Далее в жизни мага начались десятилетия, о которых он прежде мог только мечтать. Это было не похоже на наказание, скорее, на подарок судьбы. Лайгон ни разу не пожалел о том, что ему пришлось убить ради этого – оно действительно стоило того!
Мир людей порадовал молодого мага отсутствием любых ограничений. Особенно магических. Эти ничего не смыслящие в магии существа никак не мешали ему, а мир их оказался весьма пригоден для сотворения заклинаний. Это было даже странно для Лайгона, ведь в человеческом мире пользоваться магией оказалось намного проще, чем в Валинкаре, да и восстанавливались силы в разы быстрее. Кроме того, маг вскоре нашёл лазейки из этого мира в другие, более насыщенные магией и более опасные для него. В них так же было легко восстанавливать силы и пользоваться магией, но населявшие иные миры существа были уже не так просты, как люди. Потому временами приходилось возвращаться в тот, куда его изгнал Мэггон. К тому же Лайгон знал, что владыка Валинкара периодически следит за ним. И всё-таки периодически молодой маг предпринимал вылазки в другие миры, чтобы научиться большему. Иногда он задумывался о том, почему из Валинкара у него не получалось найти выход в какой-либо другой мир и так легко получилось это из мира людей. Зарет Мэггона не мог бы остановить его, и он искал какие-нибудь пути из Валинкара, но их не было. Он читал когда-то, что Совет раньше был нужен также для того, чтобы совместными усилиями отправлять в путешествие в соседний мир того или иного валинкарца. Вспоминая об этом, Лайгон полагал, что просто все валинкарцы ничтожно мало владеют магией и потому им нужно было действовать сообща, чтобы посетить другую планету.
Чувствовать себя худшим среди лучших, каким Лайгон привык ощущать себя в Валинкаре, было столь отвратительно его человеческой натуре, жаждущей осознания собственной значимости, сколь и валинкарсой природе, жаждущей гармонии и ощущения себя частью своего мира. Здесь можно было всё это объединить, попытаться показать валинкарцам, какого правителя они потеряли в его лице, а так же обрести власть здесь, чтобы посоперничать с Мэггоном. Идея подчинить себе несколько миров очень понравилась и быстро захватила Лайгона. Ему нравилась мысль, что когда Феронду достанется Валинкар, у него уже будет с десяток различных мирков, в которых, если постараться, можно будет считаться не просто правителем, а Богом. Лайгону казалось, что это должно будет произвести впечатление на весь валинкарский народ и на Феронда в частности, поскольку брат в списке ненавидимых Лайгоном существ был первым. Ненависть эта была обоснованной, заслуженной и привычной, такой, что не ослепляла, а лишь помогала достигать высот и планировать своё бцудущее.
Лайгон, посещая другие миры, убеждался в ничтожности человеческого, а так же в том, что Мэггон многое отнял у своего народа, запретив посещения чужих миров. И пусть некоторые из них были и вовсе не населены разумными формами жизни, зато в других встречались расы, весьма преуспевающие в магии, там было, чему научиться и было, чего остерегаться. Именно в такие миры полюбил проскальзывать валинкарец, едва удостоверившись, что способен не нарываться на неприятности и вести себя тихо. Он не гнушался подглядывать и подслушивать, добывая интересующую информацию, а так же мог применять развязывающую язык магию и физическую силу, если тот, от кого следовало получить знания, был слабее. Самым сложным было ускользать в эти миры так, чтобы периодически наблюдающий за ним Мэггон не заметил этого и ничего не заподозрил. Но отец всё реже тратил магию на то, чтобы увидеть сына, поскольку ничего примечательного он не находил в его поведении. А молодой маг обретал всё больше сил, и однажды даже сумел обманом выманить у старого колдуна, встреченного в каком-то захолустном мирке, его магический посох. Уж очень он понравился полубогу. Если бы обманом не получилось завладеть им, и пришлось бы убить колдуна – он убил бы, не раздумывая. Но не пришлось – посох был его без кровопролития и жертв. Эта вещица обладала своим энергетическим ресурсом и не раз выручала Лайгона в его странствиях. Посох так же доставлял ему эстетическое наслаждение: он был создан из полупрозрачного серого камня, на котором были вырезаны различные руны, а так же узорчатые орнаменты. Именно с помощью этой вещи он смог развеять все свои страхи – больше никто не мог противостоять ему… или он просто не встречался с тем, кто мог бы померяться с ним силами.
И вот, набравшись знаний, опыта и уверенности, а также за долгие десятилетия скитаний практически избавившись от человеческих чувств, маг решил приступить в плану по захвату власти над людьми, ведь именно их миры как нельзя лучше подходили для того, чтобы впечатлить Валинкар и к тому же завоевать их было не так и трудно: у людей, как правило, были лидеры и потому оставалось лишь свергнуть и занять их место.
Однако всё оказалось не так просто. Лайгон был готов к тому, что придётся демонстрировать свою силу и жестокость, но не был готов к тому, что стоит начать воплощение планов в жизнь, причём в мире, довольно отдалённом от того, куда его изгнали, стоит только убить первых несогласных, как по его душу заявится Мэггон, который не напоминал о себе почти пятьдесят лет и, как казалось Лайгону, решил оставить его в изгнании навсегда.
Но однажды он всё-таки заявился. Весьма некстати, надо заметить. Владыка Валинкара появился без предупреждения, бесцеремонно ворвавшись в жизнь Лайгона и испортив его первый, сырой, не очень продуманный, но всё-таки план по самопровозглашению себя правителем одного человеческого мирка. Лайгон даже не понял сперва, откуда взялся Мэггон, настолько тот появился неожиданно. Владыка подошёл к сыну быстрыми шагами, когда Лайгон стоял на крепостной стене одного города и наблюдал за дымом пожарищ. Мэггон схватил повернувшегося к нему мага за плечи, не сказав ни слова.
– Здравствуй, отец! – поздоровался Лайгон с усмешкой. – Ты, я полагаю, ко мне?
Владыка не ответил ему, лишь начал шептать какие-то заклинания. Лайгон ничего не успел понять, как всё вокруг закружилось серебристым вихрем, а от рук Мэггона пошёл то ли обжигающий холод, то ли жар. Маг попытался сбросить руки отца со своих плеч, чтобы прервать заклинание и заодно избавиться от неприятного ощущения, но было уже поздно. Окружающая обстановка изменилась, озарившись яркой ослепляющей вспышкой, усмирившей серебристый вихрь, но долго не позволявшей нормально видеть. Когда глаза смогли хоть что-то различить, Лайгон понял, что находится в тронном зале Мэггона. Владыка выхватил у него из рук столь значимый и столь могущественный посох и отшвырнул в сторону, отчего тот ударился о стену с глухим обиженным звоном: так небрежно с этой вещицей никто никогда не обращался.
– Ты творишь одну глупость за другой! – рявкнул владыка, быстрыми шагами подходя к трону и усаживаясь на него.
– Почему же глупость? – переспросил Лайгон, тоже подходя ближе к трону. – Глупость совершил ты, не позаботившись об ограничении моих магических сил.
– Так знай же, что отныне ты будешь лишён их вовсе! – грозно прогремел Мэггон, который полностью признавал, что очень ошибся, недоследив за тем, как растёт могущество этого полукровки.
Владыка собрал всю свою магическую энергию воедино и, протянув руку к Лайгону, швырнул в него этим мощным потоком.
Молодой маг отлетел назад, упав на спину и ударившись о каменный пол. Никогда прежде столь незначительное падение не доставляло ему столько боли: магия больше не подпитывала его тело, которое теперь было почти таким же слабым, как человеческое. Мэггон продолжал направлять энергетический поток на сына, вокруг которого постепенно образовывалось зеленоватое свечение. Магические силы, которыми был полон Лайгон, покидали его всё быстрее. Он чувствовал это, а так же слабость и безнадёжность, но глаза его полыхали гневом.
Мэггон безвольно опустил руку, когда его сын стал окончательно лишён магии, и откинулся на спинку трона, устало прикрывая глаза. Лайгон некоторое время лежал, не шевелясь. Отчаянье начинало заполнять его душу. Мэггон отнял у него самое дорогое, самое необходимое. Так быстро и так просто. Лучше бы он отнял жизнь. Полубог прикрыл глаза, в которых стало неприятно предательски пощипывать. Но тут же он запретил себе унывать и раскисать. Нельзя давать отцу повод думать, что ему удалось задеть Лайгона за живое, ударить в самое больное и практически втоптать в землю, ведь без магии он был больше похож на получеловека, чем на полубога. Прогнав все ненужные мысли, и с трудом натянув на лицо лукавую улыбку, он приподнялся на локтях и постарался сесть. Получилось с трудом, и потому он не стал предпринимать попытки подняться на ноги.
