В том-то и дело: он может снимать по чужому сценарию, а я не могу написать сценарий для другого – я должна поддерживать огонь, писать сценарии для него, сохранять домашний очаг.

Ну, или вообще больше не писать. Ужас.

Если подумать, ужас, летящий на крыльях ночи, разве нет?

Интересно, понимает ли он, что лишает меня профессии? Смысла жизни?

Моя подруга, профессор психологии, сказала: «Хрена лысого он понимает».

6. Ну, и наконец, совсем личное, интимное.

Вот чего я хочу: купить Harley-Davidson и угнать на нем куда глаза глядят. Или MTT Turbine Superbike, максимальная скорость 402 км/ч. Или уехать в Индию на год, не оставив адреса, или начать свой бизнес.

Может показаться, что все это от обиды, что мой муж не захотел со мной сотрудничать п о возраст у. Может показаться, и так и есть: это обида.

Но и любопытство – что еще может со мной произойти?

И горечь – неужели ничего?..

И деньги, и желание сделать мир лучше.

И (кажется, это еще ни разу не упоминалось) – деньги, евро (можно доллары, рубли хуже).

В общем, все как у всех: деньги-смысл-свобода или застрелиться.

ИТОГ ДНЯ:

• Сигарет – 21 (набрасывала идеи для нового сценария, поэтому столько выкурила, всегда курю за работой).

• Криков на Максима – 15–16 (из них визгливых «Я тоже работаю!», «Я тоже человек!» и «Можно в конце концов уважать мой труд!» – 15–16).

• Набросков «Идеи для нового сценария» – 0.

Не то чтобы я так люблю мусолить свои обиды, но все-таки: все-таки больно. Максим не свободен, он женат – у него есть я! Никто не имеет права отбирать его у меня, предлагать ему свой сценарий вместо моего!

Я же говорю, у Максима есть возрастные изменения: Максим хочет быть в тренде, в каком тренде, точно не знает.

Ему нужно новое кино для молодых, которое снимают молодые… и скорей-скорей, а то обгонят. Раньше он был молодой и сильный, не думал, в тренде он или нет, просто делал что хотел. Теперь он думает: где молодые, то и модно, то и хорошо. Чтобы говорили слова «концептуальный киноязык», «рваный ритм монтажа», чтобы была провокативная история, нарушение табу и немного чернухи. Просто хорошая история с интересными персонажами – это, по его мнению, «ты не в тренде, ты можешь написать только семейный сценарий – историю про 50+ (советская юность, лихие 90-е) для тех, кому 50+».

Пусть меня больше не надо, допустим, меня на помойку истории. Но разве это не возрастные изменения: мужчина за 50 (Максиму 57, это з а 50) считает, что все молодые и модные лучше? Вот он пригласил молодого сценариста, а… а почему он не захотел решить в честном бою, чей сценарий лучше? Он мог бы сказать мне: «Ань, вот у меня два сценария – твой и этот, второй, и не обижайся, но твой лучше…» То есть это оговорка по Фрейду, что мой лучше.

Мужчины – трусы. Они не могут объясниться, никто ничего не говорит: просто – раз – и новая семья уже тут, просто – раз – и другой сценарист уже тут, он моложе меня, лучше меня…

…Правда в том, что, как бы старательно я ни называла его «другой сценарист» и «он»… правда в том, что это она.

И от этого еще больней.

Может быть, вы можете всю ночь думать и плакать и дать себе зарок не говорить о сопернице плохо, не поднимать тему «кто она, а кто я», вообще никогда не говорить о ней… вы можете, а я нет.

– Это же уровень Comedy Club, – сказала я, едва дождавшись, чтобы Максим открыл глаза. – Я бы еще поняла, если бы она была успешной, известной, если бы у нее были премии… ну там, премия «Дебют», премия фестиваля «Молодость»… но у нее был всего один сериал, всего один!.. Что уж такого особенного в ее сценарии?

Мне ведь известны подробности измены: она показала ему первую серию, он прочитал и даже не попросил остальные пятнадцать, и подписал договор.

– Вот только не надо сцен, – сказал Максим.

– Что ты, какие сцены, я просто скажу…

И я сказала. Что единственное, что соблазнило его в этом сценарии (неумелом и даже отчасти непрофессиональном), это возраст героини – 27 лет. И сама история: героиня перед свадьбой спит по очереди со всеми друзьями жениха (да, это провокативная история, но тупая). И с подругами (да, это нарушение табу, но зачем его нарушать?). И я не вижу ни единой достоверной психологической мотивировки, зачем она все это делает. Ее мама в детстве не любила и отчим приставал? О-о, как оригинально! Да она просто маньячка, у нее бешенство матки, зачем об этом снимать сериал? И пусть тогда он назовет сериал «Бешенство матки». И…

– Может, ты уже просто сказала, может, хватит?

– Да. И все время сыпать подростковыми словечками – это, по-твоему, прикольно? Посчитай, сколько раз в каждой серии звучит «прикольно». А ее шутки? У нее все шутки несмешные. Она натужно шутит, на шестнадцать серий одна смешная шутка, – одна… а уж ирония там и не ночевала… Ирония, чтобы ты знал, – это качество зрелого ума.

– Да.

Он сказал «да»? Мог бы и не возражать мне в такой обидной для меня ситуации, а он говорит «да».

– А как у твоего зрелого ума обстоит дело с самокритикой? Некоторые черепашки с возрастом становятся довольно сварливыми…

«Черепашка» – это наше слово, одно из наших слов, это приглашение к миру и дружбе. Но я твердо решила добиться, чтобы он вместе со мной ее осудил. Привела сокрушительный аргумент: она даже внешне неприятная, похожа на рыбу, зубастая улыбка, как будто у нее два ряда зубов, и сонные глаза. Но он, кажется, держался другого мнения. Наверное, не разглядел второй ряд зубов.

– В ней есть обаяние, у нее хорошая улыбка…

– Да? А почему у нее такой финал? Почему она написала такой нелогичный финал? Такой невнятный, нелогичный финал?.. Не могла свести концы с концами, почему? Я скажу тебе почему – потому что в этой ее истории все картонное, это эпатаж ради эпатажа, там нет НИКАКОГО СМЫСЛА! Финал всегда обнажает качество истории, есть в ней смысл или нет, – и ты это знаешь!

Честно говоря, я немного увлеклась и почти кричала, как в «Покровских воротах» Велюров кричит Соеву: «Разве это финал?!», а тот отвечает с нажимом: «Это очень хороший финал».

– У нее очень хороший финал, – сказал Максим и даже не заметил, что цитирует «Покровские ворота». – Все, с меня на сегодня хватит. Завтракать не буду. Нет, я не хочу сырников. И рисовую кашу с тыквой не хочу. Почему не хочу? Потому что не хочу я твоих сырников. Пусть бабульки едят твои сырники. Я, кажется, еще сам могу решить, чем мне завтракать.

Да-да, я на вашем месте тоже могла бы сказать: «Вы, Анечка, совершили ошибку», или «Ань, ну он уже решил снимать по ее сценарию, какой смысл говорить о втором ряде зубов?», или «Стоит ли так его донимать, вдруг он влюблен, а влюбленный мужчина, знаете…».

На своем месте я стала плакать. Он не хочет сырников с о мной.

Нет, даже хуже! Он сказал, что мои сырники для бабулек. На первый взгляд, это оговорка, но это оговорка по Фрейду: под сырниками Максим подразумевает мои сценарии, которые он теперь считает историями «для бабулек». И не хочет он всего сразу: меня, моих сырников, моих сценариев. Не хочет своего прошлого, тяготится своим настоящим (семейными сериалами и конкретно мной), думает, что я вишу гирей у него на ногах, и хочет меня скинуть.

И, как любая женщина, страдающая от измены, я принялась сетовать: «А вот раньше он… а теперь…» Вчера еще до звезд сидел, а нынче все косится в сторону, и так далее.

Раньше мы за завтраком всегда обсуждали родственников, кто да что…

Сидели друг напротив друга и спрашивали:

– А он?

– А она?

– А он тогда что?.. А она?..

Первая семейная история, которую я написала, называлась «Родственнники» (о семье ученого-физика с 50-х до наших дней, его звали Игорь, жену Катя, дочь Женька), и сериал, который Максим снял по этой книге, тоже назывался «Родственниики». Мы обсуждали все перипетии сюжета – кто да что, характеры, мотивировки. Герои были нам близки, как родственники, как будто это были наши «тетя Катя», «дядя Игорь», наша «Женька», и даже их кот был нашим котом.