Но этим гостям — дяде и тете Лувсана — Лодой нужен был совсем не по партийным или государственным делам. Они, празднично-торжественные, нарядные, словно приехавшие на праздник Надом, не торопились говорить о цели своего приезда. Спрашивать же их об этом было бы неприлично.

Алтан-Цэцэг пригласила гостей к столу, подала им конфеты и чай. Гости не отказались, присели к столу. Неторопливо прихлебывая чай из пиал, спрашивали о погоде, о здоровье, о ценах на товары.

После чая гости тоже не собирались уходить. Курили трубки, продолжали толковать о том, о сем. И приглядывались к Алтан-Цэцэг.

Долг гостеприимства теперь требовал от хозяев ставить на стол чуру — любимое национальное блюдо, вареное мясо, подавать вино и кумыс. Вина и кумыса в доме не было, и Лодой, сходив в магазин, принес две бутылки цаган-архи.

Гостям это понравилось. Дядя Лувсана, Жигжит, чтобы не оставаться в долгу, полез в один из привезенных мешков и вытащил оттуда две бутылки водки и одну кумыса, однако на стол их ставить воздержался. Просто этим жестом дал понять, что приехали они не пустые разговоры разговаривать.

«Да это ж сваты!» — вдруг догадался Лодой и так поглядел на дочь, что она тоже поняла. У нее сразу покраснела шея, вспыхнуло и загорелось лицо. Смутившись, Алтан-Цэцэг вышла в другую комнату.

После встречи с Лувсаном, после его «небесных художеств» Алтан-Цэцэг жила в постоянном ожидании чего-то. Чего она ждала, пожалуй, и сама не знала. Во всяком случае объяснить не могла. Только чувствовала, что непременно что-то должно произойти.

И вот — произошло. Сваты! Как в седую старину! Между тем сваты постепенно входили в свою роль. Начали они осторожно, издалека.

Дядя Лувсана сказал:

— По обычаям даёсыта байна рано или поздно, но молодой парень должен становиться мужчиной, а стало быть, и хозяином. Таков закон вселенной, записанный в «Сокровенном сказании».

«Сокровенное сказание» — первый памятник монгольской литературы, созданный семь с половиной веков назад, — Лодой знал. Но сейчас никак не мог вспомнить, есть ли в нем тот закон, что назвал Жигжит. Скорее всего, нет. Но ссылка на «Сказание» придала вес словам.

Тетя Лувсана, женщина живая и, видать, многоопытная в сватовстве — на это, как известно, особый талант нужен — продолжая мысль Жигжита, запела-заговорила медовым голосом:

— Семья — это земное счастье. Хорошая семья — небесное счастье. И нет на свете людей, которые бы отказались от этого.

Лодой согласился: правильно говорят дорогие гости. Сватам похвала понравилась. Они были польщены и, смелея, — архи прибавила смелости — наперебой заговорили о невесте и женихе, о их красоте, добропорядочности и уме.

— Красоту вашей дочери, — И продолжала петь сладким голосом тетя Лувсана, — песни ее, доброту знают наши широкие степи, далекое небо и само Солнце. Она бела и нежна, словно каждое утро умывается кумысом. Она похожа на белокрылую чайку с Буир-Нура.

— Но чайке нужен друг, — вмешался в разговор сват и поставил на стол водку и кумыс. А сватья положила себе на обе руки хадак — длинный кусок белого шелка (белый цвет — пожелание счастья и добра) — и подошла к столу, за которым сидел Лодой.

— Этот подарок, — снова зазвучал сладкий голос, — послали Лувсаны-старшие. Они хотели бы породниться с вами, самыми почтенными людьми нашей степи.

Сваха чинно протянула хадак. Лодой поднялся и на обе руки принял подарок. И стоя продолжал слушать славословия. Этого требовал обычай.

— Они послали нас к вам с просьбой отдать свою дочь-красавицу их сыну Лувсану. Они ждут, что мы привезем им положительный ответ.

— Сын их — кукус (ребенок) еще, — стал говорить сват, — но его тоже знают степи и горы, небо и солнце. Он храбрейший батор Монголии. Об этом сказал советский генерал Плиев, когда вручал Лувсану боевой орден.

Лодой поклонился свахе и свату.

— Спасибо, люди добрые, за ласковые слова. Вы очень хорошо сказали о наших детях. Но не примите за обиду — не отцы и матери теперь женят и выдают замуж своих сыновей и дочерей, а сами молодые выбирают друг друга и сами решают.

И Лодой вернул растерявшейся свахе подарок.

Поднялся сват и, взяв у свахи хадак, с поклоном обратился к Лодою:

— Нас послали не только родители. Нас послал Лувсан и просил передать, что он выбрал невесту и, как записано в «Сокровенном сказании»…

Сваты не рассчитывали получить согласие, они хотели бы заручиться пусть слабой, но надеждой на согласие в будущем. Однако Лодой, снова поблагодарив сватов, твердо сказал:

— Эго могут решить только сами молодые.

— Если мы, старшие, не решим, то как же это смогут сделать дети? — недоумевая, спросила сваха.

Лодой улыбнулся.

— Наши дети — люди самостоятельные. У них свои дороги и свои судьбы. И они вправе ими распоряжаться. Мы свой родительский долг выполнили: вырастили их, воспитали, научили, как надо жить и работать…

И тут вошла Алтан-Цэцэг, смущенная и немножко растерянная (от этого она была еще более привлекательна). Она вела за руку Максимку.

— Поздоровайся, сын, с гостями деда, — сказала Алтан-Цэцэг.

— Сайн байну, — проговорил, чуть картавя, малыш.

— О-о! — воскликнули удивленно сваты, глядя на открытые голубые глаза Максимки, на его светлые волосы, на белое нежное лицо. Первой пришла в себя сватья. Она неловко взяла со стола горсть конфет и подала Максимке.

— Угощайся, белый мальчик.

Максимка принял гостинец от незнакомой тети и, поклонившись, поблагодарил ее.

— Дорогих гостей, — сказала Алтан-Цэцэг, — мы с сыном просим извинить. Нас ждут друзья.

Когда закрылась дверь за Алтан-Цэцэг и Максимкой, Лодой увидел на лицах сватов замешательство. Жених, отправляя их свататься, видимо, ничего не сказал о том, что у невесты есть сын. А может, он и сам не знал об этом. «Хорошо поступила Алтан», — подумал Лодой.

— Я давно знаю родителей Лувсана, — заговорил он. — Это уважаемые, почтенные и мудрые люди. Добрая молва о них идет по степи. Я знаю и Лувсана. Совсем молодой еще, он стал героем Великого похода. Бесстрашный, мужественный летчик, настоящий батор. И я рад был бы породниться с этой хорошей семьей. Но, ценя и уважая человеческое достоинство, я не могу навязывать своей отцовской воли дочери. Так же, очевидно, поступят и славные родители Лувсана…

Слова Лодоя о Лувсане и его родителях очень понравились сватам. Согласившись с Лодоем, они выпили еще по чарке и постепенно стали собираться в дорогу.

Каждый день, когда солнце садится за керуленские холмы, старая Цэрэнлхам седлает коня и тихонько едет за овцами, которые пасутся у самой сопки Бат-Ула, и гонит их к юрте.

Максимка любит встречать бабушку и помогать ей загонять овечек в маленький дворик возле юрты. Как крикнешь: «0-о, эге-ге!» — все овцы, а их два раза по стольку, сколько пальцев на руках, собьются в кучу и бегут в открытые ворота, толкают друг друга, прыгают. Совсем бестолковые.

Изредка, отправляясь за овцами, бабушка берет и его, Максимку. Но это тогда, когда недалеко от юрты оказывается смиренный и старый верблюд по кличке Хат. Максимка подходит к верблюду, ладошкой хлопает его по ноге и говорит:

— Хат, ложись!

Верблюд гордо поворачивает маленькую смешную голову к Максимке, со свистом втягивает ноздрями воздух и шевелит жесткими губами, словно спрашивая: «Что это за мышонок там шевелится, да еще и разговаривает?» И послушно начинает подгибать передние ноги, медленно опускаясь. Затем так же не спеша подгибает задние ноги и животом ложится на землю. На землю кладет и длинную шею. Максимка забирается на спину Хата и устраивается между двумя теплыми и мягкими, как подушки, горбами, похожими на холмы. И сидит, как в кресле. Хат снова поворачивает голову, шумно втягивает в себя воздух и шевелит губами — ну, как, брат, удобно устроился? — затем медленно встает. И тут главное — удержаться на верблюде. Вставая, он сначала распрямляет задние ноги, потом передние. Того и гляди скатишься на длинную шею.