Он подбородком указал на маяк, который темным силуэтом проглядывал сквозь пелену дождя, и громко сказал, стараясь перекрыть шум грозы:

– Суть в том, что эта тайна мучает меня вот уже тридцать лет. И мне кажется, ты – единственный, кто способен ее раскрыть.

– И как мне это удастся, если нельзя открыть дверь?

– Теперь это твоя проблема, – заявил он и включил мотор.

Отец нажал на акселератор и резко тронул машину с места, так что гравий заскрипел под колесами. Секунда – и он уже исчез, словно утонул в потоках дождя.

Спасаясь от ливня, я побежал к дому.

В комнате и в кухне я искал виски или водку, но на проклятом маяке не нашлось ни капли алкоголя. В стенном шкафу я нашел старенькую итальянскую кофемолку «Мока» и в ней немного молотого кофе. Поставил кипятиться воду, насыпал туда кофе и приготовил себе большую чашку напитка, который должен был взбодрить меня. Через несколько минут в кухне приятно запахло кофе. Эспрессо был горьким, без пенки, но все-таки помог мне привести себя в порядок. Я сидел в кухне, устроившись за стойкой из покрашенного белилами дерева. Добрый час, пока лил дождь, я внимательно изучал документы, которые мне оставил отец. Фотокопии актов купли-продажи позволили восстановить историю нашей башни.

Маяк был построен в 1852 году и сначала представлял собой каменный домик на вершине холма. На его крыше была устроена башенка, где стоял фонарь с двенадцатью масляными лампами, которые вскоре были заменены линзой Френеля[4]. В конце XIX века здание было уничтожено оползнем и пожаром. То, что досталось нам – башня и домик при ней, – было построено в 1899 году, а десять лет спустя маяк был снабжен более современной керосиновой лампой. Электричество добралось до маяка в 1925 году.

В 1947 году американское правительство вынесло решение о том, что маяк не является стратегическим объектом, и выставило его на аукцион, где распродавались в то время многие устаревшие военные объекты.

Согласно купчим, которые я перелистал, первого владельца звали Марко Горовиц, он родился в Бруклине в 1906 году и умер в 1949-м. Его вдова, Марта, 1920 года рождения, продала в 1954 году маяк моему деду, Салливану Костелло.

Я быстренько прикинул: Марте сейчас семьдесят один год. Скорее всего, она жива. Я взял ручку – хорошо, что лежала на стойке – и подчеркнул адрес, по которому она жила в те времена: Флорида, Таллахасси, Престон-драйв, 26. Я снял трубку с настенного телефона, позвонил в справочную, назвал адрес. Марта Горовиц больше не жила в Таллахасси, но оператор нашла в этом городе Эбигейл Горовиц. Я попросил связать меня с Эбигейл.

Эбигейл подошла к телефону. Я представился и объяснил, по какому поводу звоню. Она сказала, что она дочь Марко и Марты Горовиц, что ее мать жива, но с 1954 года дважды выходила замуж. Сейчас она носит фамилию своего мужа и живет в Калифорнии. Когда я спросил Эбигейл, помнит ли она Башню двадцати четырех ветров, она воскликнула:

– Еще бы! Мне было двенадцать лет, когда исчез мой отец!

Исчез… Нахмурившись, я снова перечитал купчую.

– В договоре о купле-продаже, который лежит передо мной, сказано, что ваш отец умер в тысяча девятьсот сорок девятом году. Это так?

– В сорок девятом году моего отца признали мертвым, но исчез он за два года до этого.

– Что значит исчез?

– Он исчез в конце сорок седьмого года, спустя три месяца после того, как купил маяк и находящийся рядом с ним маленький домик. Папа и мама были в восторге от этого места и собирались выезжать туда всей семьей на лето. Мы жили тогда в Олбани. В субботу вечером папе позвонил шериф округа Барнстейбл и сообщил, что прошлой ночью гроза на нашем участке повалила дерево и оно упало на линию электропередачи. Кроме того, полицейский сообщил, что пострадала черепичная крыша дома. Отец сел в машину и поехал на маяк, чтобы посмотреть, что там творится. Домой он не вернулся.

– Как это?

– Через два дня полиция приехала на маяк, олдсмобиль отца стоял перед домом, а его самого нигде не нашли. Полицейские прочесали маяк и все окрестности, но не нашли никаких причин, которые могли бы объяснить его исчезновение. Мама не теряла надежды, ждала его. Дни, недели, месяцы. До начала тысяча девятьсот сорок девятого года, когда судья официально объявил о его смерти, чтобы мы могли вступить в права наследования.

Сюрприз за сюрпризом. Об этой истории я тоже никогда не слышал.

– Ваша мама ждала пять лет, прежде чем решила продать маяк?

– Она больше и слышать о нем не хотела, а продала, когда ей понадобились деньги. Продажу поручила агенту по недвижимости из Нью-Йорка и попросила ничего не говорить соседям. У нас все знали об исчезновении отца и считали, что маяк приносит несчастье.

– С тех пор вы никогда не получали известий об отце?

– Нет, не получали, – подтвердила Эбигейл.

Потом вдруг спохватилась:

– Кроме одного раза.

Я молчал, давая ей возможность продолжить.

– В сентябре пятьдесят четвертого года в Нью-Йорке на вокзале произошла катастрофа. В час пик битком набитый поезд, идущий в Ричмонд-Хилл, столкнулся на полной скорости с другим поездом, из Ямайки. В результате девяносто человек погибли, более четырехсот было ранено. Одна из самых ужасных катастроф на железной дороге за все время.

– Да, я слышал о ней. Но какое она имела отношение к вашему отцу?

– В одном из поездов ехал его коллега. Он был ранен, но остался в живых. Когда поправился, приехал навестить маму и не переставал твердить, что отец ехал в том же самом вагоне, что и он, и погиб во время катастрофы.

Эбигейл говорила, а я на ходу торопливо записывал. Сходство с тем, что случилось с дедом, было рази-тельным.

– Конечно, тела отца в этом поезде не нашли, но я тогда была подростком и долгое время находилась под впечатлением от его слов. Папин коллега стоял на своем, как кремень.

Эбигейл закончила рассказывать, и я поблагодарил ее. Повесил трубку и подумал, что участь ее отца и моего деда была одинаковой. С разницей в несколько лет их обоих сгубил маяк, обладавший таинственной злобной силой.

Теперь единственным владельцем этого маяка был я.

Холод пробирал меня до костей.

Рукавом свитера я протер запотевшее окно. Еще не было четырех, а темно было как ночью. Небо почернело от туч, хлестал дождь, завывал ветер. Ничего не могло устоять перед ним: он гнул деревья, рвал электрические провода, сотрясал стекла. Во дворе громко скрипели качели, и их жалобный скрежет напоминал детский плач.

Мне надо было хоть как-то согреться. Возле камина лежало несколько поленьев и охапка хвороста. Я затопил камин и сварил себе еще кофе. Сегодняшние откровения повергли меня в ступор. Выходит, дед не утонул. Он бросил жену и сына и исчез неведомо куда. Но почему? Разумеется, никто не застрахован от приступа безумия или налетевшей, как молния, любви, но ни то, ни другое не могло иметь отношения к Салливану Костелло. Во всяком случае, судя по тому, что я о нем слышал.

Сын эмигрантов-ирландцев, он был ярым трудоголиком и в поте лица отвоевывал себе кусок американского пирога. С чего бы вдруг погожим осенним днем ему бросить все, что составляло самую суть его существования? Какую страшную и невероятную тайну хранил он в глубинах своей души? Чем занимался, начиная с осени 1954-го и кончая декабрем 1958-го? А главное: что, если он и до сих пор жив?

Мне почему-то вдруг показалось, что надо найти ответы на все эти вопросы.

Я выскочил под дождь и нырнул в сарай, стоявший возле дома. Толкнул дверь и сразу же увидел среди старого ржавого хлама новенькую кувалду с переливающейся этикеткой «Хоум Депот»[5]. Надежный немецкий инструмент с толстой деревянной рукоятью и наконечником из сплава меди с бериллием. Отец наверняка купил эту штуку совсем недавно. Я бы сказал – только что. И уж точно для меня.