- О! Какой аромат! М-м-м... - высокий старик наклонился и втянул воздух аристократическим носом, трепеща бледными ноздрями, покрытыми мелкой сеткой сосудов. Он опустил тонкие, словно мятый пергамент, веки и мечтательно произнес: - Да, этот восхитительный запах не спутаешь ни с чем.

Старик деревянно выпрямился и еще немного постоял с закрытыми глазами. Потом вздрогнул, словно очнувшись от тяжелого сна, и медленно открыл блеклые, как переваренный желток, глаза. Смотрел он строго, будто с портрета, в полутемной галерее знатных предков. Там, за его спиной, в этой полутьме толпились бесчисленные рыцари в потускневших латах, по-прежнему верные своему сюзерену, отважные флибустьеры и полные достоинства мерканты.

Он пощупал товар своими тонкими, словно лапы паука, пальцами. Потом отнял руку, сложил её щепотью и потер липкие пальцы друг о друга. Скривив синие губы в саркастической гримасе, он с праведной горечью в голосе изрек: - Когда козлы, жующие капусту, управляют стаей волков, хорошего не жди. Хищник должен повелевать, а овца - трепетать и покорно ждать своей участи, - он поднял корявый указующий перст к небу. Небеса трепетали и покорно ждали своей участи.

- Э, дядя, ну вы берёте что-то или что? - пушер, молодой парень, на мощном бензиновом скутере, не чета электрическим, на которых катается полиция, совершенно не трепетал и, судя по всему, покорно ожидать своей участи не собирался.

- Дядя? Не думал, что кто-то из моих родственников остался в живых, - старик осклабился, обнажив идеально ровный забор имплантов. - Еще раз назовешь меня дядей, я из тебя тётю сделаю, - с замогильной вежливостью сообщил он пушеру.

- Да не, я это... - пушер, не выдержав взгляда старика, опустил глаза. - Мне ж ещё на другие точки надо, - оправдываясь, ответил он.

- Подождут, - уверил его старик. Потом с нажимом спросил: - Так, что тут у тебя? Собачатина первого сорта?

- Почему собачатина? - удивился пушер. - Свинина.

- Это - свинина? - старик театральным жестом ткнул куда-то внутрь портативного холодильника на багажнике скутера. - Это ты называешь свининой? Боже мой! - он воздел руки. - Куда катится этот мир! Они уже не помнят, как должна выглядеть приличная свиная вырезка. Ты мне скажи, - он с прищуром посмотрел на пушера, - эта свинья что, сидела на диете? Или, может, она участвовала в бегах на ипподроме?

- Я не знаю, - тоскливо глядя куда-то в сторону, ответил пушер, - я только развожу товар.

- Подумать только, он развозит товар! Ты толкаешь честным людям не понятно что. Уж лучше давиться соевым мясом, - если его вобще можно назвать мясом, - оно и то, выглядит достоверней, чем твоя свинина. Посмотри на эту свою свинину, - не унимался старик, - посмотри на неё. Сало в ней где? В ней должны быть прожилки сала. А это что? Где сало, я тебя спрашиваю? Это какая-то бойцовая порода. Не свинья, а бодибилдер какой-то! Ни грамма жира!

Пушер молча терпел и тоскливо озирался вокруг. Стояли они в неприметном закоулке между глухой северной стеной 19 башни и скалистым уступом, поросшим сосной. В кронах блестело солнце и тихо шумел легкий бриз. Подталкиеваемый ветром, словно тот был в нерешительности, с еле слышным сербущим звуком с аллеи заполз скукоженный, битый ржавчиной лист каштана. С ветки на ветку прыгала яркая пичуга и насвистывала свой веселенький незатейливый мотивчик. Зяблик, наверное. Впрочем, пушер в живности особо не разбирался. Он и в мясе то, не особо разбирался, по словам старика, который продолжал чехвостить в хвост и в гриву его товар.

Так происходило каждый раз, когда пушер приезжал к старику. Ему приходилось снова и снова выслушивать один и тот-же монолог и он терпеливо ждал. Он видел, что глаза старика уже оживил нездоровый блеск. Его острый кадык, как поршень, перекатывался вверх-вниз на плохо выбритой шее, когда старик сглатывал слюну. Он нервно кусал то нижнюю, то верхнюю губу, и беспрестанно их облизывал. Взгляд его был прикован к вожделенным кускам мяса и он говорил и говорил, не отрывая от них взгляда.

- Ты молодой, не помнишь, как мы до этого докатились. А я тебе расскажу. Вначале эти козлы, "зелёные" то бишь, начали защищать всякую дичь лесную. Мол, вымирают, разнообразие видов, и всё такое. Запретили на них охотиться, значит. Ну, ладно. Мне то что? Я не бог весть какой охотник, хотя парочку этих козлов зелёных с удовольствием бы подстрелил. Ну, ладно, нельзя, так нельзя. Потом они принялись защищать рыбу: китов там всяких, дельфинов и прочую селёдку. Дескать, они чувствуют боль, как и человек. Ты то, овца зеленая, откуда знаешь? Ты ж овца, а не селедка! Испокон век люди ловили рыбу и никому ничего не болело. А тут - на тебе! Вдруг заболело. Я тебе так скажу: больно этим китам или не больно, - её, эту рыбу, сколько не лови, а её всё больше и больше становится. Ибо, как всякая тварь, плодится она без всякого удержу. Эдак в океане и места свободного не останется. Плюнуть некуда будет. Всё в этой рыбе будет.

Старика отвлёк шум: две белки в соснах затеяли догонялки. Вначале они прыгали с ветки на ветку, а потом, оплетя двойной рыжей спиралью ствол, спустились вниз. Они подбежали к людям и застыли на задних лапках, как два столбика, ожидая, что люди дадут что-нибудь вкусненькое. Люди попались какие-то странные: они не улыбались и не садились на корточки, протягивая еду на раскрытых ладонях.

- А ну, брысь отсюда! - топнул ногой старик. Белки не испугались, послушали немного, глядя на него то одним, то другим глазом-бусинкой, а потом попрыгали по своим беличьим делам.

- Вот, к примеру, когда крысы повывелись, - продолжил старик, - никто по ним особо не горевал. А когда белок почти не стало - давай голосить да защищать их. Заодно и шубы натуральные под шум волны запретили. А ведь, если так рассудить, чем белка отличается от крысы? Прицепи крысе уши с кисточками да хвост пушистый - вот тебе и белка.

И вот так - во всём. Вечно эти овцы зеленые кого-то от чего спасают и снова что-то запрещают. Я уже и курить бросил. Разве это жизнь? Если ты куришь - там курить нельзя, здесь курить нельзя, тут - тоже нельзя. Мол, пассивное курение, люди вынуждены дышать моим дымом и всё такое. А я тут при чём? Пусть не дышат рядом со мной! Я что, не человек, получается!? Отвели курильщикам самые загаженные места: рядом с помойкой или мусорными баками. Курите на здоровье. Словно мы прокаженные какие-то! Спасибо вам за это большое, - старик плюнул себе под ноги. - Ладно, бросил я это дело, чтоб, значит, не чувствовать себя изгоем, а тут как-раз всё и началось. Икру черную есть нельзя, фуагру - нельзя, мол, гусей насильно кормят, чтоб печень росла. Х-м, меня бы кто насильно кормил! Дальше - больше: испанцам корриду запретили! Хе-хе: овцам стало жалко быков. Китайцам - рыбу живьем жарить. Потом кто-то вычислил, что, мол голод на Земле оттого, что всё зерно коровы съедают. Мало того, что они зерно всё съели, так, выяснилось вдруг, что они при этом, пардон, пердят и от этого глобальное потепление приключилось. Тут еще, как нельзя кстати, выяснилось, что организм человека, видите ли, сам умеет вырабатывать все необходимые белки и мясо есть для этого не надо. Еще индусов в пример привели. Мол, те всю жизнь мяса не едят, и ничего - живые себе. Тоже мне, теоретики. Сравнили: меня - с индусами, - старик презрительно фыркнул. - Индусы пусть себе едят, что хотят, а нормальному человеку для здоровья нужен белок! А белок - это мясо. И нечего здесь особо рассуждать.

- М-да, - старик умолк и посмотрел вдаль, на город. Он, этот город, не издавал ни звука, словно немое кино. Старик слыхал про такое, - хе-хе, услышать немое, та еще задачка, - это когда на экране всё движется, а звука нет. Там, куда смотрел старик, беззвучно плыли облака, сверкали заснеженные вершины и белые ветряки безмолвно молотили голубое небо. Изредка с тихим шелестом шин, то и дело останавливаясь, чтобы пропустить снующую наперерез живность, проезжали электромобили. Еще реже проходили прохожие. На узкой полоске травы между тротуаром и дорогой задумчиво паслась поджарая корова. Рядом совался взад-вперед робот-уборщик, норовя улучшить момент и убрать навоз у неё из под ног. Звук её копыт изредка прерывал тишину. Ветер бросил играться листом каштана у ног старикка и принялся лениво сдувать длинные плети плюща, свисающие с панели солнечной батареи на верхушке фонарного столба, который зарос плющом до полной неузнаваемости и, словно гигантский диплодок, тянул свою длинную шею в небо. Поодаль, на широком травяном просторе, тянущемся до кромки далёкого леса, застыла в истерике газонокосилка. Она терпеливо ждала, пока выводок розовощеких свиней всласть, безнадежно испортив дёрн, наколупается в земле.