Да, будет нелегко. Снять такого человека — значит поколебать в нем веру в правоту нашего дела. Смогут ли они понять диалектику жизни? Сумеют ли перестроиться?»

— Шихалиоглу, что ты делал в юности?

Вопрос застал того врасплох.

— А что, на меня поступила анонимка?

Шабанзаде расхохотался:

— При чем тут анонимка?

— Что скрывать, очень изменились люди в последнее время.

Только и знают, что пишут друг на друга. Эти курсы ликбеза, к добру не привели. Пока не знали азбуки — сидели спокойно. А теперь, если телка Мамеда прошла во двор к Гусейну, Гусейн садится писать жалобу. А ты, Шихалиоглу, начинай проверять. Хорошо, многих знаем. Но и ошибки не исключены.

В душе Шабанзаде признал, что все это правда. Надо принимать меры против анонимщиков. А порядок такой, что приходится проверять любое письмо. И пока определишь, где правда, а где ложь, скольким людям наносится травма...

— Никакой анонимки нет, спросил просто...

— Батрачил.

Шихалиоглу растревожили слова секретаря. «Что-то про меня, видимо, шепнули ему. Вот он и не доверяет. И, кажется, уже подобрал на мое место человека. Ну и пусть: должность, кабинет — штуки не вечные; сегодня принадлежат мне, а завтра — другому...»

— Я не стану убиваться ради должности, товарищ Шабанваде. И когда перевозил оружие, и когда вступал в «Красный табор», я не думал, что в будущем меня назначат на ответственный пост.

—Ты неверно меня понял.

— Отчего же, ты сказал, а я принял к сведению. Что тут сложного? Если не гожусь, как только вернемся, сдам дела.

--- Ну и недотрога ты, Шихалиоглу! — снова засмеялся Шабанзаде. — Куда я отпущу тебя?! Сначала подави кулацкий бунт!

Шихалиоглу промолчал. «Еще решит, что я испугался и пытаюсь уйти в кусты», — подумал он, а вслух сказал:

— Бог с ней, с этой должностью, боюсь, как бы не запятнали.

— К чистому грязь не пристанет.

— Еще как пристает! Когда недоброжелателей больше, чем друзей, — все возможно. Как замша собирает пыль, так моя должность — врагов.

...Однажды, проходя мимо тутовника в своем дворе, он почувствовал какой-то запах. Подойдя ближе, увидел под деревом большой сверток. В нем оказался сыр-мотал. Видимо, сыр долго пролежал под солнцем: от него исходил смрадный дух.

— Что это, кто принес? — спросил Шихалиоглу, позвав жену.

— Какой-то мужчина, он не из наших мест, — ответила она. — Сказал, что ты послал. Я не брала, но он и слушать не стал, оставил и убежал, а я положила сыр под дерево. Думала, вернется за ним.

Ругая жену, Шихалиоглу вырыл яму и закопал сыр. Он не раз выгонял из дому родственников, которые привозили гостинцы. «Бог знает, — думал он, — что решат люди. Попробуй докажи, что это родственник. Когда ты живешь лучше других, когда все едят овсяную кашу, а ты — плов, они имеют право думать о тебе плохо. Ведь всего несколько лет назад ты был таким же, как они. Что изменилось? Можно ли думать о личном благе, когда строишь социализм? Я одет, обут, сыт, имею крышу над головой, — чего же еще! Будешь богат, — возомнишь о себе бог знает что, не станешь видеть дальше своего носа, начнешь топтать других. Ради чего же тогда было пролито столько крови и принесено столько жертв!»

Когда он еще работал в комитете бедноты, его направили в одну деревню. В центре села стояла лавка местного богатея. В лавке толпился народ, и он тоже забрел туда. Но никто ничего не покупал здесь. Время было голодное, и люди просто глазели на продукты, лежащие на полках. В стороне, не обращая ни на кого внимания, сидел хозяин лавки. Немного погодя пришел хозяйский сын, принес отцу поесть. Белые, тонкие, как бумага, листы лаваша, горячий, еще на шомполе шашлык... Хозяин сложил лаваш и стал сдирать с шомпола куски мяса. Никого не пригласив к столу, не предложив разделить с ним обед, с аппетитом начал уплетать шашлык. Шихалиоглу, видя, как глотают слюну, собравшиеся в лавке, как недобро глядят они на богатея, недолго думая, сказал:

— Вот вам и кулак. Чего далеко ходить, с него и начнем!

Став начальником милиции уезда, занимаясь несчетным количеством поступавших к нему больших и малых дел, он всегда держал сторону бедняков, как мог защищал их. Эту пристрастность часто ставили ему в укор. «Ты решил это дело не по закону. Должен понести наказание тот, кого ты оправдал». — «Я представляю рабоче-крестьянскую милицию и буду защищать рабочих и крестьян. До конца своей жизни. Я считаю, что бедняк всегда прав».

На Шихалиоглу поступали анонимки. Организовывались комиссии, велась проверка, но ничего порочащего не находили. Разговор с Шабанзаде навел его на мысль, что о нем снова писали...

Всадники добрались до небольшой ровной площадки, остановили коней.

Внизу виднелась петляющая тропинка. Проследить ее направление было невозможно. Синело село на склоне горы. Дальше идти было опасно. На подходе к селу могли поджидать люди Кербалая. Оставив коней внизу, там, где рос густой кустарник, Шабанзаде и Шихалиоглу стали взбираться по склону горы.

Шихалиоглу поднес к глазам бинокль и тотчас увидел, где устроена засада. На вершине горы виднелась каменная кладка — видимо, стена какого-то недостроенного здания. Над ней поднимался дым. Наверное, решили, что опасности нет, и разожгли костер.

Шихалиоглу передал бинокль Шабанзаде:

Смотри... Видишь ту каменную кладку? Нет, чуть в сторону... правей.

— Теперь вижу. Погляди, кто-то спускается вниз, — сказал Шабанзаде, передавая бинокль.

Шихалиоглу посмотрел и увидел часового, спускавшегося в ущелье.

— Товарищ Шабанзаде, кажется, к нам кто-то идет, часовой направился навстречу.

Шихалиоглу снял с плеча винтовку, положил рядом. Расстегнул кобуру. Казалось, он готовится к бою.

— Что ты задумал? Выдавать свое присутствие нам ни к чему!

— Поглядим, что произойдет, — ответил Шихалиоглу, глядя в бинокль.

В конце тропы показался человек на осле, часовой остановил путника, они поговорили недолго и разошлись.

Темную точку в ущелье увидел и Шабанзаде. Он тронул Шихалиоглу за плечо:

— Тот человек направляется сюда, что мы стоим?

— Пускай идет, мне только это и надо: сами высылают нам проводника.

— Ты будешь ждать его?  — спросил Шабанзаде.

— А как же!

— Не стоит рисковать, они могут схватить нас.

В объективе бинокля Шихалиоглу вновь увидел человека, появившегося из ущелья. Передавая бинокль Шабанзаде, почувствовал дрожь его руки.

— Спустимся к коням. Неужели мы, два всадника, не справимся с одним человеком на осле?!

Шихалиоглу не хотел упускать такого случая.

— О моей бабушке Шахпери ты, наверное, слышал. Она вместе с дедом была в гачагах. Однажды, после трудного перехода, устроили привал; Шахпери поставила котел на огонь. Только собралась кормить товарищей, прозвучали выстрелы — появились стражники. Но разве легко схватить гачага? Сел на коня — и след простыл. Уйдя от преследования, они снова устроились на отдых. И тут ребята стали сожалеть, что поесть не успели. Но Шахпери расстелила на траве скатерть, принесла простреленный в двух местах котел. «Не оставлю же я вас голодными», — сказала она. Когда началась стрельба, она, оказывается, успела прихватить с собой котел.

— К чему ты это рассказал? — спросил после некоторой паузы Шабанзаде.

— Сам не знаю. Просто вспомнилось.

Только сейчас Шабанзаде почувствовал близость опасности. Когда он посылал Абасгулубека и Халила, ему казалось, что Кербалай Исмаил засел где-то далеко за горами и никогда не столкнется с ним. Даже отправившись с Шихалиоглу осматривать местность, он не мог представить, что может встретиться с бандитами.

«А что, если нас поймают и отведут к Кербалай Исмаилу? Из-за собственной неосторожности секретарю у кома придется держать ответ перед главарем мятежников! Позор! Что подумает Талыбов? Даже об Абасгулубеке и Халиле он говорит с подозрением...»

Человек на ослике приближался. Оружия при нем не было. Издали он показался Шихалиоглу знакомым.