Процесс раздачи мяса населению происходит так: примерно раз в двадцать минут из глубин подсобных цехов медленно выплывает здоровенная бабища с тележкой. В тележке навалены куски мяса, обернутые наскоро в мокрый целлофан. Баба подходит к прилавку, который представляет собой металлический ящик грязно-серого цвета метра два длиной. По другую сторону прилавка стоит замершая в ожидании очередь. Четкими, отработанными движениями баба начинает швырять мясо в ящик. Очередь тут же превращается в толпу, люди устремляются за добычей, вокруг прилавка образуется гудящая куча мала, посреди которой в скользком пространстве ящика беспорядочно мелькают руки, куски мяса, обрывки целлофана. Первые счастливцы, прижав добычу к груди, выбираются из толпы, на их место к лотку рвутся новые. Все это сопровождается криками: «По два кило в одни руки!», «Я здесь занимала, пустите!», «Не пускайте его!», «Куда ж вы третий кусок-то берете?!», «Граждане, да дайте выйти», – и прочими в том же духе. Опорожнив тележку, продавщица вновь скрывается в проходе, лоток пустеет, очередь постепенно затихает и упорядочивается до следующего раза.

По моей оценке, нам с Костькой стоять примерно три итерации. Это час. При этом совершенно не факт, что достанется мясо, а не, например, кость, в этой давке разбираться некогда, схватил – и отваливай. Велю Костьке стоять смирно и караулить место, а сама иду вдоль очереди к началу посмотреть, как и чего, размышляя по пути, не плюнуть ли вообще на все это – мясо мясом, но ребенка жалко, да и себя как-то тоже.

Как раз когда я дохожу до прилавка, случается очередной выброс. Отступаю чуть в сторону, чтоб не затянуло в кучу. Вдруг из толпы около меня выдирается старушка в сбившемся набок платке, прижимающая к себе два куска мяса. Слегка отдышавшись, она осматривает добычу, выбирает кусок получше и прячет в сумку, а потом замирает на миг в растерянности, держа второй в руке. Известно, что больше двух килограммов мяса в кассе все равно не пробьют, а куски килограмма на полтора каждый. Меня внезапно осеняет, я шагаю к ней и негромко спрашиваю:

– Лишнего кусочка не будет?

Старушка с некоторым сожалением отдает мне кусок, подхватывает сумку и уходит.

Еще не осознав своей удачи до конца, бегу за Костькой. Малыш так и стоит там, где я его оставила, прижавшись к краю прилавка, его почти не видно из-за людей. Костька очень послушный ребенок, с ним так легко, другой взял бы, да и удрал отсюда куда подальше, а он – никогда. Мы уже отошли довольно далеко, и тут я понимаю, что так и держу в руке кусок мяса. Дай хоть посмотрю, что мне досталось-то. И очень, между прочим, пристойный кусок, край, тут и на котлеты хватит, и суп сварить. Повезло. Засовываю мясо в пакет, кладу в сумку, и мы идем дальше.

Дальше молочный отдел, там все понятно – ничего, кроме молока, нет. Извлекаю из клетки-стеллажа мокрый пакет, смотрю на число. Вчерашнее. Значит, возьму только один, этот не скис бы. Нет, стоп, Костька ведь сегодня уедет надолго, тут и одного-то много, я молока не пью. Все равно возьму, испеку на нем оладьи или в крайнем случае собаке скормлю.

С хлебом тоже очень просто – батон за двадцать пять и половина черного. Рядом с хлебным прилавком стоит автомат для разлива постного масла. Обычно он не работает, но сейчас там мужик цедит в бутылку масло. Бутылка у меня есть, мелочь тоже найдется, взять масла, что ли? Нет, подожду, схожу сперва в бакалею, может, там сегодня фасованное дают, не люблю я автоматы, всегда с ними что-нибудь да не так выйдет.

Никакого масла в бакалее нет, зато есть мука. Беру тут же два двухкилограммовых пакета, пусть будет, Новый год скоро, пироги испеку. Еще пачку вермишели, дома уже кончается, и, вдохновленная мыслью о пирогах, иду в овощной отдел. Там тоже народа не много, человек пять, и я выбираю симпатичный кочан капусты, оборвав с него несколько жухлых верхних листьев.

Напоследок иду все-таки к автомату. С виду мирный, может, обойдется. Аккуратно устанавливаю бутылку, отсчитываю монетки, кидаю в щель. Ничего. Жму кнопку. Ничего. Читаю на всякий случай инструкцию, жму опять. Ничего. Вот так ведь я и знала. Оставлять автомату полтинник за просто так очень обидно. Бью с досады кулаком по панели, из автомата вырывается густая струя масла, ударяет в горлышко бутылки, брызги летят во все стороны, в том числе и на мое пальто. По нему тут же расползаются жирные вонючие пятна. Сто раз я была права в своей нелюбви к автоматизации и технике, и тысячу раз права, надевая в магазин старое пальто. Ведь эти пятна не отстирать теперь никогда. Будь я в приличном пальто, оно бы погибло, а старое все же не так жалко.

Очередь в кассу, на этот раз небольшая, выход, собака страшно нам рада, прыгает на меня, оставляя на злосчастном пальто следы грязных лап, да уж теперь все равно. Сажаю Костьку в коляску, распихиваю покупки туда-сюда, и все равно в руках приходится тащить две тяжелые сумки.

Мы направляемся домой, и я очень быстро осознаю, что дорога в магазин была по сравнению с обратной просто легкой прогулкой. Потяжелевшая коляска ехать не желает вообще, ветер-дождь-снег бьет теперь прямо в лицо, сдувая с головы шапку. Костьке на этот раз тоже достается от стихий, и он жалобно хнычет, что замерз и хочет домой. Я, как всегда, забыла варежки, и руки мгновенно закоченели. Тяжелая сумка бьет по ногам, кажется, в ней протекло чертово масло. Все вместе сливается в один сплошной кошмар.

В какой то момент, примерно на полдороге, я внезапно понимаю, что больше так не могу. Ну что это в конце концов такое, ну за что мне все это, какого дьявола я таскаюсь с ребенком и с этой собакой, будь она неладна, по идиотским магазинам, тягаю тяжеленные сумки, почему, когда надо, то помочь некому, и вообще. Я почти готова в отчаянии разреветься, но мысль о том, что слезы вытирать будет нечем – все руки заняты, меня останавливает и даже смешит.

– Вот, дожила, дура, даже слезы вытереть не можешь, так тебе и надо, – говорю я сама себе вслух и налегаю на коляску всем телом.

Она потихоньку сдвигается, ну что ж, поехали дальше.

Добравшись в конце концов до дома и кое-как справившись с сумками, коляской, тремя дверями в подъезде, кнопками в лифте и замком в двери квартиры, я, не раздеваясь, в сапогах (да черт с ним, с полом, вытру потом) захожу в ванную, подставляю руки под струю горячей воды, сажусь на край ванны и сижу так, пока не чувствую, что снова могу владеть верхними конечностями до последнего пальца.

Горячая вода свое дело делает, пальцы вновь шевелятся, я вытираю руки и иду снимать сапоги, раздеваться, раздевать Костьку. Распихиваю мокрые одежки по батареям, потом тащу сумки на кухню. Вдруг понимаю, что собаки нет в квартире, выбегаю в испуге за дверь – о Господи, я ее забыла на площадке около лифта! Там она и сидит, бедняга, с озадаченным видом. Мне совестно, но вообще-то даже удачно получилось, все-таки в дом попало раза в два меньше грязи. Тащу псину за ошейник в ванную, а там еще белье это замоченное, и не вымыть ее как следует, кое-как обтираю тряпкой лапы и бока. Возмущенное животное убегает, отряхиваясь, я опять мою руки и начинаю разбирать добычу. Да нет, удачно вообще-то сходили, вот и муки купили, и масла постного, и мяса. Кусок при внимательном изучении нравится мне еще больше. Я разглядываю его, прикидывая и бормоча себе под нос: «Вот эту часть можно потушить, из этой – котлеты, из кости сварю суп…» В кухню врывается испуганный ребенок.

– Ася, ты что, с ума сошла? Не надо из меня суп! Ты же мясо купила!

Отхохотавшись, продолжаю осмотр. Нет, суп все равно сварю, а мясо, что на кости, проверну и сделаю запеканку. Или макароны по-флотски. И готовить проще, и Костька любит.

Так, а сегодня-то что мы будем есть? Вчера они с Димкой весь обед доели, и очень жаль: завтра Костьки не будет, я тоже обедаю не дома, а готовить на один день как-то нелепо. Кажется, в морозилке была куриная нога, сейчас сварю, будет и первое, и второе, только б мы ее раньше не съели. Нет, вот она. Ставлю вариться, пора уже, полдвенадцатого. Начинаю чистить морковку и лук для супа, картошку на второе. Со стиркой сейчас уже не успеть, постираю, пока мелкий спать будет.