— Вы правы, — сказал другой Профессор. — Я сомневаюсь лишь в том, что когда-нибудь у нас будут разрешены эти сверхдостоевские, сверхтолстые, сверхчеховы. Ведь оригинальные личности дореволюционной русской литературы не воспринимали себя как нечто оригинальное. Они, как и мы, страдали от серости, скуки, однообразия.

— Пустые разговоры, — мрачно проворчал пожилой мужчина, впервые появившийся в Клубе. — Я прожил жизнь, какую не пожелал бы и заклятому врагу. Повидал такое количество человеческих судеб, что хватило бы на сюжеты для сотен Достоевских, Толстых и Чеховых. Но цена всему этому — грош. Основной и, пожалуй, единственный урок, который я извлек из своего жизненного опыта, заключается в следующем: нет во Вселенной более гнусной твари, чем человек. И наиболее гнусными из этих тварей являются те, кто кажется достойным восхищения и уважения. Самые подлые существа мне встречались среди так называемых порядочных людей. Самые невежественные и глупые встречались среди тех, кто считается образованным и умным. Самые бездарные встречались среди тех, кто считается талантливым. Больше всего зла мне причиняли добрые и вроде бы близкие люди. Невежественный, глупый, бесчестный, бездарный человек является скотиной вследствие невежества, глупости, бесчестности, бездарности. Образованный, умный, честный, талантливый человек становится сверхскотиной вследствие образования, ума, честности, таланта.

— Но бывают же исключения! — возразил кто — то.

— Бывают, — согласился старик. — Бывают исключительные чудаки. Но их уничтожают общими усилиями и обрекают на страдания. На них клевещут, их пачкают грязью. А главное — их вынуждают на абсолютное одиночество. Вокруг них создают непроницаемую оболочку, в которой они живут, если это можно назвать жизнью, в абсолютном одиночном заключении. Общество изолирует их. Так что для общества их почти что нет или даже совсем нет. Человек, не причиняющий никому зла, не обманывающий никого, не предающий друзей, проявляющий ум и талант ради самих ума и таланта и обладающий прочими абстрактными добродетелями, есть ничто, есть пустое место, в лучшем случае — объект для гнусных тварей по имени Человек проявлять свою гнусность. Короче говоря, исключения, о которых Вы упомянули, суть явления абсолютно негативные, то есть суть материализация отсутствия человека и человеческих проявлений.

Слова незнакомого старика взволновали меня. Я спросил себя, принадлежу ли я к массе гнусных тварей по имени Человек или к исключительным чудакам? Я боялся признаться себе как в том, так и в другом. Мне вдруг показалось, будто я заключен в незримую оболочку, сквозь которую ко мне не проникает ничто из окружающего мира и от меня ничто не проникает в окружающий мир. Я вроде бы существую, но меня не замечает никто, никто не считается с моим существованием, все проходят сквозь меня и мимо меня. Меня всего заполнил вопрос: зачем жить, если ты все равно не существуешь для других людей, то есть не живешь на самом деле? Я успокоил себя тем, что у меня есть Невеста. Но другая мысль возвратила меня в прежнее состояние: можно ли считать, что она есть у меня, если у нее нет меня? Дело ведь не столько в том, кто существует для тебя, сколько в том, для кого существуешь ты. Существовать — значит существовать для других.

Пришел Романтик. Спросил Барда, почему он без гитары сегодня. Он, Романтик, весь день мечтал послушать Барда. День был гнусный. Настроение отвратное. Одна надежда — на Барда. К словам Романтика присоединились Профессора. У них было партийное собрание, после которого захотелось забыться.

— Гитару сперли, сволочи, — сказал Бард. — Польстились на такую рухлядь.

— Ладно, — сказал Романтик, — прости им сей грех. Страдивари я тебе не обещаю, но самый дешевый ширпотреб финансирую. На, держи! И поспеши, а то магазин скоро закроют.

— Ты бог, — сказал Бард, взяв деньги, предложенные Романтиком. — Эта гитара будет для меня самая дорогая из гитар в мире. И если мне когда-нибудь предложат поменять ее на Страдивари, не соглашусь.

Бард убежал в магазин. Агент сказал, что он получил гонорар за какую-то халтуру, и сегодня он угощает. Начал собираться народ из окружающих Клуб домов. Я эти вечера в Клубе люблю чрезвычайно. Хотя и тут много грязи, пошлости и жестокости, но зато человеческое начало тут ощущается сильнее, чем где бы то ни было. Порою здесь это человеческое начало поднимается на шекспировские и даже библейские высоты. Вот и сейчас, пока Бард ходил за гитарой, а Агент с кем-то добывал выпивку с черного хода винно — водочного магазина, собравшиеся болтали о том о сем и в том числе — о том, что такое настоящий человек.

— Главное в жизни настоящего человека, — сказал Романтик, — это с достоинством и вовремя умереть. Я никогда и никому не был обузой. Я никогда и никого не просил о помощи и об услуге. Я сам приходил на помощь другим, не дожидаясь их просьбы об этом. Я скоро умру. О похоронах моих я уже позаботился. Все оплачено. Я даже взятку могильщикам уже дал, чтобы закопали как следует. Заплачено и за выпивку, чтобы помянуть покойного. Надеюсь, такая жизненная позиция заслуживает уважения.

— При одном условии, — заметил кто — то, — если мы будем приглашены на поминки.

— Само собой разумеется.

— В таком случае живи, старик, вечно!

Пришел Бард со «свежесрубленной» гитарой. Услужливые пьяницы принесли выпивку и закуску, приобретенные на деньги Агента. Настроение у всех приподнятое. Бард нахваливает гитару. После первой порции выпивки он начинает петь.

Хотя слова его песен, по мнению знатоков, примитивны, хотя поет он далеко не блестяще, и не столько поет, сколько хрипит, впечатление получается ошеломляющее.

Раздаются возгласы одобрения: «Правильно!», «Посадить бы их на наше место, пусть на своей шкуре попробовали бы эту перестройку!», «Зажрались, сволочи!».

Плачущий Романтик вытаскивает мятые рубли. К нему присоединяются другие. Специалисты по добыванию алкоголя отправляются «на охоту». На них можно надеяться: не обманут и найдут выпивку. Из — под земли выроют. Костьми лягут, а найдут.

Трудно сказать, готовит Бард свой репертуар заранее или импровизирует. Он говорит, что импровизирует, а потом немного подправляет. Но никогда не записывает свои сочинения. Это делают иногда случайные слушатели, иногда поклонники, а чаще — осведомители КГБ. Бард шутит по сему поводу, что он за свою посмертную славу спокоен: полное собрание его сочинений хранится в Областном управлении КГБ. Ходит слух, будто сам Горбань является поклонником Барда.

Часов в десять все расходятся. Я тоже «скриплю» домой. С помощью изобретенных мною приспособлений освобождаюсь от протезов и готовлюсь спать, то есть к размышлениям в течение бесконечно длинной ночи и к некоему подобию сна. Очень часто я вижу что-то такое, что сном назвать нельзя. На сны это не похоже. Это что-то другое. Вот сейчас я вижу огромный город с удивительными зданиями. Светлыми. Сверкающими. Но без окон. По улицам проносятся такие же прекрасные машины. Я чувствую, что в зданиях и в машинах находятся живые существа. Но мне их не видно. На улицах не видно никого и ничего. Даже пылинки не видно. Стерильно чисто и абсолютно пусто. И не слышно ни звука. Ни птиц. Ни зверей. Ни деревьев. Ничего.