Кости человека сначала приняли за бараньи – до такой степени никто не ожидал здесь погребения. Вообще-то, степняки никогда не хоронили покойников прямо на территории обитания. А тут кости человека шли прямо в самом культурном слое поселения.

Основной вопрос – почему похоронили здесь, не на курганном кладбище? Закопали «не своего», кому покоиться там неподобало? Скажем, убитого врага? Случайного убитого? Казненного? Тогда почему прямо в слое поселения, где сами жили?

И человека этого вовсе не закопали как попало, а именно похоронили по всем обрядам, принятым в культуре. Похоронили очень странно, никак не отметив могилу, не насыпав курганной насыпи, но тем не менее – похоронили. Труп положили как полагается – в слабо скорченном положении: на боку, немного согнув ноги в коленях, руки под голову.

На груди скелета виднелось множество белых бусинок из полых птичьих костей – скорее всего, рябчика или куропатки.

На уровне костей таза лежали бронзовый «горбатый» нож и шило. Позже я показал эти вещи коллегам из Петербурга, и реакция была однозначная:

– Седьмой век до Рождества Христова... Самый конец карасукской культуры. Так что хоронили по всем правилам.

В трех метрах от погребения, ниже по склону, мы нашли остатки двух больших сосудов, каждый вместимостью почти с ведро. В такие керамические сосуды обычно наливали покойникам сопроводительную пищу – пища для него по пути на тот свет. Сосуды, полные бульона и молока, ставились вместе с погребенным в могилу, и поэтому обычно их раскапывают целыми: ведь ничто не могло повредить сосуды в яме. Это в слое поселений сосуды попадаются обычно только разбитые, совсем ненужные, и уже поэтому археологи любят погребения: в них больше неповрежденных вещей.

Здесь же целыми были только днища сосудов, а большая часть тулова раздробилась на множество кусочков. Полное впечатление, что сосуды вкопали неглубоко, буквально на несколько сантиметров – лишь бы хоть как-то держались. И сосуды сами по себе, под тяжестью снега и от внимания зверей, постепенно погибли. Мы находили кусочки этих двух сосудов на довольно большой площади, и все вниз по склону от донышек: обломки съезжали вместе с движущимся склоном.

Так что соплеменники приняли меры, чтобы погребенный попал бы в царство мертвых и чтобы он имел орудия труда на первое время: нож и шило. Его похоронили вполне заботливо.

И это не все! В трех метрах к востоку от скелета сделали каменную выкладку – выложили камешками – голышами площадку овальной формы, примерно полтора метра длиной и семьдесят сантиметров в самом широком месте.

Я, конечно, не могу доказать, что выкладка связана со скелетом, но ведь и такие выкладки в слоях поселений обычно не встречаются. Не то, чтобы они были редки, – их попросту вообще не бывает! Тут логичнее всего предположить, что между странным погребением и каменной выкладкой есть несомненная связь.

Камни кладки сверху были слегка прокалены, в щелях между ними попадались мелкие угольки. По-видимому, на кладке когда-то горел костер, и его тоже оставили почему-то под открытым небом.

Может быть, эту вымостку сделали, чтобы положить на нее труп? Может быть...

Вторая каменная выкладка в форме креста, совсем маленькая, сантиметров тридцать на тридцать, была сделана в неведомые времена возле самых плеч скелета. На ней, кроме угольков, попадались крохотные кусочки обожженной кости.

Но самое главное – скелет был далеко не полон. Отсутствовал череп. Не было кистей рук и ступней ног. Не было всех правых ребер и правой руки и плечевых костей.

Естественнейший вопрос: а где похоронили все остальные части тела этого покойника? Голова, добрая половина туловища, кисти рук и ступни ног – все это ведь было же где-то или похоронено, или сожжено... А может, съедено? Но тогда где именно?

Израненный человек? Но тогда почему у него не было головы? Что, ампутировали голову и всю правую половину тела от костей таза до плеча, вместе с правой рукой?

– Может, самоубийца? – робко предположили самые наивные «экспедишники».

– Самоубийца, который сам себе отпилил голову и сам себя похоронил? Гм...

Похоронен был захваченный в бою?

Тогда почему похоронили в полном соответствии с обрядом? Заботиться о враге вряд ли кто-нибудь стал.

Может быть, похоронили израненного в боях, искалеченного врагами человека, и хоронить старались побыстрее и тайно, чтобы враги не нашли погребения?

Но хоронили-то с совершением обрядов никак не скоростных – выкладка, сожжение на ней чего-то (возможно, и частей покойника).

Приходится признать, что любые версии, кроме одной, решительно несостоятельны: кроме версии совершенно нестандартных, необычных, но и вполне неторопливых, продуманных похорон соплеменника.

Другое дело, что был этот соплеменник, вероятно, человеком довольно необычным и отличавшимся от остальных не меньше, чем его погребение – от остальных погребений. Очевидно, эти отличия были превосходно известны его соплеменникам. По-видимому, оставшиеся в живых боялись покойника и хотели его обезвредить. Как обезвредить? Ритуально? Очень может быть, и ритуально.

Во всяком случае, у покойного отрезали так много частей тела, что это уже точнее назвать расчленением. Итак, труп расчленили. Большую, основную часть трупа похоронили по обычному для карасукской культуры обряду, положив с покойным орудия труда и дав пищу в дорогу. Да еще произвели какие-то неизвестные нам действия на каменных вымостках.

Наверняка это были действия ритуальные, религиозные. Но очень может быть, что и не только... Кто знает, не на вымостках ли сгорели остальные части трупа?

А погребенный уже был ни для кого не опасен. Даже если представить себе, что этот покойный, как в страшной сказке, поднялся вдруг посреди ночи... Ну и что он будет делать без головы, без ступней, с одной левой рукой, и той без кисти?

В тот же год, кончив раскопки на Подъемной, я уехал в «курганную» петербургскую экспедицию на юг Хакасии. Разумеется, рассказал коллегам о странном погребении. Народ внимательно осматривал привезенные «бронзушки», дружно датировал погребение, подбрасывал в огонь сучья, разливал в кружки много чего. Главное, конечно, для археологов было датировать погребение, определить культуру... так сказать, найти погребению место в уже известном массиве.

Зашла речь, конечно, и об особенностях погребения.

– А что? Знаю такие... Раскопал одного, без головы и правой части тела... Только не карасукское погребение, а андроновское, лет на полтысячи раньше.

– Где?

– На Березовом...

Другой раскопал погребенного без рук и ног, с железной стрелой в правом боку, в другом месте. Третий сам такого не находил, но ему рассказывал покойный Максименков. Четвертый сам видел, еще студентом, как его шеф раскапывал погребенного без кистей рук и ступней ног, без головы. И в кургане тогда тоже была каменная выкладка, примерно таких же размеров, как на Подъемной. Пятый сам не сталкивался ни с чем подобным, но видел описания в литературе...

Тут надо сказать, что Санкт-Петербургская школа археологов ведет раскопки на Енисее с 1922 года. Погребений скифо-сибирской культуры раскопано больше 20 тысяч, карасукской – порядка 4 тысяч и даже самых древних, афанасьевской культуры, III тысячелетия до Рождества Христова, известно не меньше тысячи погребений. Каждый из мужиков, сидевших у костра в этот вечер, раскопал своими руками по нескольку десятков, а некоторые – и сотен погребений разного времени, и сведения получались очень и очень надежными.

Выходило, что «мое» погребение не такое уж и исключительное и я не первооткрыватель. Что столкнулся я с чем-то достаточно редким, но скорее с каким-то явлением, а не с бессмысленным отклонением от нормы.

– Тебе с Кузьминым надо потолковать, – единодушно заключили археологи.

– Почему с ним?

– А так... Прости, к ночи не охота, а он завтра приедет и много чего порасскажет.

Кузьмин прибыл назавтра на огромном ГАЗ-66, и я уехал вместе с ним в лагерь его экспедиции уже до самого конца августа. На мой вопрос Коля Кузьмин рассказал мне одну историю обстоятельно и подробно. Говорили мы с ним под портвейн и в самой идиллической обстановке – за столом, поставленным под тентом, в удобных плетеных креслах. Где-то в лагере пели под гитару, смеялись девушки, разделывая рыбу для засолки, спускался вечер, и сильнее слышалось бормотание ручья. Солнце садилось – густой желто-малиновый закат раннего августа. Мы сидели за раскладным столиком за замечательным напитком собственной выработки, закуски возвышались горами, и Коля рассказывал очень подробно и медленно, пока совсем не стемнело.