Услышав ее вопрос, папа тут же оборачивается.

— Ты так и не рассказал? — спрашивает он.

— Мне очень интересно… Джей? Да?.. Что там произошло? — поддерживает беседу женщина.

— О господи! — восклицает папа, утирая воображаемую слезу в манере Боба Монкхауса. — Расскажи, Джей. И не забудь, что «Золотые кебабы» были твоим четвертым местом работы за три месяца! — И он снова разражается смехом.

Я начинаю подумывать о том, чтобы разбудить Чарли, подарить ему бутсы и слинять. Все это становится невыносимым.

— Я оставил в пите шампур, — сообщаю я даме из «Последних новостей».

Папа хлопает себя по ляжке, снова начинает смеяться и изображает меня: «Никто мне не говорил, что мясо надо снимать с шампуров».

— О господи! — с гримасой на лице восклицает дама. — Это ужасно. — Похоже, ее это по-настоящему волнует.

— Действительно ужасно, так как одна из посетительниц распорола себе щеку, — добавляю я.

Папа перестает смеяться. Это дополнение я только что придумал. Ведущая «Последних новостей» с ужасом прижимает руки к лицу.

— Боже мой!

Атмосфера кардинально меняется. Папа хватает меня за плечо и с силой его сжимает. Я затылком ощущаю его сверлящий взгляд и чувствую впивающиеся в плечо пальцы.

— Она…? — Даме от волнения не удается закончить предложение.

— Ей наложили семнадцать швов, — отвечаю я, — так как был поврежден зрительный нерв. — И я провожу пальцем от угла рта до края глаза, показывая, где были наложены воображаемые швы.

Папа отпускает мое плечо и уводит даму к буфету, качая головой и кидая на меня неодобрительные взгляды. Я слышу, как он объясняет ей, что это была шутка.

— Джей в своем репертуаре, — говорит он.

Мимо, обсуждая какие-то магазины, проходит группа ведущих программы «Сегодня».

— Будьте осторожны с бутербродными вилочками за шведским столом! — кричу я вслед папе и даме из «Последних новостей». Они резко оборачиваются, и их примеру следуют остальные знаменитости, которые вьются вокруг Анны Форд. — Это я накрывал шведский стол, и меня никто не предупреждал о том, что я должен вынуть вилочки.

Папа смотрит на меня с такой ненавистью, что я поднимаю фотоаппарат и запечатлеваю выражение его лица.

— А когда вы вернетесь, я расскажу вам еще пару историй! — кричу я, перематывая пленку. — Последняя приключалась со мной в фирме «Гордер и Скук». Даже папа еще ее не слышал. Возвращайтесь, и я вам расскажу. Отличная история.

Папа оставляет свою спутницу, широкими шагами подходит ко мне и, схватив за шею, волочет к летней беседке. По дороге мы минуем несколько знаменитостей, которых я пытаюсь снять, но папа выхватывает у меня фотоаппарат, срывает с моей шеи ремешок и требует, чтобы я прекратил тратить впустую пленку. Он считает, что если в кадре нет его особы, то это пустая трата пленки, и это снова вызывает у меня смех.

— Что с тобой происходит? — захлопнув за собой дверь, спрашивает он. — Это правда?

— Что именно?

— То, что ты сказал?

— Правда.

— Тебя уволили?

— Да.

Проходящий мимо Джереми Пэксмен машет нам через окно. Папа машет в ответ и бьет меня по руке, когда я пытаюсь сделать то же самое.

— Мы вернемся к этому утром, — произносит он и поворачивается к двери. Ему не терпится присоединиться к Джереми Пэксмену. Ему гораздо интереснее разговаривать с Пэксменом, нежели со мной.

— Нет уж, давай сейчас поговорим, — отвечаю я. — Я хочу знать, что меня ждет, потому что, если утром ты собираешься вышвырнуть меня на улицу, я не собираюсь возвращаться обратно и болтать об этих чертовых розах. Лучше уж я прямо сейчас отправлюсь вон отсюда.

— Как ты мог себе позволить такое сегодня! — восклицает папа.

Заглянувшая в беседку Сара видит, как мы стоим, набычившись, друг напротив друга. Она говорит что-то о десертных ложечках и, бросив на меня хмурый взгляд, выходит.

— К тому же я считал, что это отличная шутка, — замечаю я. — Специально для таких вечеринок. Ты ведь сам смеялся над Большим Элом. Так в чем же дело? Что заставило тебя изменить свой взгляд?

Папа ничего не отвечает и просто поворачивается ко мне спиной. Я снова превращаюсь для него в досадную помеху.

— Ну надо же, чтобы именно сегодня! — повторяет он.

Вся эта белиберда уже начинает выводить меня из себя. Он опять пытается взвалить всю вину на меня — это не он отравил мамин день, а я. Хотя на самом деле, будь мама жива, она бы первой ушла с этой вечеринки. Она терпеть не могла всех его знаменитостей. Она бы предпочла посмотреть «Обитателей Ист-Энда». Это папа любил такие вечеринки. Так что если я кому и отравил вечер, то только ему.

— И хватит делать вид, что это вечер памяти мамы! Несколько роз, приколотых к дверям, не делают вечеринку вечером памяти, — говорю я. — Для тебя это только повод сняться еще с парой знаменитостей, чтобы потом повесить фотографии в бильярдной и всем демонстрировать, какой ты герой. Если здесь кто-то и отравляет мамин день, так это ты, организовавший весь этот бардак. Почему ты не мог провести этот день вместе со мной, Чарли и Сарой? Почему бы тебе не повесить наши фотографии в бильярдной?

Папа краснеет как помидор. Впрочем, я чувствую, что краска приливает и к моему лицу. Он опускается в плетеное кресло и обхватывает руками голову.

— Сегодня ты еще можешь переночевать, но чтобы завтра духу твоего здесь не было, — очень тихо произносит он. — Я не позволю, чтобы со мной так разговаривали в моем собственном доме. Не позволю! — Он открывает дверь и шаркающей походкой выходит в сад.

— Отлично, — говорю я, — я и ночевать здесь не стану. Я уйду прямо сейчас. Только попрощаюсь с Чарли. И не думай, что я вернусь обратно. Я отправляюсь в Судан копать колодцы, и мне наплевать, какие болезни я там подцеплю, потому что лучше умереть от неведомой инфекции, чем жить здесь и выслушивать твои крики из-за того, что я слишком много времени провожу в ванной!

— Не смей будить ребенка! — отвечает он, но силы его уже иссякли, и я не слышу особой убежденности в его голосе.

Чарли просыпается сразу, как только я включаю свету кровати. Он резко садится и, не говоря ни слова, приподнимает одеяло, чтобы я залезал к нему. Я залезаю в кровать и достаю из-за спины футбольные ботинки, о которых он так мечтал. Они оказываются у него прямо перед носом. Я решаю подарить ему ботинки прямо сейчас, так как утром меня уже здесь не будет.

— Да-да-да-да! — произношу я.

— Ух ты! — восклицает Чарли, выпрыгивая из кровати. — «Сан-Марино»! — Он тут же натягивает их и принимается бегать взад-вперед по комнате. Он делает разные финты и демонстрирует обводки. Я опасаюсь, как бы он не разбил себе коленку, и поэтому прошу его остановиться.

— Ну что, будешь выигрывать в этих ботинках? — спрашиваю я.

Он сидит на кровати и не спускает с них глаз.

— Да я хет-трик в них сделаю, ёлки-палки!

Я прижимаю палец к губам, показывая, чтобы он вел себя потише.

— Я тебе говорил? — шепотом спрашивает Чарли. Он снова вскакивает и делает вид, что бьет пенальти. — Я тебе говорил, что, может быть, меня назначат капитаном? Ферраби-Томас уехал на праздники, у Ворстонкрофта грипп, и мистер Говард сказал, что капитаном команды буду я.

Меня смешат фамилии его новых друзей. Я так и представляю их себе с Крестами королевы Виктории на груди.

— Если ты будешь капитаном, то можешь не забивать голов, — говорю я, обнимая его за плечи. — Твоя главная обязанность будет заключаться в том, чтобы воодушевлять других.

Он уже снял бутсы и теперь сидит на кровати, сгибая и разгибая их, чтобы размягчить кожу.

— Ты научился перехватывать мяч? — спрашиваю я, так как раньше ему это не очень удавалось.

— Даааа, — с напором отвечает он и, вскочив, принимается босиком маневрировать вокруг меня. Он создает столько шума, что снизу доносится папин голос: «Чарли, гаси, пожалуйста, свет. Одиннадцать часов».

Чарли снова залезает в кровать, и я накрываю его одеялом. Я хочу сказать ему, что уезжаю в Судан, но у меня уже нет на это времени. С минуты на минуту в комнату может войти папа, чтобы проверить, лег ли он.