Южная широта... Бескрайний песчаный пляж с редкими пальмами на берегу... Чистейшая синева морской воды... Без единого облачка небо... Тишина... Ласковое солнце... Мягкое махровое полотенце... Абсолютно всё со всех сторон окутывает негой... Хочется вот так вечно находиться в этом блаженстве... Здесь и накормят, и напоят, и повеселят, и усыпят... Да, есть такие места на нашей планете...

Но она знала, что есть и другая широта -- шестидесятая. До сих пор она помнит то чувство, в которое безрассудная молодость окунула её, тот шок, что испытала она, сделав первые шаги навстречу неизвестности, ту полную беспомощность перед стихией, когда она -- маленькая худенькая девица в светло-зелёном пальтишке, в коротеньких полусапожках, лёгких рукавичках, белой вязаной шапочке -- держась за огромную сумищу обеими руками, цеплялась за ручки своей поклажи, тогда как северный ветер пытался разорвать её одёжку в клочья, задирая подол на голову, оголяя коленки до талии, расстёгивая пуговицы. Ледяные иглы снега жгли лицо, пурга свистела, смеялась над её потугами, крутила в разные стороны, отрывала её руки от сумки, прикованной тяжестью к земле, чтобы отшвырнуть, отбросить в незримую чёрную дыру самонадеянную дамочку, посягнувшую без спроса ступить на это место.

Кто-то, сняв тяжёлую рукавицу, отряхнул её лицо от измороси, натянул на уши шапочку, крепко взял за руку.

- Мирон! Возьми сумку у барышни! - Потянул её за собой. - Не дрейф, маленькая. Справимся.

Она всё ещё ничего не видела, снежный затянувшийся вихрь слепил глаза, ветер пронизывал насквозь, ноги то проваливались в снег, то натыкались на колдобины. Из носа потекла вода, она чихнула. Мужчины дружно засмеялись.

- Будь здорова!

Она не могла даже "спасибо" сказать -- ледяной воздух заполонил её полностью. Шагали минут десять, ей это показалось вечностью. В кузов железной машины её подняли двое, как пушинку, двое других сверху подхватили. Закрыли дверцу. Здесь было теплее, она чуть-чуть оклемалась. Глаза считали -- двенадцать мужчин поглядывали на неё, она тринадцатая. Как-то ей это число не понравилось, и она повторила пересчёт. Оказалась всё-таки опять тринадцатая. Временами было слышно, как работал двигатель. Мотало из стороны в сторону. Все крепко держались за свои боковые сидения, и её держали, иначе она давно бы металась по кузову, как светло-зелёный мотылёк, не только от двери до кабины, но и вверх-вниз, давно бы расшибла свою непутёвую голову, пообрывала себе руки, ноги. Слышались разговоры -- уши стали привыкать к сумятице.

До этого она ехала около полутора суток на поезде. Потом был самолёт. Тогда слышались больше слова "вахтенный поезд", "вахтенная смена", "вахтовый метод", "вахтовая работа", "вахтовики". Сейчас новые слова доносились -- "полярники", "полярная ночь", "полярный маршрут". Тусклый плафон едва освещал компанию. Кто-то громко кричал в радиотелефон, чтобы встречали, кто-то анекдоты рассказывал, но все были весёлые, все, кроме неё. Ехали около часа. Водитель сигналил -- приехали, открыли двери, дружно попрыгали наружу. Не успела она собраться с мыслями, как очутилась среди сугробов. Ветер здесь не так буйствовал, хотя метель крутила.

- Болотин! Принимай свою подопечную! - Кричал старший, тот, что встречал её ещё у поезда.

- Как добрались? - Подошёл могучий дядька.

- Нормально!

- Ну-ка, где моя родственница? Господи, что же ты такая худенькая-то! Живая?

Она не была с ним знакома, это был дядя её мужа, который и прислал вызов для работы на севере. Вова уехал ещё осенью, а она вот, оставив двоих школьников на свою маму-педагога, собралась только к Новому году.

- Я твой дядя Женя, - смеялся он.- Ну, поехали искать твоего Вовку. Документы все с тобой?

- Все. - Это единственное слово она сумела произнести.

Все мужчины куда-то улетучились, наверное, в те постройки, что виднелись с обеих сторон глубокого снежного туннеля. Опять машина, колёса выше её роста, еле-еле взобралась в кабину не без помощи дяди, конечно. Минут через пятнадцать вдали обозначился огнями посёлок, дома двухэтажные. Остановились почти внутри этого обжитого местечка. Дядя Женя долго нажимал на сигнал и светил своим прожектором, установленным на кабине, по одному из домов, пока из окон не стали выглядывать люди.

- Вовка! Крапивин! - Орал дядя у приоткрытой дверцы во всю мощь своего голоса. - К тебе жена приехала!

Не прошло и пяти минут, как её Вова вылетел из подъезда. В одной шапке, нараспашку.

- Люсенька! Приехала! Пойдём скорее... Замёрзла? Сейчас согреешься... Заходи в подъезд скорее, - провожал, открывая двери в здание. - Я за сумкой слетаю, да с Женей попрощаюсь. Подожди здесь.

Вот так она оказалась на Севере, в Новом Уренгое. Им выделили комнату в общежитии. Вова работал в Нефтепроме, а её дядя Женя устроил в Управление Газпрома. Оба ведомства и до сих пор существуют в неразрывной связи.

Дети оба выучились, старший, Олег, работал в Газпроме, его ценили. Денис был младше на четыре года, более лёгкий, работал под началом старшего. Но как-то не складывалась у обоих жизнь. Старший третий раз собрался разводиться -- жена тянула его в Екатеринбург, он не хотел. После первого развода жене квартиру оставил, жил с родителями, второй квартиру следующую оставил, опять явился к ним. В третий раз она ему отрезала:

- Я не напасусь на твоих жён! Хватит!

Младший был любителем проигрывать в казино тысячами, уезжая в отпуск, всегда звонил ей, чтобы выслала ему денег на обратный билет. Как мама, зная слабости сына, она всегда была готова это сделать. Даже женившись, не научился соизмерять свои траты с доходами, жена нервничала. У обоих дети от каждой жены, все девочки, частенько подсовывали ей, приходилось и нянчиться, кормить, одевать-обувать, воспитывать. Женщин на севере было мало, не каждой по нраву жёсткий климат, рожать уезжали в родные города, матерям легче заниматься бытом и детьми в более благоприятных и знакомых условиях.

А город строился и сейчас продолжает строиться. Проспекты широченные, освещение на зло полярной ночи -- роскошное, крепкие многоэтажки расположены дружно, есть и школы, и детсады, и больницы -- вся социалка обеспечена и финансами, и умелыми кадрами. Всё это поднималось на её глазах, во всём этом есть частичка и её труда, её жизни. Но каким жестоким было начало пути! Далеко не каждый мужчина выдерживал суровую жизнь, а сколько их просто сгинуло даже не на севере, а только на пути к нему! Сколько машин на трассе, бетонке, замерзали от лютых холодов! С семьями, с детьми! Одних подводило некачественное топливо, другие после обычной остановки просто не смогли завести своё авто, кто-то был пьян, кто-то был излишне самоуверен -- мертвецы! Ехали за длинными рублями -- не добрались до больших денег.

А она выдержала. Север мог легко вырвать с корнями дуб, но её -- былинку -- нежную, хрупкую, бессознательно пригнутую к этой земле, не удалось искоренить многие годы.

Но как скоротечна жизнь! Ещё совсем недавно дети были сопливыми, мама молодой, папа, вечно возившийся со своим "Запорожцем". Она была единственным ребёнком в семье, и родители были безмерно рады, что она подарила им двух внуков. Свердловск, конечно, город и родной, и красивый, и большой, но с заполярным Уренгоем не идёт ни в какое сравнение. Да и детство её прошло на его окраине меж двухэтажных домов, в центре которых -- котлопункт с вечно дымящей трубой. Мамину квартиру после смерти на себя оформила, мужа схоронила, а тут и пенсионный возраст подоспел. Всем пенсионерам выделяли кредиты с частичным Газпромовским погашением на постройку жилья в центре страны, она выбрала город Ковров. Продолжала работать, в последнее время была вахтёром в общежитии вахтовиков. Молодой её начальник всякий раз, выдавая зарплату, злился, что она получает чуть не в три раза больше него. Конечно, у ней же все надбавки, и северные, и отдельно Газпромовские.