Я начал вести дневник для того, чтобы в будущем литературоведам было проще восстановить события моей юности, когда я стану знаменитым. Этот документ позволит им познакомиться с конкретными фактами, объясняющими причины моих поступков, так что биографам не придется полагаться на такие сомнительные источники, как свидетельства Большого Эла из забегаловки «Золотые кебабы Эла» и папы, считающего меня бездельником. Больше всего на свете я хочу написать великий роман, который сделает меня главным выразителем взглядов своего поколения.

«В сегодняшнем мире, где поп-культура распространяется со скоростью света, сложно найти человека, который обладал бы столь быстрой реакцией, чтобы ощутить ее пульс. Джею Голдену удается не только нащупать болевые точки нашего общества, но и поставить диагноз». Вот что будет написано на обложке моей книги рядом с фотографией, на которой я буду сидеть с задумчивым видом в вельветовом костюме.

Вечером я отправляюсь в кафе на набережной, чтобы поработать над текстом. Я уже решил, что главного персонажа моего романа будут звать Пижон. Это будет восемнадцатилетний правонарушитель в широкополой шляпе, сбежавший из своей распавшейся семьи в Беллингдоне; я передам всю драму нашего поколения, увиденную его печальными, покрасневшими от усталости глазами.

Именно с этой целью я принимаюсь за первую главу, но далеко продвинуться мне не удается. Боюсь, мне никак не избавиться от влияния Сэлинджера. Пижон в своей речи все время соскальзывает на грубые американизмы, объясняет окружающим, что все они «снобы и пустозвоны», и рассказывает, как он прошел пятнадцать долбаных кварталов под проливным дождем. Выходцы из Беллингдона так не разговаривают.

Кульминация недели: мы с Джеммой отправляемся покупать мне туфли. Я совершенно не собирался тратить папины пятьдесят фунтов, но продавщица оказалась такой занудой, что только Джемма со своим чувством юмора не дала мне сорваться. Началось все с того, что мне дали померить замшевые туфли, но они оказались малы, и я попросил восьмой размер. Продавщица вернулась, так пыхтя и задыхаясь, словно я попросил ее слетать на Луну, и, хотя туфли оказались мне впору, я шутки ради заявил, что они тоже малы. Короче, она приносила мне все большие и большие размеры, пока я не оказался в бахилах, как у клоуна, так что между задником и пяткой можно было всунуть целый кулак. Продавщица лишь повторяла: «А они вам не великоваты?» — и при этом переглядывалась с другой коллегой.

Но я продолжал разгуливать, поджимая пальцы, и отвечал: «Нет, эти тоже тесноваты. Что-то жмут».

Джемма уже лопалась от смеха, и ей пришлось выбежать из магазина. Но я продолжал сохранять серьезную мину, пока мне не принесли туфли как для йети. Тут я не удержался на ногах и рухнул на стойку с сумками. В конце концов мне пришлось купить эти туфли, так как я чувствовал себя виноватым. Обувная коробка по своим размерам напоминала маленький гробик.

После этого мы долго не могли успокоиться и, взяв папин справочник телефонов Би-би-си, позвонили Полу Дэниелсу. Это наше давнее хобби — разозлить какую-нибудь знаменитость, чтобы она послала нас подальше. На Джемму уже кричали Джон Инман, Карла Лейн, Род Стайгер, Пенелопа Кейт, Джеффри Бойкотт, Джон Хамфрис и Ноэл Эдмондс. А я навлек на себя ругань Антеи Тернер, Тома Конти и Джонатана Росса, а гнев Бобби Давро и Иена Ботама даже вызвал дважды.

На этот раз, когда Дэниелс снимает трубку, я выдаю себя за журналиста из Южной Африки и говорю, что мне известно о том, что он был привлечен к уголовной ответственности за грубое обращение с животными, в частности за то, что вытаскивал кроликов из шляп за уши. Этот снимок опубликован на обложке «Радио таймс».

— Вы нанесли травму кроликам, мистер Дэниелс, — говорю я. — И завтра мы расскажем об этом в «Южно-африканских таймс». Можете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?

И я передаю трубку Джемме, чтобы она услышала, как он отреагирует. Дэниелс покупается на мою провокацию и начинает лепетать, что всегда поддерживает кроликов за задницу, вытаскивая их из шляпы.

— Хватать кроликов за задницу — это еще более серьезное преступление, мистер Дэниелс, — кричу я, и знаменитый фокусник бросает трубку в полном смятении.

Мы веселимся вовсю, но в глубине души мне несколько не по себе из-за Джеммы. Не знаю, вызвана ли неопределенность, существующая в наших отношениях, силой чувства, с которым я не могу совладать, или тем, что ситуация начинает выходить из-под контроля, и я подсознательно этого боюсь. Например, я все время ощущаю скованность. При этом Джемма то прямо («Мне нравятся люди, которые смешат окружающих»), то косвенно («Марк скучный, а я люблю интересных людей») всячески дает понять, что я ей нравлюсь. Мне тоже нравится Джемма, но я боюсь, что мы с ней несовместимы. Меня интересует литература, и я собираюсь написать великий роман. А ее литература не интересует, и она смотрит блокбастеры.

Сегодня получил еще одно письмо от своего наставника мистера Гатли. Сначала Лондонская школа литераторов вызывала у меня определенный скепсис. Однако, судя по заляпанным кофейными пятнами письмам мистера Гатли, он занимается этим не ради денег, а для души. Иногда он, конечно, разражается всякими глупостями о псах, спускаемых с поводков, и о том, как долго он профессионально занимается литературой, но все равно приятно, когда кто-то испытывает к тебе искренний интерес. Думаю, мистер Гатли уважает меня как своего коллегу, потому что в последнее письмо он вложил образчик собственного творчества. Это вырезка из «Книжного ежемесячника» с описанием того, как настоящие писатели живут вне общества, словно дикие звери за решеткой. Мистеру Гатли явно свойственны звериные аналогии, и я даже посмеялся. Сам он совсем не похож на дикого зверя.

Когда я показал туфли папе, лицо у него исказилось, и он начал играть со мной в молчанку. Я думал, он смилостивится, но он решил прибегнуть к своему излюбленному трюку. Он дожидается момента, когда все карты выложены на стол, а потом, завладев вниманием беспомощного собеседника, обрушивает на него весь груз своей мудрости. Похоже, в «Нью стейтсмене» собираются опубликовать статью об инциденте на парковке.

— Во-первых, если бы ты заранее предупредил, что собираешься воспользоваться моим местом для парковки, я бы тебе не отказал и только посоветовал бы особенно не засвечиваться. Но ты предпочел все сделать за моей спиной, и теперь про это напишут в журнале, который прочтут тысячи людей. Во-вторых, твои туфли. Ты выкинул на ветер пятьдесят фунтов стерлингов, которые принадлежали мне, а не тебе. Иногда мне кажется, что ты делаешь это специально, старичок. Я прав или нет? — Я объясняю, что в магазине они мне показались довольно удобными, и мне обещали обменять их, если они не подойдут. — Ты что, специально испытываешь меня на прочность? Так вот, я тебя предупреждаю: терпение мое скоро лопнет, — говорит папа.

Когда я возвращаюсь в свою комнату, на подушке лежит письмо зловещего вида. Оно отпечатано на фирменной папиной бумаге с «шапкой» — «Морис Голден, шеф-редактор Би-би-си-2», что всегда является дурным знаком, как мне известно по предыдущему опыту.