— Стоп! Вы, госпожа Дубовская…
— Дубковская.
— …по какому праву в моей жизни копаетесь? Пожалуй, файлик из айпадика придется удалить. Вот так, в корзиночку! И очистить. Если в вашем модном журнале хоть строчка не по делу проскочит, в суде разговаривать будем на предмет неприкосновенности частной жизни.
— А по какому праву вы мои частные файлы удаляете? Я свою работу делаю. Это редакционный материал, а не рекламная жвачка. Мне о человеке рассказать нужно, а не туфту гнать про объем работ! Так что кричать на меня не надо, мы не в армии.
— Жаль… Иногда хочется, по-честному, вмазать от души!
— И часто это с вами случается?
— Теперь в психи меня запишете?
— Ни в коем случае! Напротив. Я хотела разрешения попросить ваши стихи опубликовать.
— Какие еще стихи? В стакане у вас точно вода? Я не перепутал?
— Вода, Дмитрий Валерьевич. А стихи профессор мне на реликтовом подоконнике показал. Сказал — ваши. Сохранились среди наскальных рисунков.
— Вранье, склероз и Альцгеймер.
— Жаль, стих отменный:
Жарко греет батарея,
А в душе моей темно.
То как зверь она завоет,
То опять гляжу в окно.
— Ну вот вы и рассмеялись. Значит, ваши стихи?
— Виноват, забыл. Публикуйте, если бумагу на ерунду такую переводить охота.
— Мы бы предпочли другое ваше стихотворение, из университетского сборника:
Ничего не вернуть. Все прошло.
Выбор сделан. Состав отошел.
Середина пути. Все не так.
Жизнь и смерть — мелочевка, пустяк.
Но на сломанных крыльях, сквозь боль
Мы взлетим, через тыщу неволь.
И земного безумья печать
Сбросим, чтобы не умирать!
— Да вы просто археолог!
— Скажите, а что надо сделать, чтобы крылья выросли?
— Крылья? Они или есть, или нет. Потерять можно, вырастить — вряд ли. Писанину эту сентиментальную выбросьте. Бредни мальчишеские.
(Вот ведь дрянь какая! Черт меня дернул согласиться на интервью, теперь не отвяжешься.)
— Извините, мне пора. Приято было познакомиться. Надеюсь, прежде чем что-либо печатать, вы пришлете материал на согласование?
— Непременно, Дмитрий Валерьевич. Знаете, вы и вправду «непростой мальчик». Я очень рада нашей встрече.
— Да-да. Технику не забудьте. А я вот надеюсь больше не встречаться.
— Зря вы так, господин Четвертаков. Впрочем, встречи и прощания от нашего желания так же мало зависят, как дождь или снег. Кто знает…
— Ксения Сергеевна, проводите госпожу Дубовскую!
— Дубковскую!
— Дубковскую! До вахты проводите!
— Огромное спасибо за заботу. До скорого свидания, Дмитрий… Валерьевич.
(Наконец-то посветлело. Я слышал, осенью в Скандинавии втрое возрастает количество самоубийств. Есть от чего. И чем дальше, тем больше. Куда уж тут улетишь, на сломанных крыльях? Это в юности мог, пока не знал, что жизнь все время на волоске держится. А, все равно конец света нам календарь майя на конец года запланировал.)
— Митяй, привет! Убегаешь?
— Привет, Макс. Заходи. Что-то срочное? Надо форму Вадьке в школу забросить и в мэрию. Опять мозги парить будут.
— Про тендеры эти сказать хотел. Прости за официоз, но, как соучредитель и финансовый директор, я категорически против. Прибыли не будет! Дай бог в ноль сработать! Ты этот китайский бизнес прекращай. Мы не благотворительная организация. Если завтра коммерческий проект не срастется, в минус уйдем.
— Срастется. Новые клиенты подтянутся. Надо на престиж работать, да и город чинить кто-то должен!
— Пусть кто-то и чинит. А у нас денег нет!
— Слушай, Шишкин, помнишь я тебе на первом курсе в морду влепил?
— Как не помнить. Меня потом родители месяц фильмами про Освенцим мучили, пока с сотрясением мозга дома сидел. Чего вдруг? Может, мне встать подальше?
— Сегодня с журналисткой одной беседовал. Она историю эту из Петергофа вытянула.
— Вот папарацци проклятые! А Петергоф-то жив? Все еще в Универе?
— Живее всех живых. Не знаешь, случайно, где Добряк?
— Да тут был, дисер вроде защитил. Мать его как-то на концерте видел.
— Ладно, лирика все это. Идти надо!
— Надо так надо, а денег все равно нет. Кстати, тебе из Таиланда сувенир.
— Спасибо, Макс, святой человек. Что это? Череп? Озверел?
— Ничего ты не понимаешь! Это колонка для айфонов. Вставляешь мобилу в черепушку, и — опа! — всем весело!
— Ладно, прости, спасибо. Надо похоронный марш качнуть для твоего девайса.
— Да иди ты…
— Уже ухожу.
— Козлова, я в мэрии до вечера. Совещание начальников подразделений завтра в три. И юристам ускорение придай, пусть еще раз контракт с «Хелл» проверят. Я утром заберу.
(Парктроник, гад, вопит без перерыва… Надо на ТО записаться. Может, к Петергофу как-нибудь заглянуть? Смешной старик. Лучше не надо. Пусть в памяти молодым останется. Вот Наташке всегда тридцать восемь будет. А мне уже сорок пять. Или еще? Журналистка эта на мою голову… Молодая баба, надо детей рожать, так нет, с гаджетами по городу носится, сплетни собирает… Город-то, бедный, рассыпается весь. И изнутри, и снаружи! Вон, у кариатиды рука отвалилась. По краю трещина пошла. Что ж вы, месье Монферран, без присмотра свои шедевры оставили? А может, за нами сейчас наблюдаете и думаете: «Вот бездельники! Ни черта не соображают. Ответственности ноль. В говно по уши закопались и в ящик пялятся». А ты, Четвертак, чем лучше? Что ты за свои почти полвека открыл? Что построил? Ноль на палке! Лажа одна. Нечего на Страшном суде предъявить. Какая муть в голову лезет! От хмари, тьмы и сырости. Прав Шишкин. Деньги надо зарабатывать. Технику купили. Склад новый построили. Кредитов на десять лет вперед, а прибыли…)
— Куда прешь, олень! Всех прав лишить, а отдел транспорта в мэрии уволить! И ГИБДД разогнать!
(Опять дистанционку не включил, куда телефон завалился? Что это? Только черепа в кармане мне и не хватало!)
— Вадька, чего звонишь как подорванный? Ну, обещал, и что мне теперь, все бросить, только тебя из угла в угол возить? Не ной. Через пять минут в школе буду. Шагай на урок. На вахте твою сумку хоккейную оставлю. С тренировки точно заберу. Иди учись, Эйнштейн!
— Товарищ майор! Разрешите обратиться? Могу я оставить обмундирование для рядового Четвертакова из шестого «г»?
— Да не, не майор. Старший лейтенант — это да. Звонок прозвенит — в подсобку поставишь. Погоди пока.
— Девушка, осторожно. Извините. Сейчас уберу. Что ж вы под ноги не смотрите? Так и упасть недолго.
(Даже не улыбнулась. Ничего себе учительницы нынче в школе. Рост манекенщицы, и ноги от ушей. Старый, что ли, стал? Посмотрела, как на пустое место! А рука какая холодная! Ого! Это еще что за наваждение? Неужели Добряк?)
— Алекс, приветствую!
(Черт побери! Бывает же такое?)
— Сашка! Добряков! Не проходите мимо, юноша! Это ж я, Четвертак! Не узнал, что ли?
— Митька! Да тебя и не узнать! Привет! Ты чего тут делаешь?
