Лидия Сергеевна не может сдержать слез. Горячие, они катятся по ее бледным щекам. Ветер шевелит ее белые волосы… Десять дней, проведенных в изоляции, голову Лидии Сергеевны осыпали снегом.

Кольцо размыкается. К доктору Ледневой подходит парторг Жамбал. Волнуясь, он говорит:

— Ты спасла монгольского мальчика и поэтому ты для него теперь мать. По старому обычаю нашего народа мы нарекаем мальчика твоим именем. Отныне его звать Очирбат-Леднев.

Мальчишка прижался к Лидии Сергеевне.

— Сайн хугжин[16]…

Председатель Самбу преподносит ей хадак цвета небесной сини — на счастье, на долгую жизнь.

— Спасибо, — говорит он и земным поклоном кланяется Лидия Сергеевна.

— Спасибо, — говорят люди.

Бывают легенды. Бывают события, которые становятся легендами. И они не подвластны времени, потому что люди — свидетели, очевидцы, участники таких событий рассказывают о них своим детям и внукам, а дети и внуки расскажут своим детям и внукам.

Ванчарай своей болтовней хоть ненадолго, но внес в душу Алтан-Цэцэг разлад и смятение. Подвиг советского врача Лидии Сергеевны Ледневой укрепил в ней веру в советского человека, в его могучую силу и непобедимость. А мудрый Жамбал высказал простую и ясную мысль: только работой мы можем помочь нашему великому другу приблизить победу.

Алтан-Цэцэг работала, не замечая времени. День сменялся днем, неделя — неделей. Она успевала бывать всюду — на фермах, в отарах, гуртах. Вечерами, когда солнце укладывалось спать, она вела неторопливые беседы в юртах. Теперь она всюду была своя. Даже старые мудрые скотоводы не считали для себя унижением обратиться к ней с вопросом. «Алтан-Цэцэг, подскажи…», «Алтан-Цэцэг, посоветуй…»

Ее считали «ученой». А «ученая» не всегда могла подсказать, посоветовать. Часто она попадала в тупик — не хватало знаний и опыта. Это ее смущало, расстраивало, порой доводило до слез. В такие минуты она вспоминала Максима.

Однажды она провожала Максима из города. На керуленском мосту остановились. Максим положил руку на ее плечи, обнял. Под большой и крепкой солдатской рукой ей стало тепло и уютно. Опьяненная радостью, она запела. Максим слушал, и рука его, лежащая на се плечах, отчего-то вздрагивала.

— О чем песня? — спросил Максим, когда она умолкла.

— О счастье, — ответила она.

Максим рассмеялся:

— Слишком коротко рассказала.

— Могу и подлинней. В песне говорится о том, как молодой человек едет учиться в далекие края, оставляя солнечную степь и родную юрту, над которой вьется веселый дымок. Его будут ждать здесь. И он обязательно вернется. И привезет из далекой страны, от хороших друзей много сокровищ. Эти сокровища — знания.

— Ты бы хотела поехать за этими сокровищами? — спросил Максим.

— Очень. Но сначала хочу поработать.

И вот, поработав, Алтан-Цэцэг все чаще задумывалась об учебе. Но это была далекая мечта. Она стала близкой, когда осенью Советский Союз преподнес Монголии подарок — в Улан-Баторе построил университет и направил в него своих ученых, преподавателей. Впервые в тысячелетней истории Монголии прозвенел звонок, позвавший студентов в университетские аудитории. Один из трех факультетов был зооветеринарный. Но в те сентябрьские дни, когда шел первый набор, Алтан-Цэцэг и заикнуться не смела об учебе: и Максимка совсем крохотный, и дел невпроворот, и смятение, закравшееся в душу от слов Ванчарая, все еще было живо.

Смятение заглушила работой. Пророчество Ванчарая не сбылось. Советский Союз выстоял на Волге, окружил там немцев и устроил им невиданный «котел».

Осень сорок второго года в монгольских степях была бесснежной. Когда налетал сильный ветер, шелест сухих трав напоминал тихий перезвон колокольчиков. Наконец, в ноябре выпал снег. Но его быстро и дочиста вылизал ветер. Трудно было животноводам.

Ранним утром, когда на дворе еще не растаяла густая фиолетовая синь, пришел парторг Жамбал. Вместе с гостем в юрту ворвался плотный клубок белого морозного пара, расплылся по полу и тут же исчез, испарился.

Ни Алтан-Цэцэг, ни Тулга не ждали столь раннего гостя. Они недавно встали и едва успели растопить очаг. Решили: «Видимо, по какому-то делу пришел. Может быть, поздравить с наступающим праздником Цагар-сара — белым месяцем — первым месяцем весны по лунному календарю и Новый годом».

Гость, как показалось им, был немножко навеселе. Во всяком случае сегодня он был совсем не таким, каким бывал всегда. Жамбал поздоровался, отряхнул от снега мохнатую лисью шапку-малахай, прошел и сел на почетное место — в северной части юрты.

«А может, с Максимкой что неладно?» — кольнула мысль Алтан-Цэцэг, и она поглядела в глаза Жамбалу. Максимку она часто теперь оставляла ночевать у Авирмид. Но глаза Жамбала ничего плохого не сказали. Алтан-Цэцэг подумала: «Случись что с Максимкой — прибежала бы сама Авирмид».

— Вы вот тут спите, — не спеша начал парторг и глаза его залучились ясным светом, — а новостей-то и не знаете, важнейших новостей!

— Наша делегация из Союза вернулась? — спросила Тулга.

Тулга спрашивала о делегации монгольского народа, которая ездила в страну Советов, чтобы передать советским воинам колонну танков «Революционная Монголия», построенную на средства, собранные трудящимися МНР. Танкисты сорок четвертой гвардейской танковой бригады, принимая дар, поклялись: «На танках «Революционная Монголия» они дойдут до самого логова фашистского зверя — до Берлина».

— Это уж все знают, — так же не спеша ответил Жамбал. Потом он выколотил пепел из погасшей трубки о подошву гутула и торжественно произнес: — В Сталинграде, как в чугуне, наши друзья прихлопнули плотную крышку — и капут всем фрицам сделали. Сам фельдмаршал Паулюс со своими генералами под этой крышкой оказался. Только что радио передало приказ Верховного Главнокомандующего Сталина, в котором он поздравил войска Донского фронта с успешным завершением ликвидации окруженных под Сталинградом вражеских войск и объявил благодарность бойцам, командирам и политработникам фронта за отличные боевые действия.

Помолчав, наслаждаясь произведенным впечатлением, продолжил:

— Дождались, наконец, праздника. Друзья наши начали колошматить немцев как надо, по-советски. Здесь дела тоже пойдут веселее. Недобрый сосед, — Жамбал кивнул головой на восток, — теперь почешет за ухом… Я вот тут записал, послушайте…

Жамбал старался читать как можно торжественней, явно подражая знаменитому московскому диктору, и от этого был немножко смешон. Но слушательницы не смеялись. Они, восторженные и пораженные огромными цифрами, сидели тихо, боясь пропустить хоть одно слово.

— «За время ликвидации окруженной группировки, — читал Жамбал, заставляя свой дребезжащий голос звенеть сталью, — были разгромлены или взяты в плен 22 дивизии, а также ряд частей усиления и специальных войск. На поле боя было подобрано и похоронено 147 200 убитых немецких солдат и офицеров. Советские войска взяли в плен свыше 91 тысячи человек, в том числе 2500 офицеров и 24 генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом…»

Жамбал перевел дыхание, рукавом дэли обтёр выступивший пот на широком, изрезанном глубокими морщинами лбу и обвел своих первых слушательниц горящими глазами.

— Вот какие дела у наших друзей. Эх, выпить бы сейчас за них!..

— Что же мешает? — засмеялась Тулга. — У нас бутылка архи есть…

— Нельзя, к людям скорее надо ехать, в степь. Вот что, дочки, садитесь-ка к столу за запишите цифры. Ты, Алтан, поедешь на молочную ферму и там порадуешь девчат, я поскачу к чабанам, а ты, Тулга…

— Поехать сегодня я никуда не смогу, — с сожалением сказала Тулга.

Жамбал поднял одну бровь:

— Никуда не надо ехать. Ты вот что… Диктант сделай… Или письмо детей своим родителям о Сталинградской битве…

— Это что-то новое в педагогике.

— Новое или не новое — неважно. Важно, чтобы правда находила самый короткий путь к людям и согревала их. Добрая весть — это ведь как улыбка друга.