Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Неужели он был прав? Нет!

Лидия Сергеевна взяла себя в руки. Попыталась глубже проанализировать свое состояние, В ту дождливую ветреную ночь, когда отряд ехал сюда, она сильно замерзла. И здесь, направляясь с мальчиком в юрту, она поскользнулась, переходя через ручей, и с ног до головы искупалась в, холодной воде. Так, может быть, это простуда? Но даже если и не простуда! Даже если чума — что ж! Не она первая и не она последняя… Когда в дальневосточной тайге умирал от энцефалита ее самый близкий и дорогой человек, он не кричал панически «спасите!», он говорил: «Ну вот, Лидок, мы нашли причину болезни. Теперь надо найти способы уничтожения этого проклятого клещика и методы лечения… С врагом легче бороться, когда его знаешь».

Не бежал с поля боя, не искал спасения боец Сибирской десантной бригады Артамон Леднев, ее Артамон. Он погиб под вражеским танком в подмосковных снегах.

Горькие, тяжелые воспоминания, но они-то как раз совсем успокоили Лидию Сергеевну. Только вот… что-то она хотела сделать…

Да, хотела написать прощальное письмо Верочке и Владику. На всякий случай. Но нет ни карандаша, ни клочка бумаги. Конечно, ее письмо не будет отправлено отсюда — нельзя! — но обязательно будет пересказано в казенной бумаге, извещающей детей и отца о ее гибели.

И от того, что материнские слова дойдут до детей и отца в чужом пересказе, Лидии Сергеевне становится грустно.

Ее труп сожгут, как сжигают трупы всех чумников. А потом в отряде устроят собрание, и Иван Николаевич торжественно-траурным голосом произнесет речь, в которой непременно прозвучит: «Смерть вырвала из наших рядов… Самоотверженный поступок… Героический подвиг…»

Лидия Сергеевна усмехнулась и тяжело стала подниматься, чтобы сделать очередной укол Очирбату и дать ему горькие камешки — таблетки.

А в лагере — переполох. Лидия Сергеевна ни разу за целый день не вышла из юрты. Завтрак, обед и ужин остались нетронутыми. Тарелки с пищей так и стоят на камне-валуне, который лежит на границе запретной зоны, в сотне метров от юрты. Медсестра Санжид на закате солнца ходила к камню за посудой и с полчаса стояла там, в надежде услышать из юрты хоть какой-нибудь звук. Не услышала. Пробовала окликать Лидию Сергеевну— ответа не получила. Вернулась в лагерь заплаканная:

— Юрта мертвая…

Санитары молча разошлись кто куда.

Иван Николаевич выругался и, зажав виски в пухлых ладонях, застонал: «Ведь отговаривал…» И зашаркал по траве подошвами, засновал челноком: туда-сюда, туда-сюда.

Алтан-Цэцэг убежала в палатку, зарылась лицом в подушку.

Ночь прошла в тревоге, в ожидании чего-то еще более страшного. Утром — это шел уже четвертый день — Алтан-Цэцэг попросила Ивана Николаевича сходить в юрту, своими глазами удостовериться в случившемся.

— Подождем еще немного. Лидия Сергеевна категорически запретила подходить к юрте кому бы то ни было…

Ждали до полудня. Иван Николаевич, наконец, облачился в защитный костюм и пошел. Вот он дошел до юрты, открыл дверь, постоял и быстро зашагал к лагерю.

— Что там?

— Пока живы, — коротко и невесело ответил Иван Николаевич и велел Санжид отнести на камень обед больным.

Лидия Сергеевна, увидев в ярко освещенной дверной раме Ивана Николаевича, замахала руками: «Не входить!» Очнувшись окончательно от вязкой, тягучей дремоты, вдруг почувствовала облегчение. И с радостью подумала, что у нее была все-таки простуда и что ей ужасно повезло. А к вечеру легче стало и маленькому Очирбату.

Ночью шел дождь. Под его равномерный успокаивающий шум и Лидии Сергеевне и Очирбату спалось хорошо. Утро вставало ясным, свежим, радостным. Солнце светило по-особенному, оно как бы пронизывало все насквозь и тугим снопом било в открытое верхнее окно юрты.

Лидия Сергеевна, выйдя из юрты, улыбнулась солнцу, улыбнулась небу, улыбнулась широкой степи. Потом высоко над головой подняла обе руки, сообщая этим счастливым жестом друзьям:

— Мы живы! У нас все в порядке!

В лагере увидели этот жест и поняли. Алтан-Цэцэг засмеялась. Смех ее, сначала осторожный и несмелый, побежал, покатился, как степной огонёк. Улыбнулся Иван Николаевич и зашаркал в палатку — спать.

…В то же утро Алтан-Цэцэг снова уехала в поселок, чтобы навестить сына и передать людям радость.

Маленький Очирбат постепенно привык к «злому духу», к доктору. Он теперь никуда не рвется, не кричит, но по-прежнему дичится и, пожалуй, все еще побаивается. Тогда Лидия Сергеевна решается на рискованный, недозволенный эксперимент: она снимает с лица маску.

— Очирбат, смотри… Я доктор Леднева, Лидия Сергеевна. Запомни: Лидия Сергеевна. Ижий — мама…

Мальчик щурит глаза, вглядываясь в её бледное лицо, в ее седые волосы и добрые-добрые глаза, тянется к ней худыми ручонками и начинает звонко смеяться:

— Доктор Леднева, хугжин ижий… Ижий — мама…

Доктор Леднева или старая добрая мать, как назвал ее Очирбат, довольна, теперь будет дружба. И действительно, мальчик меняется на глазах. Он с аппетитом начинает есть, послушно принимает таблетки, не ревет при виде шприца. Очирбат все понимает: за «стеклянными глазами» есть добрые-добрые глаза доктора Ледневой, хугжин ижий.

Они по-прежнему сидят в изоляции. По-прежнему продолжают лечение. Теперь наверняка можно сказать, что маленький Очирбат с помощью русского доктора выкарабкался, ушел от косой, которая своими холодными, безжалостными и пустыми глазницами уже глядела ему в глаза.

Все чаще они — Лидия Сергеевна и Очирбат — выходят из юрты вместе и, дружно поднимая руки к солнцу, сообщают о себе:

— Мы живы. У нас все в порядке. Ждите нас, люди!

По степи — от стоянки к стоянке, от юрты к юрте, от семьи к семье — словно ветер, летела молва: советский доктор Леднева спасла от черной смерти монгольского мальчика Очирбата — младшего сына старого Чултэма, советский доктор Леднева не пустила черную смерть гулять по степи…

Девять раз над Черной речкой занималась тревожная заря и девять раз садилось солнце. И вот в десятый раз Поднялась заря — огромная, розовая, праздничная.

С самого раннего утра в лагерь отряда из поселка и чабанских стоянок стали подъезжать люди, чтобы поглядеть на русскую женщину.

Гостей принимали Иван Николаевич и Алтан-Цэцэг. Иван Николаевич, возбужденный предстоящим событием и смущенный вниманием, переходил от одной группы людей к другой — он даже не шаркал своими подошвами — и тонким бабьим голосом что-то говорил о совсем «незначительных шансах выжить в данной ситуации» и о том, как «доктор Леднева ухватилась за эти шансы…» Алтан-Цэцэг он сказал:

— Простите, но о Ледневой я думал плохо. Теперь вижу: ошибся. Преклоняюсь перед нею. Верно сказано: «Безумству храбрых поем мы песню».

— Может, и письма напрасно отправили? — спросила Алтан-Цэцэг.

— Письма? — Иван Николаевич развел руками — Тут, девушка, служба. Я обязан был…

На машине приехали из поселка председатель объединения Самбу и партийный секретарь Жамбал. Они привезли для мальчика новую одежду и башмаки. Медсестра Санжид тут же отправилась к камню. А санитары понесли ведра с горячей водой.

…И вот они вышли — доктор Леднева и Очирбат, смущенные людским вниманием и чуточку растерянные.

— Сайн хугжин ижий… Би айх, — маленький Очирбат боязливо озирается: что хотят еще с ним сделать, почему так много народу?

— Нс бойся, дурачок, — ласково говорит Лидия Сергеевна и берет Очирбата за руку. — Это добрые люди. Они приехали поглядеть на тебя. Ты — маленький герой, батор.

Толпа, стоящая у палаток, притихла. Из-под небесной сини донесся четкий орлиный клекот. Кто-то, кажется, Дамдинсурэн, негромко сказал:

— Их приветствуют орлы. Добрая примета.

Лидия Сергеевна и Очирбат подошли к людям. Толпа расступилась, взяла их в круг, охватив плотным живым кольцом. Они, держась за руки, остановились.

Старые суровые степняки, обожженные солнцем и вьюгами, опускаются перед русской женщиной на колени и целуют подол ее платья…

40
{"b":"551050","o":1}