Пауло рассказывает, что в тот самый миг, когда Жан произнес эти слова, с небес хлынул благодатный летний ливень. «Поискал глазами ягненка, — пишет он, — но тот куда-то исчез. Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения: Живая Вода падала с неба, и в струях ее блистал клинок моего меча».
И Пауло как ребенок принялся праздновать свое воскресение, душой и телом предавшись мадридской Мовиде. Отель, в котором остановился по приезде, он сменил на приятную меблированную квартиру в фешенебельном районе Алонсо-Мартинес и погрузился в фиесту, бушевавшую по всей Испании. Он рассчитывал до начала октября пользоваться услугами Тониньо, которого в дневнике называет исключительно «раб» или «р.», но довольно скоро понял, что законтрактовал не того. Покуда Пауло сибаритствовал и желал до последней капли осушить чашу богемных удовольствий, Тониньо обернулся радикальным вегетарианцем, ел только то, что способствует здоровью и долголетию, причем — в мизерных количествах, и не пил ничего, в чем содержался хотя бы грамм алкоголя.
Тониньо не мог веселиться вместе со своим хозяином, потому что обязан был возвращаться в пансион доньи Кристины до одиннадцати — то есть как раз тогда, когда Мовида только еще начиналась. И все чаще, и с каждым разом — все настойчивее Тониньо сетовал, что на его жалованье прожить невозможно. Однажды после заявления, что денег не хватает даже на еду, у них состоялся острый диалог:
— Ты бы перечел наш договор, а? Там ведь сказано, что если выбьешься из бюджета, недостающие деньги будешь добывать сам — как знаешь и где сумеешь.
— Черт бы тебя взял, Пауло, но еще там сказано, что иностранец не имеет права работать в Испании.
— Вот что, раб, это все чушь. Все как-то крутятся, крутись и ты. Слава богу, не инвалид.
Что же, пришлось крутиться. Едва лишь пальцы Тониньо выскребли из кармана последний завалившийся там медяк, как волей-неволей пришлось взяться за привезенную из Бразилии гитару. Он выбрал самую оживленную станцию метро, уселся на мостовую и принялся напевать бразильские песенки, подыгрывая себе на гитаре. В перевернутую тульей вниз шапку прохожие бросали монеты и — изредка — кредитки. Долго сидеть на одном месте он не мог: полицейские гоняли его вместе с другими попрошайками, однако за час обычно набиралось от 800 до одной тысячи песет (9–11 долларов 2008 года), и этого хватало на еду и оплату пансиона. Другим способом хоть немного повысить уровень жизни были азы азиатского точечного массажа, которыми он владел и начал тайно пользоваться здесь, благо это не требовало знания испанского языка (как и никакого другого). Он стал даже подумывать о том, не дать ли в одну из мадридских газет объявление о своих услугах, однако расценки за объявления заставили отказаться от этой идеи. С помощью одного из новых приятелей он добился того, что какая-то добрая душа напечатала ему набор визитных карточек, где предлагался «терапеутический масаж шиатцу на дому, снимающий безсонницу, утомление и напряжение». Одну из них он вклеил в свой ежедневник и сверху приписал:
Четв. 25 сент. 1986
Проснулся поздно, но все-таки отправился бегать в парк Ретиро. По возвращении у меня начался понос, и сейчас я вконец обессилел. Позвонил Пауло и сказал ему, что должно произойти чудо, чтобы я вышел из дому… Сделал карточки с предложением массажа, собирался раздавать их в людных местах, но на самом деле в массаже нуждаюсь я сам. Мне нужно окрепнуть…
Страница дневника, где Тониньо Будда признается, что в Мадриде, чтобы продержаться, подрабатывал массажем
По возвращению в Бразилию он — зазывала на шоу Рауля Сейшаса
А Пауло Коэльо, безразличный к страданиям «раба» (который в начале октября, не попрощавшись, вернется в Бразилию), кроме развлечений, знать ничего не хотел. Он обедал и ужинал в лучших ресторанах, много ходил в кино и по музеям, а также познал две новые страсти — корриду и электронную игру пинбол, причем не отходил от автомата, пока не перекрывал рекорд предыдущего игрока. Постепенно он так увлекся боем быков, что способен был проехать несколько часов на поезде, чтобы увидеть того или иного тореро — или быка — в действии. Если не было корриды, он проводил целые дни в клубах и на дискотеках среди подростков. Если заняться было нечем, записывался на какие-нибудь курсы — например, где обучали танцам с кастаньетами. Впрочем, прошло совсем немного времени, и в душе его вновь начал свое мучительное движение маятник: эйфория — депрессия. У него на счету в банке лежало 300 тысяч долларов, у него было пять квартир в Рио, исправно приносивших доход, он был удачно женат и совсем недавно получил свой меч Мага или Наставника (оба слова он неизменно писал с заглавной буквы), — но счастливым себя не чувствовал. Несмотря на «рассеянный образ жизни», он нашел время исписать с сентября по январь, когда вернулся в Бразилию, более пятисот страниц дневника. По большей части там заунывно и бессчетно перепевается, как повелось уже лет двадцать, один и тот же мотив, превратившийся в подобие плаксивой мантры; «Мне скоро сорок, а я все еще не стал великим писателем». Кристина, в конце октября на несколько кратких недель появившаяся в Мадриде, подсыпала на его раны соли. Однажды, воспользовавшись тем, что супруг восхитился творческой продуктивностью Пабло Пикассо, она сделала первый ход:
— Знаешь, Пауло, что я тебе скажу: у тебя таланта не меньше, чем у него. Но с тех пор, как я тебя знаю — а тому уже шесть лет — ты ничего не сделал. Я поддерживала и буду поддерживать тебя всегда и во всем. Но ты должен поставить перед собой конкретную цель и упорно ее добиваться. Только так ты придешь, куда захочешь.
Когда в начале декабря Кристина оставила его, а сама вернулась в Бразилию, с головой у Пауло стало еще хуже.
Он постоянно сетовал, что «утратил способность рассказывать истории о себе самом и о своей жизни». Он находил, что его дневник «плоский, банальный, лишенный событий», но признавал, что ответственность за это несет сам: «Я ведь даже не описал здесь Путь Сантьяго». Регулярные дозы сомалиума помогали держаться, но когда депрессия становилась особенно тяжелой, невольно подумывал, не пора ли поставить точку:
Порой я в самой глубине души чувствую такой ужас перед ходом вещей, что думаю о самоубийстве, но верю в Бога и знаю, что никогда этого не сделаю. Ибо тогда сменил бы один страх на другой, гораздо больший. Я должен отогнать от себя мысль, что написать книгу — вот то главное, зачем я приехал в Мадрид… Быть может, я сумел бы продиктовать ее кому-нибудь.
В середине декабря Кристина позвонила из Бразилии и сообщила, что работать вместе со свекром в издательстве больше не в состоянии:
— Пауло, твой отец стал невозможен! Мне нужно, чтобы ты вернулся.
Дон Педро Кейма Коэльо, человек старого закала, приходил в ужас, видя, какие суммы расходуются на рекламу, и это вызывало постоянные конфликты между ним и Кристиной. Ее телефонный звонок означал, что пошел «обратный отсчет» времени до возвращения Пауло в Бразилию, и уже не имело значения, с книгой он приедет или без нее. Эту, последнюю, ответственность Пауло предпочел перевалить на Бога, взмолившись в дневнике, чтобы Тот подал ему знак и указал, когда придет время начинать работу. Спустя несколько дней, во вторник утром, выдавшимся на редкость холодным, он вышел погулять в парк Ретиро в центре города. А вернувшись, немедленно записал в дневник:
Едва успел я сделать несколько шагов, как увидел знамение, о котором просил Бога — на мостовой лежало голубиное перышко. Пробил час — я должен посвятить всего себя моей книге.
В биографиях писателя и на официальных сайтах говорится, будто «Дневник мага» был создан во время карнавала 1987 года, однако в дневнике имеются свидетельства, оставленные самим автором, из которых следует, что первые строки он вывел, еще находясь в Европе, ибо через день после получения того, что счел знаком свыше, принялся за работу, ясно сознавая: он стоит перед чем-то очень значительным.
