Тайно приплыть с транспортом – нельзя. До начала шестидесятых авиации в большинстве мест не было, а если где-то и была, то чтобы кто-то прилетел тайком – смешно и думать. Выходит, как дезертиры туда попадали, на Север? Выходит, с тунгусами кочевали.

Пока война не кончилась, не трогали мы их, пусть живут и пушнину сдают. Стране от этого доход; государству – сила. Так что пускай. Но и терпеть бесконечно не будешь ведь, понятное дело. Война кончилась, приказ: кончать с предателями, с дезертирами. Все, кончилась им послабуха!

А кончать как можно было? Два способа.

Один простой – сбросить бомбу на поганый поселок; народ разбегаться начинает, и по ним, на бреющем полете, да из ШКАСов! Что такое ШКАС? Темнота! Это такой пулемет: Шпитальный, Комарицкий, Авиационный, Скорострельный. После доработки ШКАС делал 3000 выстрелов в минуту, и придумал его Шпитальный Борис Гаврилович, большой советский ученый, верный сын партии. Вот как зарядит самолет из всех четырех ШКАСов разом! Так будут они знать, как идти против народного государства.

Но это только первый способ.

Второй способ – это и старообрядцев приструнить, пушнину приобрести, дезертиров выловить, высокую идейность соблюсти. Для этого, получается, надо туда, на Север, десанты забрасывать, и большие. И быстро, чтобы дезертиры не сбежали. А то уже так бывало: высаживаются наши люди – а нет никого! Потому что пока плыли по рекам, информация ушла – кто плывет, зачем плывет...

Ну что надо было делать? Ты как думаешь? Ну то-то! Далеко вам до сталинских соколов, богатыри были, не вы. Стали мы аэродромы строить. Идет по рекам десант. Ни в одну деревню не суется, никого не трогает. Приказ: если все дезертиры прямо в лагерь заявятся – никого не трогать, никак не восстанавливать против себя, не вспугивать. Даже объяснять всем, зачем мы здесь, только отвечать, понятно, дезу: что мы здесь, чтобы против США строить аэродромы. Они ж не понимают, темнота, быдло это, что мы – не против внешнего врага, а как раз против внутреннего!

Ну вот, сделаны аэродромы. По пять бортов, по пять вылетов за сутки – и уже сколько наших тут?! То-то! А на бортах на самолетных еще и лодки, и моторы, и припасы... Р-раз! И в одночасье мы уже у этих... у гнид этих, у старообрядцев! Одновременно у всех, все деревни ихние накрыты! Ну, говорим, показывайте, кто тут за нашей спиной в войну отсиживался, а?!

Тут, конечно, тоже раз на раз... В одних деревнях видно, что жили, да сбежали. В других – накрыли, да не всех. Но если они, нас завидев, уходили – на столе варево остыть не успело, – тогда, выходит, можно и накрыть!

Ну и ломанулись мы по местам таким гиблым, что даже рассказать – все равно, мужики, не поверите. Потому что Север – это что? Это долины рек, вот что. Возле рек – население, люди. А между рек что? Можно считать, ничего. Пустое пространство там, безжизненное пространство, вот что. Там только тунгусы и ходят, эвенки эти проклятые. Ка-ак двинутся на своих оленях, целыми семьями, и ходят, где хотят, по любой тайге, по марям, по болотам. Им реки и не нужны, им нужно, чтобы ягель был – олений мох, лишайник такой для оленей. Ну и чтобы зверь был – медведи, лось, олени дикие: это чтобы им самим есть, эвенкам.

А русские по тем местам, где мы шли, отродясь и не ходили, никто... Ну, еще дезертиры, может быть, да еще, может, старообрядцы.

Прямо страшно бывало: идем по местам совершенно безлюдным, никем не исследованным. Что в них, в этих местах? А никто и не знает, что в них. Как идти? На картах все примерно, все на глазок... Все самим надо определять, самим карту составлять – прямо тебе Робинзон Крузо!

Дней пять мы по следам их шли, по дезертирским. Потом нашли такое место, где дезертиры вышли на эвенков. Вместе дальше пошли, и, наверное, думали – мы след потеряем. А мы не потеряли, нет! Мы им так на хвосте и висим. Еще дней пять – и догонять мы стали дезертиров. Они как поняли, что мы опять на хвосте, – и в сторону. Свернули так, что им неудобно и мы их догнать можем легче. Та-ак... Значит, понятное дело – шли к чему-то для них интересному, а как увидели нас, решили свернуть, не наводить. Мы ж не дураки, мы понимаем. Запомнили место, поняли направление.

На другой день накрыли мы их – трех дезертиров и семью тунгусскую. Баба и то по нам стреляла, да как ловко! Весь день возились, пока положили всех. Эвенки эти – куда совались?! Олени отощали, дите в люльке, и второе – лет пяти, наверное, хотя по ним определить непросто. И злой народ они, эвенки! Мать в болоте уже, мордой вниз притонула, после пяти попаданий, а эта скотина мелкая – ведь не слезинки! Так и тянет к себе карабин, тоже нас убивать хочет.

Ну, зачистили, как полагается, своих похоронить хотели – так вечная же мерзлота! Пришлось что? Лиственниц пришлось навалить, костер делать, сожгли всех. И своих, и чужих – все одно, только пепел останется.

Но понимаешь, нас все равно много, а тут еще олени есть. Раненый один, ходячий. Так что стали мы думать, как лучше задание товарища Сталина выполнить и проверить – от чего это они шарахнулись, когда от нас бежали?! Может, там тоже дезертиры?

Шли с бережением, как полагается – боевое охранение, основные силы скрытно. По каким местам шли, сказать невозможно. Лиственницы корявые, одинаковые везде. Следы оленьи, медвежьи. Лось выходит, на нас смотрит, еще думает – уходить ли. Временами не верилось, что вообще на свете еще люди есть, кроме нас. Три дня так шли, шли... Ничего и никого. Решили еще день идти, а потом назад, по причине полной безрезультатности. И тут под конец четвертого дня – дым! Дым над лесом! Вот оно! Мы затаились, перестроились и тихо-тихо – вперед!

А пройти почти что невозможно – сплошное болото, вода и вода. Вы такого болота и не видели – ледяное болото! Сперва еще кочки были, потом – вода открытая пошла. За ней, за водой видно, опять местность повышается, даже что-то вроде холма. Мы вдоль болота, где пройти можно. Километров двадцать топали, пока не вышли к месту, где они ручей запрудили. Завалили ему русло землей и дамбу сделали. А местность низкая, плоская, ну и залило на версты и версты... Мелкое, а озеро или там болото, кто разберет. А посреди воды – тот самый остров не остров.

Что делать? Ясно, нет на остров дороги, а там как раз дым поднимался и вроде кто-то в бубен колотил: люди там! Стали мы броду искать. Жечь огонь нельзя, и как вылезаешь из воды синий весь, сразу начинаешь танцевать, чтобы не помереть.

(В этом месте Иван Иванович долго гадостно хихикает.)

Нашли проход... По грудь местами и по шею, а нашли. Через самую глубь плот связали, для оружия и документов. Опять же, по уму – сперва один отряд занял позиции там, потом другие. Тут и мы поближе, и ветер переменился – уже хорошо слышно бубен.

Рассыпались цепью – вперед! Видно, что люди живут, и что давно живут – тропинки протоптаны, зарубки на деревьях есть. Идем, тропинки вроде все шире, натоптанней, да и бубен все слышнее и слышнее.

Тут вдруг вываливается один: видно, что эвенк, но в ватнике, несет бревно. Шел он себе через лес, как будто никого здесь и нет и даже и не может быть. Нас заметил, ахнул, бревно бросил, попятился. Что делать?! Брать живым надо, а как возьмешь? Он сразу в лес отходить; руки расставил, и отходит, отходит... Ну что поделать: ему тихо, властно так: «стоять!». Он повернулся, припустил, да еще с криком. От пули не уйдешь, да зато выстрел, крик этот. Там, впереди, тоже крик, много людей кричат, и слышно уже, что крик-то растерянный – не ждали.

(В этом месте Иван Иванович опять долго гадостно хихикает.)

Мы – понятное дело: «Ура!». Спереди и стреляли всего ничего, раза три, и побежали.

Там что? Там поляна большая и юрты большие стояли. Не чумы, нет... Чумы я сто раз видел: тут другое... Эти юрты... не юрты... они в землю заглубленные, стены из корья и из жердей, и высокие, в два роста. Не чум, не изба, не барак. Никогда такого и не видел.

А посреди поляны там каменный идол стоит. Что каменный и что идол – это мы поняли после, а сперва просто видели – торчит что-то... может, столб? И костер горит перед столбом.