— Спасибо, мам.

— У них не было никакой возможности найти патроны.

— А что ты с ними сделала?

— Я положила их в пакет и сунула с другими замороженными пакетами в морозилку. Они заглядывали в морозильник, но поскольку искали револьвер, то пулек не заметили. Мы можем сделать небольшую передышку. Я сейчас приготовлю ужин. А когда все это закончится, мы с тобой закатимся в ресторан. Или даже лучше: мы справим твой день рождения в ресторане! На этот раз безо всяких предсказателей!

Габриэл ничего не ответил. Его мать вытащила несколько пакетов из холодильника, достала заварочный чайник и включила духовку. Подвижность матери контрастировала с полной неподвижностью сына.

— А как ты могла догадаться, что я сделаю? И откуда ты знала, что я прячу пули за книгами на верхней полке?

— Да я не догадалась. Просто заметила, что ты замышляешь что-то, но не знала, что именно. И не догадывалась, что там пули, но поняла, что ты что-то прячешь от меня, и подумала, что тогда ты должен спрятать это в своей комнате в тех местах, куда мне трудно добраться. Это было просто. Но я вовсе не ожидала найти коробку патронов от револьвера.

— Меня это пугает.

— Почему?

— Меня пугает, что мои мысли столь прозрачны. Похоже на то, будто ты читаешь мои мысли.

— Да, очень похоже. Но ведь я твоя мать. Ты вышел из меня. В течение девяти месяцев я носила тебя в себе. И тебе не надо было внутри даже дышать, я дышала за тебя. Вот потому, что ты жил во мне, я и могу видеть, что у тебя происходит внутри.

— Мне хотелось бы быть уверенным в том, что аргентинец не заглянул в меня точно так же. Ясновидящие могут смотреть в человека. Они не экстрасенсы, они просто видят. Некоторые люди прозрачнее других. Я, наверное, такой и есть.

— Никто другой не может в тебя заглянуть! Другие — это не мать. Не они дали тебе жизнь. А тот ясновидящий — просто негодяй-иностранец, пытающийся использовать людей для своей выгоды! Разве он не сказал сам, что шутил?

— Он солгал. Он сказал так, чтобы обезопасить себя.

— Люди не могут видеть, что творится в голове у других. И даже я не могу сказать, что ты думаешь. Иногда могу догадаться, но это просто потому, что я твоя мать и забочусь о тебе вот уже почти тридцать лет. Мы живем вместе дольше, чем я прожила с твоим отцом.

Габриэл все еще стоял неподвижно в проеме дверей, застыв, будто статуя. Лишь глазами следил за передвижениями матери по кухне.

— А почему ты не сказала мне, когда нашла патроны?

— Потому что ты прятал их от меня и не хотел, чтобы я знала об этом, и в особенности потому, что ты не хотел говорить со мной на эту тему. Думаю, ты и сейчас не хочешь об этом говорить.

Габриэл промолчал. На протяжении всего ужина он о чем-то думал. Он дождался, пока мать не занялась мытьем посуды.

— А почему я не могу припомнить смерть отца?

— Это происходит со многими. Тяжелые вещи вытесняются из памяти.

— Но ты же не забыла.

— Я была взрослой. А ты был ребенком.

— А кто обнаружил, что он мертв?

— Ты уже второй раз за последние несколько дней спрашиваешь меня о смерти отца. Почему это тебя вдруг так заинтересовало? Мы же уже много раз об этом говорили.

— Мне надо узнать некоторые вещи. Кто нашел тело?

— Я, когда вернулась.

— Тебя не было дома, когда он умер?

— Нет, я ходила в магазин.

— А я был дома?

— Да, ты был. Когда я уходила, твой отец принимал душ.

Габриэл долго не мог уснуть.

Эспиноза не был особым любителем выходных, за исключением разве что субботнего утра, когда он мог приятно провести время, читая газеты и поглощая завтрак. Он мог также позволить себе в выходные выпить две или даже больше чашек кофе и съесть вдвое больше тостов. А также мог уделить внимание своей квартире, что, конечно, не подразумевает, что он собирался в ней прямо сейчас что-то переделывать, но зато он мог пообещать себе кое-что изменить в будущем.

Алиса перенесла их посещения Соседа на воскресенья. Хотя все маленькие щенки восторженно приветствовали их, но Алиса с Эспинозой считали, что Сосед понимал, что они приходят именно к нему.

Около двенадцати позвонил Уэлбер:

— Звоню тебе в субботу, потому как ты сам так просил.

— Никаких проблем. Что там с Габриэлом?

— Чист. У него никакого оружия, в помещении его офиса также. Я проверил его письменный стол и шкаф с картотекой. Там такое помещение, что вообще ничего не спрячешь. Посмотрел также закутки, где сидят другие служащие. Нигде ничего. Если только кто-то на работе не спрятал оружие, чтобы его выручить, а так он чист по всем статьям. Я проверил, не выходил ли он оттуда, не спускался ли на другие этажи. Но нет, он вообще не выходил за дверь их офиса. И не мог выбросить пистолет в окно — тот упал бы прямо на улицу, и кто-нибудь мог увидеть. Я поставил его в известность, что следил за ним в четверг вечером и заметил у него в кармане какой-то объемный предмет. Он утверждает, что это плеер. И у него в комнате я тоже видел наушники и плеер.

— А как он объяснил свое исчезновение как раз перед тем, как произошло убийство аргентинца?

— Он не исчезал, он просто спустился по ступенькам, снял пиджак и сел на скамейку в ожидании поезда. Поскольку я искал парня в синем пиджаке, то мог не заметить его в белой рубашке. Хорошее объяснение. Он даже сказал, что если бы знал, что я за ним слежу, то пригласил бы с ним прогуляться.

— Да, его алиби как раз укладывается в схему — это вполне четкий период времени.

— Я заметил одну вещь — он больше не выглядит как загнанное животное. Он выглядит — ну, не скажу что счастливым, но явно испытывает облегчение. Это было бы понятно, если бы он знал о смерти Идальго. Но единственный способ для него об этом узнать, это если он сам его убил, не так ли?

— В газетах об этом не упоминалось. Может быть, комиссар 10-го участка не хочет огласки из-за того, что Стелла кричала, будто это я ответствен за его смерть? Я поговорю с ним в понедельник. Мы также должны поговорить и со Стеллой, и с Габриэлом.

— Ты хочешь сообщить парням 10-го и 19-го участков о Габриэле? Пока что ведь никто о нем и не подозревает.

— Я не могу держать их в неведении все время. Речь идет о двух убийствах, и оба как-то с ним связаны. Ладно, сегодня суббота. У нас почти все выходные, чтобы как следует это обдумать.

Перемещая упаковку спагетти из холодильника в микроволновку, Эспиноза пытался подробнее проработать в уме гипотезу о том, могли Габриэл убить Идальго. Ну, во-первых, ему надо было узнать адрес, а ни у кого, кроме самого Эспинозы и Уэлбера, этой информации не было. Во-вторых, ему следовало знать, когда Идальго обычно возвращается домой, чтобы поджидать его в нужный момент. Эти две большие дыры в гипотезе удерживали Эспинозу от откровенного разговора с полицейскими, что расследовали убийство Идальго. Относительно смерти Ольги речь шла не о дырах в гипотезе, а о том, что просто ничего не известно. Свидетельства очевидцев происшествия настолько расходились, что подозревать можно кого угодно. С другой стороны, Эспиноза чувствовал, что надо быть уж слишком доверчивым, чтобы считать чистой случайностью связь Габриэла с обоими этими преступлениями.

Надежда провести эти выходные с Ирэн была разбита при первом же телефонном звонке, когда автоответчик сообщил, что ее не будет дома до понедельника. Приятные фантазии относительно Ирэн были вытеснены воображаемыми сценами убийств. И если жертвы оставались неизменными, то в роли убийц он представлял то одного, то другого, включая даже самого себя. Это не были умственные упражнения, а просто разыгравшееся воображение, которое не считается с фактами.

Без Ирэн эти выходные не обещали ничего интересного.

Утро понедельника. Эспиноза решил, что в последний раз договаривается о встрече с Габриэлом вне участка. Больше нет нужды защищать его. Кроме того, он даже сам не до конца понимал, зачем ему эти хлопоты. Может быть, это был отзвук родительских инстинктов в отношение растущего вдали сына? И в любом случае он хотел прощупать парня еще раз, прежде чем подвергать официальному допросу в полиции.