Настроение было испорчено. С ужасом осознав, что еще мгновение, и нищий бы услышал в ответ: «Гитлер капут», — я поплелась к останкам Берлинской стены, отмечавшей двадцать вторую годовщину своей кончины. Я шла через газон, некогда бывший частью погранзоны, и ощущала, что в спину мне смотрит жерло пулемета со ставшей музейным экземпляром сторожевой башни. Сколько же поколений должно поменяться, чтобы это жерло перестало дымиться? Чтобы за радушием хозяев не угадывалось едва сдерживаемое желание выпустить в гостя всю обойму комплиментов, в которой метафора сегодняшнего бродяги была бы самой безобидной. Может быть, именно поэтому отец так и не решился вернуться сюда? Может быть, и мне не стоило приезжать? И о каком Зигги может идти речь? От этой мысли паук в голове сжался и с позором покинул помещение. На душе неожиданно стало легче. Я дошла до отеля.

— Мэри, куда вы исчезли? Я повсюду вас ищу! Уже пора в театр!

Это был Марио Бонетти, давний знакомый Антонины. С его клиникой у нас был контракт, согласно которому мы отправляли к нему в Италию всех пациенток, желающих потратить деньги, для лечения или родоразрешения. Марио был красавцем без возраста. Костюм в мелкий рубчик, яркий шейный платок, кожаное пальто. Он, как всегда, пребывал в отличнейшем настроении, которое ничто не могло испортить.

— Одевайтесь, пожалуйста, я вас подожду!

* * *

Инженер Зейс приехал в Берлин к ночи. Восемьсот километров «кайен» пробежал за шесть часов. Он не стал искать «Грюнпаркотель», а привычно поселился в «Рамаде» — на Александерплатц, на углу Унтер-ден-Линден. Спать он не ложился. Сходил в казино, посмотрел телевизор, даже пробовал читать. Рано утром он позвонил в Ассоциацию перинатологов и, представившись, попросил внести его в списки слушателей симпозиума. Компанию заинтересовали возможности сотрудничества в плане создания высокотехнологичного оборудования для родильных домов. В секретариате были несколько обескуражены, но в списки внесли — при условии оплаты регистрационного сбора. Гарантировав оплату, Зейс отправился в конференц-зал музея Берлинской стены. Странный вкус у этих перинатологов.

Тонны воспоминаний взгромоздились на ссутулившиеся от бессонницы плечи инженера. Стряхнув назойливых пассажиров и расправив плечи, он прибыл к месту дислокации задолго до начала и занял стратегическую позицию за дальней колонной. Женщину он узнал мгновенно. Она была примерно его лет, может, чуть-чуть моложе. Одета просто, но стильно. Держалась несколько скованно, но, едва начала выступление, преобразилась. Было очевидно, что говорит о том, что хорошо знает и любит. Он почему-то почувствовал гордость за нее, хотелось пожать ей руку, сказать что-нибудь приятное. Однако плечи Зейса снова ссутулились, какие-то недобрые предчувствия рассаживались на них, как вороны на голых ветках вяза за окном. Он наконец разглядел лицо — брови домиком то и дело взлетали на лоб, руки касались пышных волос, аккуратный нос гордо поддерживал прозрачные очки для чтения, а в зеленых глазах плясали солнечные зайчики. Она была абсолютно настоящая и живая.

После очередного перерыва, который Зейс провел за все той же колонной, женщина внезапно оделась и куда-то пошла. Инженер решительно направился за ней. Шагала она быстро. Яркая зеленая шубка из дешевого стриженого меха летела по ветру, точно заблудившийся лист клена. Он то пропадал в водовороте курток и воротников, то выныривал снова. Зейс не мог угадать, куда же она идет. Было похоже, что лист доверился порывам ветра и двигался в потоке воздуха, не заботясь особенно о конечной точке пути. Сначала он хотел подойти, но они уже достаточно далеко отодвинулись от начальной точки, и было бы сложно объяснить случайную встречу в карусели улиц. Уйти тоже не мог. Приклеился взглядом к кленовому листу, точно паук, что увяз в кленовом сиропе.

Женщина дошла до Банхоффа и остановилась. Зачем-то посмотрела на часы. Ужас охватил инженера. А что, если она уедет? Сядет в длинную сосиску поезда, и бесшумная современная гусеница с завидной скоростью уволочет ее из его жизни. Знакомый кашель сотряс тело Зейса, руки зачесались. Но женщина не стала кормить гусеницу, она о чем-то беседовала с подозрительным субъектом в мятых штанах. Субъект нервничал, жестикулировал, тыкал пальцем, в конце концов издал рык, в котором инженеру послышалось оскорбление, и он поспешил на помощь. Неаккуратный господин с недозрелого цвета лицом приблизился к инженеру, продолжая сыпать нецензурными комментариями по поводу советско-германской дружбы и распространяя невыносимую вонь.

— Заткнись, говно собачье, — вежливо попросил Зейс и продолжил охоту за кленовым листом.

Еще немного покружив, лист опустился на землю. Женщина вернулась в гостиницу. Инженер решил: пора — и направился за ней. И тут произошло нечто странное. Lonely оказалась не такой уж и одинокой. Какой-то хлыщ неопределенного возраста и южноевропейской наружности поджидал ее на рецепции. Видимо, они были знакомы. Он по-хозяйски приложился к ручке, она не возражала. Потом они вместе погрузились в недра гостиницы.

* * *

Забавно смешивая английские, итальянские и русские слова, Марио сообщил, что участников симпозиума решили познакомить с современным искусством — нас ожидал балетный спектакль, поставленный модным французским хореографом. Спорить с Марио было еще бесперспективнее, чем с Тонькой, и я послушно отправилась приводить себя в порядок. Марио отправился со мной, бесцеремонно заполнил собой стандартный номер, рассказывал про каких-то знакомых, пил коньяк из мини-бара, благоухал модным парфюмом и смотрел на меня так, как никто давно уже не смотрел. В конце концов я отправила его нанести визит в собственный мини-бар и едва успела натянуть дежурное платье, как он вернулся, позвякивая целой грудой бутылочек. Восстановив запасы, он с картинным ужасом воззрился на мой весьма скромный наряд из довольно среднего французского магазина и тут же сообщил, что сердце его будет разбито, если я не соглашусь с ним поужинать. Мне было интересно посмотреть на осколки его любвеобильного сердца, но еще интереснее было новое для меня ощущение ожидания праздника, и я согласилась.

* * *

Инженер Зейс не знал, что ему делать. Это было непривычное состояние. Обычно он все знал на полгода вперед. Давно, еще в школе, он играл в шахматы. Тренер учил их просчитывать партию как минимум на несколько ходов вперед. Одноходовки обречены на поражение. Инженер Зейс проигрывал. Он зашел в кафе и достал расписание симпозиума. Значит, дальше поход в театр. Любопытно. На балет он ходил только в юности — здесь же, в Берлине, когда ухаживал за будущей супругой. Воспоминания снова поползли проторенной дорожкой. Инженер решительно опустил шлагбаум. Что же, балет так балет. Перекусив, он отправился за машиной. Ехать со всеми в автобусе опасно, она может узнать его по фото. А сейчас он был точно не готов к романтическому свиданию.

В театре давали сказку, но что это была за сказка! Инженер хотел уйти, но антракта не было, все двери закрыты. Он с трудом дождался конца и еле добежал до туалета. Его вырвало. Наверное, съел в кафе что-то несвежее. Пока умывался, в уборную вплыл хлыщ. Он весело напевал, вроде на итальянском. Зейс приветливо улыбнулся и спросил:

— А вы тоже участник симпозиума?

— Ну да, ну да, — затараторил тот.

— И какое впечатление?

— Обычное, тоска и скукота. Хорошо, знакомую из Росси и встретил, есть с кем в ресторан сходить!

— И в какой собираетесь?

— Вы же местный, вот и посоветуйте.

— Конечно, в «Телекафе» на башне.

— Что же, спасибо за совет, простите, на запомнил вашего имени?

— Зигфрид Зейс, инженер.

— А я Марио Бонетти, доктор.

Марио пожал вымытую руку и закрылся в кабине.

Зигфрид Зейс поехал на Александерплатц, к телебашне.