Сахиб смотрел сурово, невозмутимо. Он не сразу ответил на вопрос. Истинный рыцарь пустыни, аравийский бедуин, каким Сахиб стал за многие годы странствий по степным тропинкам, он пренебрегал страхами и опасностями. Сахиб долго молчал, прежде чем заговорить. Наконец, сказал, вкладывая в свои слова столько презрения, сколько мог:
Змея под подушкой...
Небольшой огонек, вырастая,
Обратит в золу и пепел священную Мекку.
Он не говорил, декламировал. Наргис от неожиданности присел, и завороженно не спускала глаз с шевелящихся в мечущихся отблесках костра губ и бороды Сахиба Джеляла.
Бледноликий — он тоже уже сидел у костра, отщипывая кусочки горячей лепешки и вздрагивая при каждом слове. Следивший за каждым движением Сахиба Джеляла, он забеспокоился, поняв, откуда ему грозит опасность. Воспользовавшись тем, что Сахиб Джелял сделал паузу — ему вообще было трудно говорить, он имел вид совсем больного человека — Мирза торопливо забормотал:
— Я тут ни при чем. Дело не в Сеиде Алимхане, не в его высочестве эмире... Я передовой, прогрессивный. Никто не подумает, что я за деспота... ха-ха... смешно. Он тиран. Мы тиранию не признаем... Мы враг Сеида Алимхана. Он враг нам...
— Что? Что такое?
Это заговорила молодая эмирша. Она изволила с важным видом завтракать на своем паласе у дувала за особым дастарханом. Из уважения к ней хозяин принес ей хурмачу с каймаком. Набитый рот не помешал эмирше завопить:
— Ах ты, сукин сын, Мирза! Безбородый Мирза! И ты смеешь о его высочестве! Да он тебя, предателя...
Она подавилась и замолкла с судорожно открытым ртом. Где-то недалеко, за стенами домов, вдруг взвыли... Кто-то выстрелил. Вой оборвался.
— Кому «нам»? Кому Сеид Алимхан враг? — с надсадой спросил Сахиб.
— Нам... Тем, кто имеет ум объединить всех тюрок... Утвердить общую культуру, утвердить общую платформу... Вы знаете, что такое платформа? Для всех тюркских племен... Под рукой османской Турции. Утвердить единство, прогресс,
— Ты кто?
— Я?! Мы?!
— Ты — узбек... и у тебя язык поворачивается говорить такое?
— Мы враг эмира Сеида Алимхана. Мы против гнилой тирании... за Туркестан... э-э... без большевиков...
— Для кого ты стараешься?
— Нам нужно государство благородных людей, купцов, помещиков, полководцев, таких вот, как вы... Цвет тюркского народа... Единая конфедерация от Алтая до Черного моря... на развалинах России... Бухара, Ташкент, Самарканд, Фергана, Уфа, Казань, Астрахань, Крым, Баку... И единая мать — Стамбул... Турецкий султанат...
Бледноликий запутался. Здесь, у костра, шел странный, неправдоподобный диспут под аккомпанемент далеких криков, воя, стрельбы... Дым источал из глаз слезы, из горла вырывал кашель.
Надо было, видимо, браться за оружие, искать укрытия. А этот аравитянин, словно в своем бедуинском шатре, среди вождей племени сидит с холодным спокойствием, перебирая пальцами черные зерна-костяшки эбенового дерева и продолжает невозмутимо задавать вопросы, более подходящие для трибуны какой-нибудь Лиги Наций, а не разговоры в степи у костра.
Комиссар от нетерпения то сжимал, то разжимал пальцы на рукоятке клинка. Ему, мирному гидротехнику, невероятных усилий стоило по приказу самого командира из водохозяйственного работника Нарком-зема превратиться в комиссара, в военного человека. Да еще такого военного, которому не сразу пришлось окунуться в бухарские события, в войну, с ее схватками, перестрелками, конными атаками, окружениями, осадами, переговорами с врагами.
А тут еще веди политические споры с явным врагом. Принимай самолично решения.
Вон при всем внешнем своем спокойствии даже Сахиб Джелял начинает нервничать. А что уж говорить о Мирзе. Тот окончательно сдал: бледнеет все больше. И бормочет совсем уж несуразное.
И все это в такой тревожной обстановке.
Но что ж! Чай выпит, лепешки и прочая пища съедена. Отдана дань гостеприимству. Хозяин теперь не будет стрелять в спину: в гостей, даже уезжающих, не стреляют.
А бледноликий нудит и нудит, с позволения Сахиба Джеляла. Нельзя прерывать, Сахиб Джелял слишком видная фигура!
— Народы Туркестана,—тянул Мирза,— не созрели, чтобы управлять своей судьбой. Пример — прогнивший режим эмира. Пример Хивы... Коканда... Ой, не спешите! Не выносите решения... Выслушайте. Мы в Берлине с Энвер-пашой недавно. Мы там в эмиграции ждали... У нас в Стамбуле Союз туркестанской молодежи... Задача — борьба с Советской властью... А эмир только орудие...
«Ого! Тилляуский воробышек, клевавший навоз на тилляуском базаре, теперь стервятником прилетел из Стамбула терзать живые тела людей»,— думал с ненавистью комиссар. Он встал, стегая свои коричневые краги офицерским хлыстом:
— Честное слово, пора кончать.
— Я не молодежь,— мрачно пошутил Сахиб Джелял. И Мирзу всего передернуло от плохого предчувствия...— И мне, Сахибу, и воинскому сардару нет дела до ваших лиг и... Энвер-паши, Энвер-паша такой же... Память о нем среди арабов Аравийской пустыни... память о владычестве турок корявым шипом вонзилась в плоть бедуинов. Энвер-паша такой же, кровь проливающий колонизатор, людоед, пожиратель женщин и младенцев, как Чемберлен, Пуанкаре, Николай Кровавый. О, сколько раз мой меч висел над головой этого подлого зятя, подлого халифа, убийцы людей Энвера-паши!..
— Довольно с ним. Извините, дядя Сахиб, разговор окончен. Пора,— сказал комиссар.
— Нет, нет! — воскликнул бледноликий.— Стойте! Выслушайте! Я уполномочен... Облечен полномочиями... У вас есть выбор. Выбирайте английский эликсир. Он вольет новые силы...
С ожесточением Сахиб Джелял процедил сквозь зубы:
— Большая кошка проглотит маленькую.
— Идем же с нами! Подчиним Туркестан Европе. Историческая необходимость. Ничего не понял Сеид Алимхан... глупец Алимхан, Единственная мера спасения страны. Бухара свяжется железными дорогами с Индией... с Персией, Китаем. А этот глупец... Алимхан Приказал разобрать рельсы, сжечь шпалы... кричал: «Железная дорога погубила благородную Бухару...» А ведь через железные дороги мы будем привлекать капиталы, богатства цивилизованных государств...
— Эка, куда хватил...— иронически протянул комисcap. — С перепугу о высокой политике запел. Не до нее сейчас, дядя Сахиб. Давайте решайте.
Сахиб Джелял не сказал больше ни слова. Все напряженно молчали.
Внезапно заговорил Баба-Калан. Он выразил мысль по-своему:
— Удержится ли лед на солнце, а?
Бледное, искаженное страдальческой гримасой лицо Мирзы колебалось, белесым пятном дрожало на фоне свинцового неба. Выражение лица нельзя было разглядеть, но глаза пугали. Черные кружочки зрачков, окаймленные белками и синими веками, угрожающе, по-судачьи, таращились. Мирза походил на уродливое чудище. Голос хриплый, скрежещущий. Мирзе чудилось, что он сумел убедить Сахиба в чем-то. И он с азартом игрока бросил последнюю карту. Весь дергающийся, извивающийся, он казался порождением кошмара. За его блеклой фигурой, в дымных клубах, пахнущих своеобразной глиной и пустыней, казалось, прятались и шевелились безобразные лики, рогатые, косматые, сопевшие, хихикающие.
— Не воображайте... я не один. За мной сила и могущество. Мы сотрясаем весь Туркестан. Мы растоптали ташкентских комиссаров, мы растопчем и вас...
Он уже и угрожал.
— Яснее, — проговорил через силу, с отвращением, комиссар. — Кто это «мы»?..
— Мы — это «иттихад вэ таракки», мы — Туркестанская военная организация, мы — кашгарская академия иттихадистов, мы — мелли иттихад, могучая армия ислама, мы — Энвер-паша и его эмиссары во главе с Юсуфбеком... мы — это мы. Мы — генерал Макман. Мы — все золото и оружие Британской империи... Мы — ангел возмездия и гнева...
— Наконец-то, раскрылся,— сказал комиссар.— Одно несчастье — тут намешалось в эту кашу столько сантиментов и родственных чувств, что...
Он сердито и несколько растерянно смотрел на лицо Наргис и на Баба-Калана...
