- Акт вот. - И сунул Ломоносову в руку сверток. - Гучков арестован рабочими.
- Что?! - переспросил Ломоносов, дрожащей рукой запихивая в боковой карман пальто бумагу.
- В министерстве расскажу, - пробормотал Лебедев, обессиленно откинувшись на спинку сиденья.
Приехав в министерство, они поднялись в кабинет Бубликова. Там было несколько чиновников.
- Ну что? Как? - почти крикнул им из-за стола Бубликов.
- Ничего, но... - Ломоносов замялся, глядя на пол, потом решительно сказал:
- Александр Александрович, у меня есть к вам одно сообщение совершенно доверительного характера.
Когда они остались наедине, Бубликов обеспокоенно и в то же время недовольно спросил:
- В чем дело?
- Гучков арестован... Акт отречения вот...
- Достукался, - сказал Бубликов после минутного молчания. - Итак, будем присягать Михаилу... Да, а с Гучковым-то что?
- Когда поезд пришел в Петроград, его встретило порядочно народу, - начал Лебедев. - Потом он пошел на митинг в мастерские.
- Старый авантюрист, - пробормотал Бубликов.
- Когда я приехал на вокзал, он уже был в мастерских, а Шульгин сидел в кабинете начальника станции. Было известно, что в мастерских неспокойно, настроение было тревожное. Затем из мастерских передали, что Гучков арестован, акта у него не нашли и идут обыскивать других депутатов, чтобы уничтожить акт.
- Зачем?
- "Товарищи" да и все остальные желают низложить царя, кажется... отречения им мало.
- Ну, а потом?
- Мне передали акт, я потихоньку, закоулками, выбрался да и дал тягу.
- А Гучков и Шульгин?
- Не знаю.
- Я сейчас буду разговаривать с Родзянко, а вы, господа, узнайте, что с депутатами.
Акт отречения не давил, а жег Ломоносову левый бок.
По телефону узнали, что Гучкова отпустили и он вместе с Шульгиным уехал в Думу. С этим известием Ломоносов вернулся в кабинет Бубликова.
Неряшливо одетый, с отекшим от недосыпания лицом, Бубликов бегал по комнате и кого-то громко проклинал. Из его довольно бессвязных слов Ломоносов понял, что в городе положение примерно такое же, как на вокзале. Большинство рабочих против отречения. С раннего утра в Думе между Временным Комитетом и Советом Рабочих Депутатов идут об этом горячие споры. Совет усилен солдатскими депутатами.
- Грамоту ищут по всему городу, возможно, и сюда придут. Где она? - обеспокоенно спросил Бубликов.
- У меня в кармане.
- Это не годится. Надо спрятать.
- Положить в несгораемый шкаф, приставить караул?
- Нет, положить в самое незаметное место... И не в этой комнате, конечно. Сохранение этой грамоты или несохранение положения не изменят, но все-таки... во-первых, отречение освобождает войска от присяги, во-вторых, уничтожение акта окрылит черные силы.
- А не снять ли нам с него несколько копий?
Подллинник спрятали среди старых запыленных номеров официальных газет, сложенных на этажерке в секретариате.
- Ну, а теперь по копии можно начать печатание.
- Нет, надо запросить Думу, - возразил Бубликов.
- Зачем? Ведь, чем скорее грамота будет напечатана, тем скорее весь этот шум прекратится. Да и набор, корректура, печать - все это требует времени. А кроме того, наборщики ждут.
- Нет, надо сделать запрос.
Через несколько минут последовал приказ: "Не печатать, но наборщиков не распускать".
***************
Разговор в Думе:
- Сижу я в зале час, другой... Скучно. Подсаживается ко мне старичок в пиджаке, благообразный такой. Заговорили. Потом он представляется: "Великий князь Николай Михайлович (известный историк)". Ну, я тоже кланяюсь: "Присяжный поверенный Сидельников". Продолжаем беседу. "Сколько раз, - говорит, - я ему, дураку, объяснял, чем это кончится. Не слушал, вот и дождался. В декабре, уж своей шкуры ради, собрались мы, великие князья, и послали ему депутацию: заточай жену, давай ответственное министерство. И слушать не стал. Без воли всегда был, а жена и последние остатки у него отняла".
***************
Генерал Алексеев - генералу Квецинскому, 18 часов 00 минут:
"Вследствие телеграммы наштазап о том, что из Великих Лук на Полоцк едет депутация в 50 человек от нового правительства и обезоруживает жандармов, по означенному вопросу был запрошен председатель Государственной Думы, который сообщил, что никаких депутаций не посылалось. Таким образом, по-видимому, начинают уже появляться из Петрограда чисто революционные разнузданные шайки, которые стремятся разоружить жандармов на железных дорогах и, конечно, в дальнейшем будут стремиться захватывать власть как на железных дорогах, так и в тылу армии и, вероятно, попытаются проникнуть и в самую армию. Надо принять самые энергичные меры, установив наблюдение на всех узловых станциях железных дорог в тылу и иметь на этих станциях гарнизоны из надежных частей под начальством твердых офицеров. При появлении где-либо подобных самозваных делегаций таковые желательно не рассеивать, а стараться захватывать и по возможности тут же назначать полевой суд, приговор которого приводить немедленно в исполнением."
***************
Адмирал Непенин - адмиралу Русину, 19 часов 30 минут:
"На "Андрее", "Павле" и "Славе" бунт. Адмирал Небольсин убит. Балтийский флот как военная сила сейчас не существует. Что могу сделать?
Дополнение. Бунт почти на всех судах".
***************
У Думы, несмотря на поздний час, стояла толпа. Ломоносов вошел в полутемный Екатерининский зал. Всюду люди, разбившиеся на кучки. Преобладали солдаты. Посреди зала к Ломоносову на шею бросился знакомый профессор и, захлебываясь, стал объяснять значение происходящих событий.
Не без труда отделавшись от него, Ломоносов стал расспрашивать встречных, где Думский Комитет, министры. Никто не знал. Его посылали то в одну комнату, то в другую. Так, бродя по всему дворцу, он подошел к двери, где на часах стояли юнкера. Они подтвердили, что Временный Комитет Думы и правительство заседают здесь, но пустить его отказались.
Была уже половина девятого вечера, и положение, в котором очутился Ломоносов было довольно смешным, если не сказать больше. Сдерживая гнев, он прохаживался перед закрытыми дверями, бросая на юнкеров взгляды, полные негодования. Вдруг заветные двери отворились и вышел его старинный знакомый. Ломоносов отвел его в сторону и объяснил свое положение. Депутат провел его мимо юнкеров в небольшую комнату, где сидели в полумраке группками депутаты и министры. Направо была дверь во вторую комнату. Эти две комнаты и составляли помещение Временного Комитета.
"Зачем Родзянко ушел из своего роскошного кабинета? Зачем Комитет спрятался где-то на задворках?" - в растерянности спрашивал себя Ломоносов.
- Господа! - провозгласил депутат, знакомый Ломоносова. - Вот привезли отречение Николая!
Никто не проявил особого интереса, разговоры прервались на секунду - внимание отвлек шум громкого голоса, и снова все говорили.
Подошли Милюков и Владимир Львов. Начали рассматривать акт, вертя его во все стороны, словно неграмотные. Чувствовалась какая-то растерянность.
Ломоносов шел в святилище русской революции, к героям, опрокинувшим трон, а застал каких-то испуганных пигмеев. В министерстве жизнь била ключом, здесь было мертвое царство. Вся обстановка, настроение, лица создавали впечатление, что в соседней комнате покойник.
Ломоносову стало так тоскливо, больно, точно он внезапно попал на похороны близкого человека, на похороны своей мечты. Из другой комнаты его увидел Некрасов, подошел и спросил, зачем он здесь.