– На прохожего и дубина ружье! Бо сказано: не сотвори себе кумира! – и энергично, но о-о-очень осторожно, прячась за спинами друг у дружки, пошли на меня с дубинами!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
А я их щуня́ю*:
– Слюхай, штё я табе скажу, Сазон! На то два уха, штёб больше слюхать! Слюхай, штё я табе скажу, Кирила! На то и ухо, штёб штё-то слюхать! Не будь становщико́в* да поноро́вщиков*, не будет и воров! Ну, друже ты мой, Оружжо Сухой Мартын, скажи ласковое слово: ласковое слово пуще дубины!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
Прицелился я в портных поверх их дубовых голов и выпалил из ружжа: пиф-паф! На одном портном шапка загорелась, у другого – бороду снесло! Засмердело жареной бараниной и паленой шерстью.
Аз мгновенно зарядил ружье сызнова и держу его наизготовку. А сам, понимаешь, гляжу на Сазона: скоробило портного Сазона вдоль и поперек.
– Ой-ёй-ёй! А-а-апчхи! – проверезжал портной Сазон, хватаясь за горящую шапку. – Без вины виноват! Не говоря худого слова, да по шапке! Дали портному Сазошке Корносому по шапке ни за что, ни про что! Ныне иваны на большой дороге напрасливы: к ним портной с иглою, а они его – сразу по шапке! Ну ничего, черепком напьюсь, дубинкой отобьюсь!
– И-го-го! И-го-го! А-а-апчхи!
Гляжу на Кирилу: скоробило портного Кирилу поперек и вдоль.
– Ой-ёй-ёй! – пролепетал портной Кирила, хватаясь за обритый подбородок. – А-а-апчхи! Без вины виноват! Не говоря худого слова, да в рожу! Дали портному Киришке Ухатому по бородишке ни за что, ни про что! Ныне иваны на большой дороге напрасливы: к ним портной с иглою, а они его – сразу в рожу! Ну ничего, черепком напьюсь, осло́пом* отобьюсь!
– И-го-го! И-го-го!
– Сазошка, ёшкина кошка!
– Шо?
– На воре шапка горит! – проглаго́ловал я Сазону.
– И-го-го!
– Киришка!
– Що?
– Не отсохни голова, вырастет и бородишка, ёшкина кошка! – примолвил я Киришке.
– И-го-го!
– Ну що, будете ощо воровать? – изговорил я обоим.
– И-го-го! И-го-го!
– На вора с поклепом! – возопил Сазон.
– И-го-го! И-го-го!
– Для чего не воровать, коли некому унять? – схиза́л* Кирила.
– И-го-го! И-го-го!
– Ой ли? А острог? Острог вору неизменный друг, какой восторг! А еще лучше виселица: народ толпится, вор матерится, душа веселится! Ворюге виселица – неизменная подруга!
– И-го-го! И-го-го!
– Ха! – рассмеялись портные мне в лицо. – Темнота! Ну рассмешил, дела не знаешь! Грошовому вору – батог да острог, алтынного вора вешают, полтинного – чествуют! Мелкое воровство – воровство; крупное воровство – уже не воровство, а макроэкономика!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– А вы – воры какие: алтынные али полтинные? Али, мабудь, грошовые, ёшкина кошка?
– И-го-го!
– Я, – самозабвенно гундосит Сазон, – по большим дорогам попортняжничаю, сколочу первоначальный капиталец. С тем капитальцем купчиной стану, ух, ало-пунцово-малиновый кафтан нацеплю! Ведь кафтан в России – больше, чем кафтан, в особенности ежели он – ало-пунцово-малиновый! И вот благодаря ало-пунцово-малиновому кафтану макроэкономикой займусь, в миллионщики выйду! Новый нос себе вставлю – протез из чистого золота! Летом буду жить в летнем дворце, а зимой – в Зимнем! Станут меня безмильонные иваны прозывать: Сазошка-миллионщик. А я им, безмильонным иванам, буду указывать: «А ну, ниц, ниц пред Сазошкой-миллионщиком!» И сапогом – в морды, в морды!
– И-го-го! И-го-го!
– А я, – самодовольно дриве́ет* Кирила, – по большим дорогам иглой пошью, сколочу первоначальный капиталище. С тем капиталищем в купчины подамся, багряно-пурпурно-малиновый кафтан напялю! Ведь кафтан в России – больше, чем кафтан, в особенности ежели он – багряно-пурпурно-малиновый! И вот благодаря багряно-пурпурно-малиновому кафтану макроэкономикой заниматься стану, в миллионщики выйду! Новым ухом обзаведусь – протезом из чистого золота! Летом буду жить в Зимнем дворце, а зимой – в летнем! И дадут мне безденьжищные иваны прозвание: Киришка-миллионщик! А я им, безденьжищным иванам, укажу их место: «А ну, на колени, на колени пред Киришкой-миллионщиком!» И сапогом – в рожи, в рожи!
– И-го-го! И-го-го!
Тут вдруг Сазошка Корносый в возбуждение пришел да как заверещит:
– А ну, Иван, ниц, ниц пред Сазошкой-миллионщиком! – и полез на меня, купчина, с дубиною, прячась за спину Киришки Ухатого!
– И-го-го! И-го-го!
И тут вдруг Киришка Ухатый перевозбудился да как запищит:
– А ну, Ивашка, на колени, на колени пред Киришкой-миллионщиком! – и попер на меня, купчина, с ослопи́ной*, прячась за спину Сазошки Корносого!
– И-го-го! И-го-го!
– Ну, господа портные, – воркую им, – ослоп не Господь, а ослопина не судьбина! Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют! Гой, друже ты мой, Оружжо Сухой Мартын, скажи еще ласковое слово: ласковое слово пуще дубины!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
И дождались портные ласкового слова от Оружжа Сухого Мартына! Прицелился я в портных поверх их мякинных голов и выпалил из ружья: пиф-паф! У одного портного бороду снесло, на другом портном – шапка загорелась! Зафуняло паленой шерстью и жареной бараниной.
– И-го-го! А-а-апчхи!
Аз, понимаешь, гляжу на Сазона: скоробило Сазона вдоль и поперек.
– Ой-ёй-ёй! – запричитал портной Сазон, хватаясь за обритый подбородок. – А-а-апчхи! Без вины виноват! Не говоря худого слова, да в рожу! Дали портному Сазошке Корносому по бородёшке ни за что, ни про что! Ныне иваны на большой дороге напрасливы: к ним портной с иглою, а они его – сразу в рожу! Ну ничего, черепком напьюсь, дубинкой отобьюсь!
– И-го-го! И-го-го!
Гляжу на Кирилу: скоробило портного Кирилу поперек и вдоль.
– Ой-ёй-ёй! А-а-апчхи! – захныкал портной Кирила, хватаясь за горящую шапку. – Без вины виноват! Не говоря худого слова, да по шапке! Дали портному Киришке Ухатому по шапке ни за что, ни про что! Ныне иваны на большой дороге напрасливы: к ним портной с иглою, а они его – сразу по шапке! Ну ничего, черепком напьюсь, ослопом отобьюсь!
– И-го-го! И-го-го!
– Ну що, господа портные? – гры́маю*. – Довольно ль вам ласкового слова от Оружжа Сухого Мартына, аль вдругорядь ласкового слова дожидаться будете? Ежели дожидаться будете, подождите: сейчас я ружье перезаряжу, ёшкина кошка!
– И-го-го!
– О небеса! – завопил Сазон.
– О небеса! – завопил Кирила.
– Шо – небеса? – внезапно проснувшись, чертовски заинтересовался мой Внутренний Болтунуттер. – Интересуетесь, почему они такие мутно-перламутровые?
– Шо – небеса? – заинтересовался аз. – А почему они такие мурло-перламутновые, понимаешь?
– И-го-го, и-го-го? – заинтересовался Пегас.
– О небеса, – завопил Сазон, – сделайте так, щобы... щобы...
– И-го-го?
– Щобы, щобы, – завопил Кирила, – щобы Иван не смог зарядить оружжо!
– Ха-ха-ха-ха-ха! – рассмеялся мой голосистый Внутренний Хорохорист – а он всем юмористам в кумиры годится.
– Ха-ха-ха-ха-ха! – рассмеялся я.
– И-го-го-го-го-го-го! – заржал Пегас.
Тута портные в сердцах зашвырнули дубины прямо в сизогривую тучу, висевшую над головами. Из тучи повалили хлопья сивого-сивого снега, густо-густо.
– И-го-го-го-го!
Достал аз из пулеметной ленты два патрона, чтобы ружье зарядить, да своевременно сообразил: где уж теперь в стволы порох засыпать, больше снега засыплешь, чем пороха.
Тут я, недолго думая, повесил ружье на плече, достал пращу и зарядил ее двумя патронами.
– О небеса! – завопил Сазон.
– О небеса! – завопил Кирила.
– О небеса! – прошептал мой Внутренний Голосург – а он всем небесам в демиурги годится.
– О, и-го-го-го-го-о-о! – заржал Пегас.
– Шо – небеса? – заинтересовался аз. – Почему они такие мурло-перламутновые, понимаешь?
Все дружно поглядели на небеса.
– И-го-го-о-о!
А там из-за сизогривой тучи выглянули Смерть да пень и заорали, размахивая светящейся косою да колыхающимися корешками:
