Путин обещал своему народу новый Пакт — или, вернее, возвращение прежнего: контроль над публичной сферой снова приобретают те, «кто в этом разбирается», а взамен население получает утраченную безопасность. Хотя процветание стало уделом немногих, восстановление основ означало, что работники бюджетной сферы и другие граждане, которым не досталась доля богатства, получат по крайней мере стабильность и регулярную заработную плату. Основная разница между путинским и советским режимами заключается в отношении государства к частной сфере. Путин не имел намерения восстанавливать запрет на выезд за границу или указывать людям, где им жить или работать. Граждане могут отправляться куда захотят и жить, как им заблагорассудится, — пока не создают проблем.

В этом отношении Путин оправдал ожидания. Благосостояние, которого были лишены несколько поколений россиян, оказалось отличным антидотом от политической активности. Концентрация власти в руках Путина и элиминация альтернативных источников власти привели к полнейшему безразличию к политике общества, усыпленного потреблением.

Многие журналисты продолжали рисковать даже в путинскую эпоху. Но многие мои знакомые выбрали спокойную жизнь. Зачем раскачивать лодку, если есть возможность наслаждаться жизнью, отдавая в виде налогов чуть более 10% дохода, проводить отпуск в Сен–Жан–Кап–Ферра и жить в одном из многих охраняемых коттеджных поселков, которые как грибы растут на окраинах Москвы? Такой компромисс похож на избранный моими сингапурскими друзьями — с той разницей, что многие из этих людей в начале 90–х годов защищали нарождающуюся ельцинскую демократию и с жаром участвовали в политических дебатах.

Они присоединились к всемирному Пакту и воспользовались предоставленными им привилегиями. Вспоминаю один из майских вечеров 2008 года в Москве. Рекламный щит напротив Большого театра напоминал прохожим, что Россия только что победила Канаду в финале мирового чемпионата по хоккею и что «Зенит» из Санкт–Петербурга одолел «Глазго рейнджере» в финале кубка УЕФА в Манчестере. «Мы делаем это лучше», — гласила реклама. Главное — драматическое сражение за кубок Лиги европейских чемпионов между «Манчестер юнайтед» и моим клубом, «Челси», — было впереди. Говоря словами одного из российских болельщиков, это означало, что Москва «взрослеет». Хотя я был в России свидетелем многих разительных перемен, но все же остолбенел, увидев карнавал на Красной площади, английских футбольных фанатов, которым позволили въехать в страну без виз и которые гоняли мяч неподалеку от мавзолея Ленина, и спекулянтов, торгующих билетами. Это немаловажное пиар–достижение Кремля вскоре потускнело на фоне еще большего успеха.

В ту субботу проходил финал конкурса «Евровидение». Моего друга, рок–промоутера Артемия Троицкого, пригласили на передачу Второго канала наряду с тщательно отобранными звездами эстрады и их поклонниками. Ток- шоу в прямом эфире давно остались в прошлом — власти не желали рисковать из‑за озвучивания нежелательных высказываний, — но здесь речь шла о чистом развлечении. Под открытым небом соорудили сцену, чтобы отслеживать реакцию московской публики на событие, происходившее в Белграде, столице Сербии. Меня удивило и заинтриговало то, что мне разрешили присоединиться к Троицкому, но, принимая во внимание бесталанность британского участника, я решил помалкивать. Британец выступил последним. Я не высовывался. Российская баллада в исполнении одного из самых известных певцов страны, Димы Билана, уверенно шла к победе. Когда Билан закончил свое победное исполнение песни «Поверь» (Believe), расстелив на сцене российский флаг, трансляцию переключили на московскую студию. Люди среднего возраста в меховых шубах, похоже, имеющие отношение к шоу–бизнесу, хватали микрофон, чтобы заявить, что Билан заслужил победу, что его успех доказывает величие России и даже — что все они должны благодарить премьер–министра и президента за победу. Когда дело дошло до Троицкого, он сказал, что, по его мнению, песня была дрянь, а славянские страны и те, кто раньше входил в Советский Союз, заранее договорились о том, какими должны быть результаты голосования. Все вокруг просто задохнулись от возмущения. «Предатель!» — закричала одна женщина. «Я думала, вы патриот», — заявила вторая. «Я уважала то, что вы делаете, — сказала третья, — но теперь я вижу, кто вы такой».

Во многих отношениях российское телевидение продвинулось вперед со времен СССР. Качество продукции — превосходное. Телевикторины и развлекательные программы популярны точно так же, как в остальном мире. Здесь работают непревзойденные мастера оболванивания, «выпекающие» «звезд» так же бойко, как и в любой западной стране. Стихийное выражение еретических взглядов, однако, не допускается. Троицкий вовсе не наивен. Он знал, как вести себя с системой в советские времена, чтобы иметь возможность продвигать музыкальные группы. Он был в авангарде ельцинской революции, его приглашали на самые популярные теле- и радиошоу. После того, как Путин пришел к власти, редакторы стали относиться к нему с некоторым подозрением, но Троицкий не сразу это почувствовал. Его пригласили для участия в специальном, с участием знаменитостей, выпуске шоу «Кто хочет стать миллионером?», но за день до съемок ему позвонил один из продюсеров, чтобы сообщить: в список участников внесены изменения. Продюсер неуклюже извинился, сославшись на «изменившиеся обстоятельства». Были и другие случаи. Телеведущая Светлана Сорокина, друг Троицкого, спросила гендиректора Первого канала Константина Эрнста, в чем дело. Эрнст ответил: «Света! Ты и сама отлично знаешь. Он неуправляем». Вскоре после этого Сорокину саму отлучили от эфира. Сначала ей сказали, что ее вечернее ток–шоу должно идти в записи из‑за «опасных» мнений гостей и аудитории. Затем передачу закрыли. В 2008 году «Новая газета» опубликовала статью о «черных списках» на российских телеканалах. Троицкий оказался в таком списке. Газета процитировала источник на ТВ, сообщивший, что одно из замечаний Троицкого, сделанное на шоу в 2004 году, показалось Кремлю оскорбительным: тот сказал, что при Ельцине была свобода, но не было безопасности, а при Путине не стало ни того, ни другого.

Даже Троицкий, человек известный и искушенный, был ошеломлен количеством злобы, выплеснувшейся на него тем вечером на шоу «Евровидения». Речь‑то в конце концов шла о поп–музыке, которая вряд ли является для России вопросом жизни и смерти. Пока мы ехали ранним утром домой, он получил множество эс–эм–эс со словами поддержки и с угрозами. Он нарушил Пакт. Вопрос был не настолько важен, чтобы применять к нему жесткие меры, но предупреждение было послано.

Не существовало никакой необходимости реагировать на слова Троицкого так, как отреагировали его так называемые «друзья» в ходе шоу. Никакого открытого давления не было. Однако таков оказался их выбор: они предпочли колоритную демонстрацию патриотизма, надеясь на получение выгодных контрактов. Очевидно, что новая бизнес–культура слаженно работает в паре с авторитарным мышлением.

Самоцензура стала среди журналистов и других фигурантов общественной жизни естественным инстинктом. К сообществу правозащитников (или тому, что от него осталось) относятся как к неисправимым романтикам. В неправительственных организациях видят агентов враждебных внешних сил. Российский парламент, который в течение всего президентского срока Путина штамповал нужные ему решения, принял ряд законов, запрещающих «антигосударственное поведение». Один из законодательных актов дает спецслужбам право убивать врагов государства в России и за границей. Другой позволяет правоохранительным органам рассматривать инакомыслие как экстремизм или государственную измену — преступления, за которые предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок до 20 лет. Понятие государственной измены пересмотрено так, что теперь в него входит «преступления против основ конституционного строя». Защитники прав человека утверждают, что это знаменует возврат к сталинским временам. Почти никто, однако, не жалуется.