Она сразу усадила меня с собой за парту... А я был так застенчив...
Отец привёз с собой из столичной школы, наверное, весь свой кабинет химии. Он и в прежней-то школе завоевал свой авторитет своими химическими опытами, окружив свои уроки незабываемыми шутками, например, вызывая ученика к доске, говорил: "Итак,... сегодня к доске с домашним заданием пойдёт... химический элемент... Иванко!". Его уроки частенько сопровождались смехом, а лабораторные занятия возгласами: "Ох!", "Ах!", "Здорово!", "Вот это да!".
О маме и говорить нечего, она ещё на родине стала "заслуженной учительницей", она абсолютно ко всем, даже к первоклашкам в коридоре, обращалась на "Вы", даже если делала замечание, при этом она всегда улыбалась. Её все, и дети, и родители просто обожали.
Сам поселок из одиноких домов с толстыми заливными стенами растянулся на самом берегу вдоль реки. Течение было быстрым, вода ледяная. Правда, внизу за поворотом вырыли углубление, типа заводи, в которую при весеннем половодье набиралась вода, но это было похоже скорее на огромную лужу, в которой копошились только малыши под присмотром мамаш. Те, кто постарше, предпочитали хоть на несколько секунд, но окунуться в прозрачную воду реки Онон.
Учиться было несложно, на дом задавали самую малость, и вечерами все собирались на высокой горе, освещённой солнцем, где была устроена большая спортивная площадка -- дурачились до потёмок.
Она как-то быстро сумела отстегнуть с моей рубашки значок В. И. Ленина и, смеясь, дразнила меня. Я бросился за ней, догнал, прижал к дереву, но она стояла на корневищах, вытянув руки вверх, а я был на земле и, обхватив её со всех сторон, чтобы не ускользнула в сторону, пытался дотянуться до значка, и ну никак не мог. Оба устали от борьбы. Она вдруг сказала:
- Ну что, малыш, потрёмся?
Я, как ошпаренный этим словом "потрёмся", отскочил от неё -- она только смеялась вслед. Я шёл на задворки школы, где нам выделили место для жилья, шёл, оскорблённый и её словом "малыш", и униженный тем, что она победила в борьбе, всё ещё меня коробило слово "потрёмся", которое буквально отражало нашу борьбу у дерева. Я ещё горел от соприкосновения с её девичьим телом, таким горячим, таким гибким, таким мягким, у ней уже были упругие груди... А я был только сборищем костей...
На следующий день она молча положила передо мной на парту значок. Я, стиснув зубы, молчал целую неделю, хотя пытался оправдать эту дерзкую насмешницу тем, что она, возможно, не смогла подобрать других русских слов тогда, ведь она очень правильно выразила свои мысли. Может она и не хотела меня обидеть?
Отец подружился с учителем географии, организовали секцию для подготовки старшеклассников в походы, планировали пройтись по берегу реки Онон, что брала начало недалеко в горах и уходила через границу в СССР. Изучали карты, маршрут, готовили к весне снаряжение, знакомились с местными ископаемыми, чтобы вернуться с большой коллекцией для школы. И, конечно, она была самой старательной активисткой. Мне нельзя было пасовать.
В летний поход по нагорью вышла группа из двадцати трёх старшеклассников, и только четыре из них -- девочки. За месяц этого туризма я оказался самым неутомимым, так отец мне заметил с некоторой иронией в глазах. Да, за год я основательно подрос, и не только ввысь, да и отец готовил меня к первым мужским испытаниям без поблажек не только в секции, но и дома, мышцы качали вместе по утрам. У отца был необыкновенной конструкции фотоаппарат, он давно научил меня всем тонкостям работы с фотографиями, но настрого запрещал мне им пользоваться, да и сам занимался этим делом только по большим праздникам. Конечно, в поход он не мог его не взять. Обычно фотографии были только коллективные. И надо же, она без всякого стеснения попросила отца сфотографировать только нас двоих, он, смеясь, сделал снимок.
В девятом классе учёба началась в своё время. Но меня всё больше волновало присутствие рядом со мной этой бесхитростной особы. Она не сказать, что навязывалась, но постоянно находила повод, чтобы растормошить меня, чем-то удивить, могла и исчезнуть на несколько дней, я ждал объяснений, но она будто не замечала моих вопросительных взглядов. Надо сказать, что соперников нашей дружбы ни у неё, ни у меня не было, да и население здесь просто относилось и к ранним свадьбам, и к рождению детей без свадебных обрядов. Как-то по весне за завтраком мама улыбнулась:
- Сынок, с тобой Иона заигрывает! Уж не хочешь ли ты остаться в чужой стране до конца дней своих?
Отец хитро так посмотрел на нас обоих и, как всегда, пошутил:
- Почему бы нет? Прекрасная местность... Монголы вокруг... Ни дорог, ни поездов, ни самолётов... Учиться не надо, работать не надо... Знай размножайся...
- Не надо посмеиваться надо мной. - Сказал я спокойно, чувствуя, что они оба были правы. - Мне уже восемнадцать будет!
- Ох! Ох! Ох! - Засмеялся отец. - Какой большой!
Я и сам вдруг понял, что простые дружеские отношения у меня перерастали в какую-то безумную животную страсть. А Иона надо мной только посмеивалась, водила за нос, куражилась, хотя местное население давно уже считали нас парой, могла спрятаться, взобравшись на дерево, или под каким-то корневищем зарыться в листву, а я искал, крича на всё безбрежное пространство гор и лесов:
- Иона! Иона!
И горы вторили эхом " И...О...НА..., И...О...НА..."
Стоял тёплый майский вечер... Небо ясное без единого облачка... Солнце вот-вот коснётся кромки далёкого горизонта... Куда ни глянь -- леса, леса, леса по пологим склонам, на небольших возвышенностях по бокам уже обозначились тёмными пятнами сумерки, а впереди -- ложбинка с залитыми золотом верхушками хвои и поднимающаяся прямо к моим ногам. Присел перед тропинкой на крутом склоне. Она подошла неслышно, коснулась рукой плеча:
- Вот, пихтовых веток принесла... Почему ты меня не ищешь? - И начала расстёгивать блузку.
Я вновь почувствовал себя перед ней ребёнком. Смотрел, не отрываясь, как она снимала юбку... расстилала ветки... потом улеглась на спину и засмеялась:
- Иди ко мне...
Потом я кружил её на руках, носясь по тропинке, и кричал одно единственное слово:
- Иона! Иона! Иона! - И это слово летело во все стороны, отзываясь эхом, которое стремительно скользило по верхушкам деревьев к далёкому горизонту, чтобы успеть поделиться радостью с последними лучами солнца...
Внезапно сзади нас накрыла огромная туча... Мы остановили свою пляску и стояли, задрав вверх головы.
- Вальдшнеп, - промолвила она.
Птицы не было видно -- она уже пролетела над нами, но прижимаясь к лесу, отбрасывала на землю огромную тень от низкого, почти скрывшегося солнца. Сзади опять слышался шум -- в том же направлении над нами низко проплыли, плавно размахивая крылами, две огромные птицы с длинными острыми клювами... А за ними с горы стекали ещё две пары.
- К солнцу летят...
Лес впереди уже не казался позолоченным, а был испещрён чёрными пятнами движущихся теней . Мы, как завороженные, стояли и смотрели с высоты на это удивительное зрелище. Птицы медленно планировали над самыми верхушками леса, бурым золотом отливали только их спины и верх могучих крыльев.
- Смотри! Справа ещё одна группа направляется с холмов к солнцу.
- О! И с левой возвышенности! Они все летят на закат. Всегда. Вальдшнеп -- это вечерняя птица. Максим, а знаешь, нас ожидают перемены в личной жизни, - сказала она как-то грустно.
- Так ведь с нами эти перемены только что произошли! Иона! Мы любим друг друга! Я люблю тебя, Иона! Иона!
- Нет, мне кажется... Если бы мы увидели такое множество вальдшнепов "до" того... А мы увидели их представление "после" того... И перемены в жизни "будут", а не "произошли". У нас так говорят...
- Иона, в жизни всегда происходят перемены! И что? Не жить теперь что ли! Через две недели занятия в школе заканчиваются! Лето впереди! У нас с тобой вся жизнь впереди!
