Гераскин и потом приходил к нам, очень часто выручал, когда кто-то за что-то попадал в милицию. Он выпивал с нами, рыдал, рассказывал свою фронтовую биографию, очень интересную — как он был в штрафном батальоне и т. д.

Я вспоминаю, как Володя Акимов поступал во ВГИК. В райвоенкомате был такой майор Толпегин, которого из-за него позже разжаловали в капитаны. Только на моей памяти Володя получил четырнадцать «последних серьезных предупреждений» из военкомата по поводу неявки на призывной пункт. Во ВГИК Акимов в итоге поступил, а Толпегина за то, что он так и не смог привлечь его вовремя в армию, понизили в воинском звании. Позже мы с ним познакомились и даже разговорились по душам. Помню, как Володя сказал ему: «Пришел бы просто, выпил, поговорили бы, а то все повестки, повестки!»

В нашей компании было много людей, которые пели, играли на гитаре. Да еще члены компании приводили разных людей, начиная от тех, которые еще в электричках пели, и кончая настоящими блатными персонажами. Володя очень любил все эти песни. Вы, наверное, помните, какое ошеломляющее впечатление произвели первые песни Окуджавы? Их мы тоже пели. У Володи был тогда репертуар не его песен: «На Перовском на базаре», «На Тихорецкую состав отправится» и другие. Однажды, это было уже тогда, когда «правда восторжествовала» и к нам вернулась наша квартира на Большом Каретном, мы все стали что-то зарабатывать, произошел такой эпизод. Часов в девять утра раздается звонок — звонит Володя: «Ты дома? Сейчас буду!» Как всегда, первый вопрос его был: «Что принести?» Он никогда не забывал спросить об этом. Я отвечаю, что, мол, лежу больной, принеси чего-нибудь поправиться и поесть. Вскоре Володя появился. Что он принес? Прежде всего, он пришел с гитарой, которую ему недавно подарили. Сначала он только постукивал по деке и по струнам, а к тому времени уже научился брать несколько аккордов и очень ловко себе аккомпанировал. Подсел к моей постели, спел песню, сказал: «Это тебе». По-моему, это была одна из первых его песен. А потом вынул две бутылки «Кардана-хи» и говорит: «Ты знаешь, меня научили, как лихо открывать бутылки». Поставил бутылку на стол, воткнул в пробку вилку и сказал: «Сейчас я ее толкну, она упадет, перевернется, ударится донышком, и пробка вылетит сама». Я отвечаю: «Бутылка же разобьется! Я тебя тогда убью». Володя все-таки проделал всю обещанную процедуру. Бутылка плашмя упала на пол и разбилась. Тогда Володя берет вторую бутылку, готовится проделать с ней ту же операцию, а сам становится в позу готовности к прыжку к двери. Бутылка переворачивается, ударяется донышком, пробка вылетает. Володя говорит: «Ну вот видишь! А ты боялся…»

Почти все Володины песни периода Большого Каретного имеют конкретный адрес. Помните? «Бить человека по лицу я с детства не могу…» Как-то мы ехали в троллейбусе втроем: Володя, Миша Туманишвили — он тогда только появился в нашей компании — и я… И когда подъезжали к старой Арбатской площади, в троллейбус ввалилась большая компания. И кто-то из них стал приставать к девушке. Миша, естественно, не мог не заступиться. Они — на него, мы — на них, В общем, началась потасовка. Мы вывалились из троллейбуса на Арбатской площади. Их было больше, я только успевал пригибаться от свистящих кулаков. Володя тоже с кем-то «машется». Я оглянулся назад, там — Миша… Ну все в порядке, думаю, прикрыт, могу заняться передними, И в это самое время очень сильно получаю сзади! Потом, когда все кончилось, я Мише говорю: «Как же так? Ты был сзади, а мне оттуда навесили? Как это называется?» Миша ответил гениальной фразой: «Артур! Люди разные. Ты без размышления можешь ударить любого, а я с детства не могу бить человека по лицу!» Володя просто покатился со смеху: «Миша, родной! О таких вещах заранее предупреждать надо!»

К ранним блатным песням Володи отношение разное, не все их принимают. Я же их очень высоко ценю. В Ленинграде живет один мой родственник. Я ему дал в свое время переписать так называемую «золотую пленку» (мы уже тогда ее так называли) — записи первых Володиных песен на нашем первом магнитофоне «Спалис». На этом магнитофоне они и были записаны, все первые песни Володи. Тогда он пел иначе, чем позже, — у него не было еще хрипоты, многие песни иначе звучали, во многих были совершенно другие куплеты. Это все было записано тогда и переписывалось только два раза. А этот ленинградский родственник позвонил мне три года назад и сказал: «Слушай, помнишь, ты мне давал пленку? Она у меня все так и хранится с тех пор». Я сказал: «Береги ее, я приеду». Когда я приехал, его не было в Ленинграде. Он по роду своей работы уезжает в трех-четырехмесячные командировки. Потом это как-то замоталось, у меня так и не дошли руки. А там есть песни, которых нет ни у кого. То есть я имею в виду вот что: был период сразу после смерти Володи… Смерть его объединила людей самых разных. Сначала казалось, что образовалось совсем такое же, как прежде, только новое братство — когда все свято горели желанием что-то сделать для увековечения его памяти, когда все стали собирать его записи. Как и многое в жизни, это оказалось иллюзорным. Но все же многое удалось сделать — удалось собрать довольно полную фонотеку, собрать и сохранить его литературный архив, фотоархив. Но и в этой довольно полной фонотеке нет «золотой пленки». Володя в короткий срок успел сделать то, что другие делали годами и десятилетиями, а теперь говорят: «Ах как несчастливо сложилась его судьба!» Почему же несчастливо? Когда говорят, что у Володи была трудная, несчастливая биография — тошно слушать. Жизнь у него была трудная, но ведь это входит в «условия игры». Потому что жизнь — это вообще не самый лучезарный процесс. Жизнь у него была нормальная, а в последние годы — невероятно счастливая. Он очень многое успел сделать, он был безмерно любим народом. Все эти разговоры: «Ах, мешали, ах, не давали!»— пустопорожние. Ну мешали, ну не давали — но это же в порядке вещей для истинного поэта.

Сейчас идут разговоры о том, что в наше время Высоцкий был бы другим — получал бы звания и премии… Да, официальное признание — почести и награды меняют и даже ломают людей. Но с Володей этого бы не произошло, потому что он был поэтом истинным… И я уверен, что у него наверняка появились бы смешные песни про очереди за водкой, злые песни о тех, кто так быстро «перестроился», о дамочках-патро-нессах на разных уровнях. Ведь множество людей, которые когда-то, как пресс, давили все живое, теперь — активные сторонники перестройки… Я убежден, что Высоцкий — будь он жив — Государственной премии не получил бы. Художник устроен таким образом, что в самом идеальном обществе он будет чувствовать себя в какой-то степени изгоем. Воистину, дай ему линованную бумагу, он будет писать на ней поперек.

Володя очень много работал. Очень много. Были у него потрясающие устные рассказы, которые, к сожалению, все теперь потеряны. Все это сочинялось и для себя, к каким-то годовщинам, и все это было невероятно интересно. Может быть, на «золотой пленке» частично что-то из них записано. Есть много автографов Володи на билетах, на наклейках от бутылок, на сигаретных пачках — это строчки стихов, какие-то заметки, иногда отдельные слова.

Счастливой была судьба Володи еще и потому, что он был при жизни признан всей страной. Если бы он захотел, он бы мог совершить революцию (небольшую, в городском масштабе или в республиканском), за ним наверняка пошли бы люди — из-за власти его обаяния и таланта. И в любви он был счастливым. Влюбившись, по сути дела почти в детстве, во французскую актрису (даже помню, как это было, — все мы были тогда влюблены в «колдунью»), он впоследствии стал ее мужем. Это сыграло колоссальную роль в его жизни. Я глубоко убежден, что если бы не Марина, он прожил бы намного меньше и намного меньше успел бы сделать. А эти заграничные периоды, скажем Акапулько, Туамоту, были периодами очень интенсивного творчества.

Он там очень много работал. Сохранилось много стихов, написанных на бланках зарубежных отелей. Ему там очень хорошо работалось, потому что очень хотелось скорее вернуться и проверить все это на людях…