- Дядя Лёня, расскажи про первое ранение.

Он как-то заворочался на постели, но потом ухмылочка появилась на его гладко выбритом лице:

- Это был самострел.

- Самострел! - Вскинулись они обе.

- Да. Самострел.

- Ты сейчас в своём уме! За такое ведь бывает военный трибунал!

- Бывает, конечно, и трибунал, таких историй я много наслушался, но в моём случае получилось наоборот, мне медаль даже вручили после той операции.

- Я тут прибиралась в твоих бумагах, документы-то на награждение нашла, а вот медали нет, - проговорила Тоня.

- А я её после окончания войны выкинул, чтобы не попадалась мне на глаза. Медали -- это насмешка над убитыми и ранеными. Когда я смотрю на увешанную боевыми наградами грудь, я вижу под каждой сотни скелетов, слышу за этим бряцаньем медалей крики и стоны убитых. Афишировать это и гордиться этим Человеку с большой буквы не следует.

- Но помнить-то надо...

- Поминки должны проходить тихо, а не под грохот военной техники на парадах, как сейчас принято. Политики, виновные в многочисленных убийствах, ни единой слезинки не проронили по убиенным, а их словам верить нельзя.

- Дядя Лёня, как же ты решился в себя-то выстрелить!

- Тогда я и не думал ни о чём подобном, тогда я всего вторую неделю был в войсках, но когда наша группа освобождала очередную деревню, на меня выскочил немец, я выстрелил первым, и из его руки выпал пистолет. Вот, ничуть не задумываясь, я взял его пистолет и всадил себе пулю в плечо.

Он надолго замолчал, обдумывая, видно, что сказать дальше.

- Самое страшное оказалось -- почувствовать в себе боль. Очнулся в санчасти. Пулю, которая застряла в предплечье, извлекли.

- А потом?

- После госпиталя меня направили помощником повара опять в войска. А вся страна под голос Левитана трубила о победе, наши уже входили в Берлин.

- А второе ранение?

- Это была какая-то случайность одного из пленников, который продолжал сопротивляться судьбе. Есть такие. Он тогда троих наших ранил нашим же оружием, но ранения у всех оказались лёгкими. После второго госпиталя для меня война закончилась, как впрочем и для всех.

- А с тётей Мариной здесь познакомились?

- Да, здесь, на Урале, на заводе. Сразу после дня Победы поженились. Жили сначала в бараке, потом свой дом построили в заводском посёлке, а когда власти собрались его сносить из-за близости к вредному производству, из-за загазованности, нам, как и всем, дали вот эту большую квартиру.

- Папа, а мама знала про самострел?

- Нет. Мариша ничего не знала. И никто не знал. Я сумел выдержать молчание до девяноста лет. Вы первые, кому я рассказываю об этом. - И засмеялся. - Девочки мои, это не покаяние! Не подумайте так! Я никогда не пожалел о том, что сделал! Я прожил нормальную жизнь, я рад, что у нас с Маришей родились три дочери. А вот если бы вдруг у нас были парни, ещё неизвестно, под какую пулю их бы судьба загнала, может в Афган, может в ту же Украину, где сейчас полыхает гражданская война.

- Папа, давай поднимемся тихонько, пора пообедать. Ася, помоги мне приподнять его.

НАКАЗАНИЕ.

Она поднималась на свой четвёртый этаж, здороваясь с каждой соседкой, что как-то странно поглядывали на неё, остановилась, не доходя до своей двери -- они были открыты! Сосед по площадке, видимо, увидел её ещё с балкона и поспешил выглянуть:

- Вот, караулю три часа... У тебя кража... Я удивился, что дверь была распахнута и заглянул -- в квартире полный беспорядок...

Она вошла с упавшим сердцем. Он вошёл следом. Удачный рабочий день скосил под корень приподнятое настроение.

- Это сразу после обеда произошло, так как я в обед в магазин слетал, вернулся -- и вот... Наши старушки на лавочке у подъезда сидели, но никого чужих не видели. Я расспрашивал. Потом заметил кусочки шлаковаты на площадке, думаю, что они через люк на крышу свои дела проделали.

- Спасибо, Дима...

- Двери я тебе помогу починить. Сама-то дверь нормальная, только косяк изуродовали да один замок повредили.

- Пожалуйста, Дима, дверь надо сейчас сделать, утром ведь на работу, чтобы я хоть закрыть смогла хоть бы на один замок.

- Тогда я сейчас и займусь.

С комком в горле принялась смотреть, чего лишилась -- не было магнитолы и электрической швейной машинки, да по мелочи в упаковках кое-что из белья исчезло. Больше ничего не тронули, но, видимо, торопились, так как на паласе стояли соковыжималка, самогонный аппаратик, кофемолка и прочие кухонные мелочи.

Вошёл милиционер.

- Я счёл необходимым сообщить нашему участковому, - пояснил сосед, приостановив свои работы. Объяснил вошедшему суть.

- Что пропало?

- Магнитола и швейная машинка, остальное -- по мелочи.

- Деньги?

- Деньги и документы я в квартире не держу.

- Заявление писать будете?

- Вы думаете стоит? Неужели искать будете?

- Конечно, таких краж сейчас тьма тьмущая, но заявление советую всё-таки написать.

- Хорошо. Проходите на кухню.

Под диктовку начала писать, пришлось ещё поднять техпаспорта, чтобы обозначить параметры изделий, время покупки и так далее. Проводив мента, смотрела, что Дима делает.

- Вроде получилось у меня, даже замок больной хорошо и открывается, и закрывается. Попробуй сама.

Когда осталась одна, сразу набрала телефон, что сосед оставил -- попросила частника быстро поставить металлические двери. Пообещал завтра вечером сделать замеры. Растолкала разбросанные вещи по шкафам, напилась кофе, и даже телевизор смотреть не стала, слава Богу, хоть он остался на месте, старенький он у ней был, но показывал очень хорошо. Уснуть, конечно, не смогла. Размышляла. Пришла к выводу, что ворами должно быть были молодые пацаны, продадут по дешёвке, на вырученные деньги накупят наркотиков, отпразднуют это дело, и снова отправятся грабить людей и шарить по квартирам.

- Так... А ведь люк на прошлой неделе был закрыт... Я хорошо помню... Я полы мыла, моя очередь подошла... А ключи от люка находятся всегда только у жильцов в квартире, что рядом с люком, их там только двое, мать-торгашка и сын -- весной из армии пришёл... Он нигде не работает... Она называет его "Котя", Костя значит.

Сама Тамара работала в продуктовом всегда с утра, хотя на обед, по рассказам, частенько прибегала домой. Мужа она схоронила года три назад, а её старший сын сидел в тюрьме за что-то уже лет пять. Тот тоже был непутёвым. Как-то соседка с первого этажа поругала его за что-то -- он измазал её двери натуральным говном, она застала его за этим занятием, входя в подъезд из магазина. Отец потом его всего исполосовал пряжкой ремня за этот позор перед соседями. Тамара с жильцами в подъезде была не очень общительна, стесняясь своей никчёмной жизни, и сами соседки к ней не заглядывали особо. А её Котя вежливым хотел казаться, здоровался всегда с улыбкой, даже с поклоном, хотя глазками умел играть, привлекателен, цену себе знал.

- Завтра, сегодня уже, рано утром я к ним наведаюсь, проведу собственное расследование по горячим следам. А теперь надо уснуть. Мне же сон недели две назад приснился! - Вдруг вспомнила она. - Я весь день на работе думала, что бы он мог значить? Что же мне снилось? - Забралась в постель, раздумывая. - Снились девочки, хотя обе были замотаны во множество ярких тряпок с ног до головы, одни крупные лица были открыты. Их перетаскивали с места на место чьи-то руки, то одни, то другие. Других лиц я не видела. Но что это были девочки, я знала наверняка. Обе были замотаны, как коконы, обе крупные, очень крупные, хотя только что родились. Сон предупреждал сегодняшнее событие -- новые вещи были крупными приобретениями, и вот я их потеряла. Да, сон был вещий, так как коконы были очень яркими.

Встала, достала два огромных сонника ещё с доисторических времён, листала пожелтевшие страницы, оба твердили одинаково, мальчики -- к получению доходов, прибыли, девочки -- к убыткам, потерям. Разочарованная этим ответом, убрала книги на место, и снова -- под одеяло.