечера.

— А ещё служебная овчарка! — Иронизировал потом сосед…

И ещё вспомнилась Петру Прохоровичу какая–то белиберда из детских впечатлений, как раз в столыпинские года, — как мать поставила на стол чугунчик с отварной картошечкой и миску с солёными огурчиками, а есть хотелось так, что в дёснах чесалось, но отец держали Петьку за ухо, поучая:

— Не лезь вперёд отца, вурдалак, старших и младших пропускай. Гля, вон, Даша картофелиной обожглась, так возьми и помоги ребенку очистить бульбу, а ещё хорошо бы и огурчик нарезать сестричке…

Чистить картошку кому бы там ни было не хотелось, хоть убей. Петька очистил было парочку, но как только присолил, так не выдержал и к своему рту понёс…

— Я тебе что сказал, стервец? — Вызверились отец. — Вот гляди, мать, какого ты кулака выродила!..

Кулак! То была самая крепкая ругань отца.

— Идеалист! — подумал теперь про отца Пётр Прохорович. А тогда, более полувека тому назад, парнишке было как–то не по себе. Правда, отец не вернулись с империалистической, и больше никто Петруху не остепенял.

Пётр Прохорович старательно вытер губы полотенцем и полез спичкой в реденькие, но пока ещё свои зуби.

— В Москве уже «Правду» разносят, а в этом гниднике сидишь по утрам без свежей газети, не знаешь, куда себя девать…

Петлюк включил радиоприемник, но так как ещё не было семи часов и ни по одной станции не передавали последних известий, он начал обшаривать коротковолновый диапазон. Благо, трофейный «Телефункен» шутя гулял с 13-ти метров. С минуту Пётр Прохорович безучастно, ни хрена не понимая, послушал стремительную скороговорку лондонского диктора, не разобрав, кроме покашливания, ни слова, потом настроился на его соседа, западного немца. Вероятно, работала радиостанция Гамбурга. Почему–то именно Гамбург засел в непростой голове Петлюка со времён школьных уроков по географии. Язык недавних врагов Пётр Прохорович в какой–то, очень и очень далёкой от совершенства мере, знал, и, кое–что понимая, кое о чём догадываясь, уразумел, что сентябрь — последний месяц, когда хозяйки имеют возможность украшать семейный стол свежими овощами. Так спешите, чёрт побери, закупить их побольше и пользуйтесь для этого услугами бюро доставки на дом…

Провернув верньер немного вправо, Петлюк наткнулся на невыносимый гул глушилок и, попрыгав вокруг да около гула, подстроился к «Голосу Америки».

«… затем помощник президента подчеркнул, что у русских нет никаких шансов опередить Соединённые Штаты в колонизации Луны. Пропагандистские запуски спутников и единичные запуски человека истощили ресурсы Советов, в то время как американские специалисты смотрят вперёд и концентрируют усилия на высадке человека на Луне, основного события программы «Аполлон». Как ориентировочную дату отправки человека на Луну помощник президента назвал 1968‑й год.

85
{"b":"551473","o":1}