Не сомневаюсь, что все эти причины имеют место. Но точно так же не сомневаюсь, что спелеологи подумывают и про «черного людоеда», только не спешат сознаваться.

Во-вторых, раза два мне доводилось слышать о девице, которая «неизвестно с кем», – то есть с кем-то незнакомым для спелеологов, ушла в пещеру и пропала без вести. Объяснять эту историю можно по-разному, тем более я и не знаю ее в подробностях. При попытке узнать, о ком же именно идет речь и что именно произошло, спелеологи как в рот воды набрали. Если даже эта история имела трагический конец, его причиной могли быть очень различные события; без дополнительной информации судить невозможно ни о чем.

В-третьих, вряд ли я забуду когда-нибудь находку, сделанную в Орешной пещере. Орешная вообще довольно сложная и неприятная пещера: сложнейшая система ходов, которая известна далеко не полностью, все время какой-то невнятный гул. Пещера мягко гудит, как исполинская раковина, и этот шум может скрывать все, что угодно. А тут...

Прямо на полу пещеры, возле стены, лежала кость. Большая кость, почти все мясо с которой было сорвано; только отдельные волокна, малые кусочки мяса остались там, где их было особенно трудно выгрызать. Мясо подвяло, но еще и не начало портиться; кость бросили, наверное, всего лишь несколько часов назад. Мясо с кости не срезали, а отгрызли, срывая его зубами. Погрызы на кости были глубокие, как если бы грызла не собака, а медведь. В одном месте ясно отпечатались клыки, а между ними ряд резцов – раза в полтора шире, чем у человека.

Это была берцовая кость человека... Вернее, сразу две кости – большая и малая берцовые. Судя по массивности и весу – мужские, но тут я могу ошибиться. С обеих сторон кость была с огромной силой выворочена из сустава – болтались растянутые обрывки сухожилий.

Не меньше минуты мы стояли, тупо глядя на кость. Никаких следов не было и быть не могло на каменном полу пещеры.

– Слыхал... Про блатных слыхал? – внезапно сказал сиплым голосом напарник. Его голос отразился от стен, срезонировал, ушел в темноту, и товарищ опасливо притих.

Да, про шайку беглых, засевшую в прошлом году в Орешной, мы слыхали. Что уголовники, случается, едят людей, тоже слышать доводилось. Несколько лет назад уголовники, жившие в норах на кладбище, съели нескольких ребятишек. Но оба мы понимали: здесь что-то совсем не то. Ну не стал бы самый одичалый уголовник грызть сырое мясо с кости, выломанной из трупа.

– Может... на выход пойдем? – предложил я, невольно понизив голос чуть ли не до шепота.

Напарник кивнул, и мы рванули к выходу. Кость мы, естественно, взяли с собой, как и подобает законопослушным гражданам, и написали заявление в милиции. Что было дальше – не знаю. Скорее всего, если даже дело и завели, кость оказалась в роли классического висяка – дела, которое практически невозможно раскрыть.

Но эта мрачная история вспоминается мне до сих пор, и любые рассказы о «черном людоеде» приобретают для меня некий слишком уж реальный отсвет.

Ученые экспедиционных профессий («экспедишники», полевики) традиционно презирают туристов. Умения ходить по местности, таскать тяжести, преодолевать усталость и делать разную «мужскую» работу у нас ничуть не меньше, чем у любых туристов, а вот занятия несравненно профессиональнее. Мы не просто лезем на отвесную гору, плывем по порожистой реке или шатаемся по глухой тайге, чтобы испытать некое удовольствие, соблюдая «ненаселенку» и «километраж» ради получения очередного разряда. Все это нужно для того, чтобы провести наблюдения или исследования. Развлечение, элемент игры, удовольствие от пребывания в поле у полевика обычно тоже есть, но это не главное, это факультативное, побочные ощущения, специалисты идут в лес не за этим.

Само отношение к романтике у нас совсем иное, чем у туристов. Для турья романтика – это все не похожее на то, что в городе и дома. Неважно, что именно, но главное, чтобы было как можно меньше похоже! И чтобы отдыхать! Отдыхать, тихо глядя в одиночестве или вдвоем на речку, или до утра выть под гитару, как стая перекусавших друг друга гиен, – дело вкуса. Но турист уходит от того места, где он работает, туда, где он отдыхает.

А для «экспедишника» самая романтика начинается, когда он может жить максимально близко к тому, «как дома». Лес, скалы и река для него – место работы. Он селится поближе к этому месту, чтобы выполнить свою работу, и старается жить в максимально возможном комфорте. «Экспедишник» только бледно улыбнется, если туристы при нем захлебнутся от восторга: они залезли вдесятером в палатку на троих! Как весело! Ха-ха-ха-ха!! Чей локоть торчал в моем животе?!!! А кого выпихнули, и он оказался весь под дождем?!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!!!!

Ему не смешно, потому что он приехал в экспедицию работать. И если он не выспится, основными его переживаниями станет не веселье по поводу, как он здорово не высыпался, а невозможность сделать работу и всяческие мучительные, а вовсе не веселые впечатления. Если же он из-за всяческой туристской романтики не сможет выполнять свою работу, это будет еще более скверно.

Поэтому совсем не праздный вопрос, какие именно байки переняло профессиональное сообщество полевиков у столбистов. Скажем, археологи с удовольствием вырезали идолов и ставили «охранять» лагерь, молодежь даже совершала перед ними разного рода псевдоязыческие ритуалы. Но никогда у археологов не рассказывали об идолах, которые сами выкапываются и пугают спящих не в палатках, или о покойниках с ближайшего кладбища. Зато в их фольклоре обязательно присутствовали всякие «черные» и «белые» специалисты. Почему?! А как раз потому, что специалисты не развлекались, не играли, а работа требовала сосредоточенности.

А вот утверждать мораль, общую для всех путешествующих, им было так же необходимо, и даже в большей степени необходимо, чем туристам. Мораль эта действительно едина: не гадить в лесу и максимально исправлять последствия чужой пакостливости. Входя в брошенное жилье, снять шапку, поклониться, спросить разрешения. Уходя, непременно оставить дрова и запас еды, хотя бы небольшой.

В персонификации нравственных правил нуждается всякое сообщество путешествующих, например, охотники или собиратели трав. У охотников это чаще всего бывают не призраки, а старые, давно умершие охотники. Если даже такой уважаемый всеми охотник похоронен на сельском кладбище, молва обязательно припишет ему захоронение в тайге, в «охраняемом» им месте. Если же охотник погиб в лесу или завещал себя похоронить в тайге, совсем хорошо – ему еще увереннее приписываются свойства лешего: охранять Закон, карать нарушителей. Нарушителей карают двумя способами – или заставляют плутать по лесу, или отнимают у них добычу.

Мне известны два таких охотника, ставшие после смерти то ли нечистой силой, то ли хранителями леса. Один на Ангаре, на речке Манзя. Другой – в верховьях Ои, в Саянах.

Жив пока еще один охотник, который, похоже, станет таким же хранителем леса после смерти.

Археологи и другие полевики нуждаются в подобных персонажах. По своему социальному положению и роду занятий они несравненно ближе к охотникам, нежели к туристам, но – люди городские – они создали особый профессиональный фольклор.

По крайней мере, такова одна из причин существования «черно-белых специалистов».

«Черный археолог» и «черный геолог» очень похожи, но по понятным причинам я гораздо лучше знаю повадки «черного археолога» и говорить буду больше о нем. Появляется он так же, как и «черный альпинист»: его бросают в лесу, он заблудился и умер от голода. «Черного археолога» иногда еще сбрасывают в шурф глубиной 12 метров и закапывают живым. Романтические девицы, которые не в силах представить чего-то, не имеющего к ним отношения, рассказывают, что и сбросил-то будущего «черного археолога» его соперник, чтобы избавиться от юноши, к которому девица была благосклоннее. Но это чисто девичья версия, никто больше ее не поддерживает. Убивают «черного археолога» строго из душевного паскудства и природной гнусности, таков уж, знаете ли, сюжет. И не нам его нарушать.